ПИКОВАЯ ДАМА

 

Следующий министр культуры, «товарищ Петр Нилыч Демичев», человек серый во всех смыслах, тоже не жаловал Попова. Попов был значительнее и авторитетнее, и ему не удавалось этого скрывать. Несколько лет он практически руководил министерством, пока на должность первого заместителя министра, на которую он по праву претендовал, был назначен сухой и желчный Юрий Барабаш, автор нечитабельной «Этики и поэтики», и вместе с Демичевым они достигли своей цели — убрать Попова из Министерства.

Как-то утром я застал его озабоченно читающим газету. Под рубрикой «Письмо в "Правду"» 11 марта 1978 года появилась статья дирижера Большого театра, Народного... Лауреата... и т. д. Альгиса Жюрайтиса «В защиту "Пиковой дамы"». Привожу ее с небольшими сокращениями:

«Готовится чудовищная акция. Ее жертва — шедевр гения русской музыки Петра Ильича Чайковского.

Не первый раз поднимается рука на несравненное творение его — "Пиковую даму"! Предлог — будто либретто не соответствует Пушкину. Эдакие самозванцы, душеприказчики Пушкина. Какая демагогия!

Мог ли думать Петр Ильич, когда теплыми флорентийскими ночами трепетал от нахлынувшего вдох-

 

новенья, что его любимое детище, вершина оперного жанра, как мы справедливо считаем, будет превращено в американизированный мюзикл?

Разве позволительно советским гражданам устраивать средневековое аутодафе над обожаемым советским народом, любителями музыки всей земли Чайковским, выступая в роли инквизиторов? Разве пристойно предавать нашу святыню ради мелких интересов дешевой заграничной рекламы?

А вот некоторым нашим деятелям искусства, оказывается, дозволено. Дозволено, прикрываясь хорошим и нужным словом "современность".

Вопрос с "Пиковой дамой" — серьезный и тревожный. Он выходит за пределы невинного экспериментирования, как пытаются это преподнести. Это преднамеренная акция разрушения памятников русской культуры.

Не проявили ли соответствующие органы попустительство этому издевательству над русской классикой?»

Это была очевидная заказная статья. Моя жена Валентина, человек прагматичный и реальный, сразу заметила, что это выпад против Попова. «Так крепко, как сейчас, он никогда не сидел!» — возмущенно возразил я. Однако именно тогда, когда человек уверенно чувствовал себя на своем месте, его и убирали. Такова была «кадровая политика партии».

Далее следовала редакционная справка: «Опера П. И. Чайковского "Пиковая дама", "осовремененная" композитором А. Шнитке, готовится к постановке в Париже режиссером Ю. Любимовым. Дирижер Г. Рождественский». Это те самые «самозванцы, душеприказчики Пушкина». Не берусь вникать в анализ творческого конфликта, замечу лишь, что компания «предателей» интересов национальной культуры была вполне внушительной и авторитетной. Людей

 

с мировыми именами обвиняли в предательстве «нашей святыни ради мелких интересов дешевой заграничной рекламы».

После такой публикации в «Правде» обязаны были последовать «оргвыводы». Понятно, что хотели убрать Попова, но зачем это надо было Жюрайтису?

* * *

 

Поздней осенью того же года к нам в приемную пришел Владимир Высоцкий. Я тогда знал многих в Москве, многие знали меня. С Высоцким я не был знаком лично. Я давно знал и любил его песни. Первый раз я услышал его пушкинское «Лукоморье» в некачественной записи в 1968/69 годах и был поражен силой его ассоциативного мышления.

Он собирался в ГДР, где уже бывал после войны у своего отца полковника, служившего в Потсдаме. Помню фотографию мальчика в складной военной форме — мечта всех ребят тех лет, которая сбылась у очень немногих. Володя был одним из них.

Мы разговорились как старые приятели. «Я поднял свои записи того времени, там оказалось так много интересного, что я сам удивился». Эти слова поразили меня, и я впервые понял, что его песни — не случайный успех разбитного баловня судьбы, а дарованный Богом талант и долгая мучительная работа над словом.

«Под твоего шефа копают?» — спросил он меня в конце разговора. «Ну что ты!» — самоуверенно ответил я, как тот муж, который все узнает последним. «Ты только скажи, я переговорю в ЦК с кем надо», — предложил он. В ЦК его осуждали, а в «миру» были его поклонниками и приятелями. Типичный пример двойной морали нашего незабвенного совка.

Володя пригласил меня к себе и дал свой телефон 254-39-59. «Только никому больше не давай его», —

 

попросил он. Я не счел себя вправе «воспользоваться служебным положением». Когда он умер в самый разгар Олимпиады, я сожалел, что не успел пообщаться с ним. Значит, не судьба.

Через месяц, в декабре, Попову «предложили» перейти в Оргкомитет «Олимпиада-80» первым заместителем Председателя по работе с прессой. Дух старой графини еще раз сыграл свою злую шутку.

А несколько дней спустя встретивший меня в коридоре министерства Барабаш прямо сказал, что мне будет лучше уйти самому. Владимир Иванович предложил мне работать с ним и дальше, и я охотно согласился. Уход Попова положил начало деградации министерства, а через десяток с небольшим лет с распадом Советского Союза союзное министерство и вовсе ликвидировали.

* * *

 

Время работы на московских Олимпийских Играх (1979-1980 гг.) было его «звездным часом», его высшим достижением и нашим лучшим периодом сотрудничества. Попов работал с прессой, был пресс-секретарем Олимпийских Игр. Каждый день Игр заканчивался поздним вечером его пресс-конференцией с подведением итогов, и каждую из них он проводил с блеском. Умение общаться с аудиторией делали интересным спектаклем каждое его выступление. А потом, уже ночью, мы подолгу засиживались в одном из многочисленных кабачков Главного пресс-центра на Зубовской, обсуждая перипетии дня. Это была единственная возможность отдохнуть и расслабиться.

По окончании Олимпиады Попова назначили заместителем Председателя Гостелерадио СССР по международным связям, и он опять пригласил меня с собой. Первые годы его работы на телевидении сложились достаточно драматично. Председатель Госте-

 

лерадио Сергей Лапин, человек сильный и жесткий, если не сказать жестокий, не терпел самостоятельности и собственного мнения своих подчиненных и на несколько лет практически полностью исключил Попова из активной деятельности. Владимир Иванович мучительно переживал такую несправедливость.

В разное время он курировал и музыкальную редакцию, и литературную, а также творческое кинообъединение «Экран». Под его руководством делались Новогодние «Огоньки», крупные музыкальные программы, такие как, например, концерты популярной классической музыки в Новогоднюю ночь, «Кресло в 7 ряду» — трансляции концертов из Московской Консерватории, конкурсы эстрадных песен в Юрмале.

У Попова было много реализованных оригинальных идей. Совместно со Святославом Рихтером и Ириной Александровной Антоновой — директором Музея изобразительных искусств им. Пушкина, родились «Декабрьские вечера» в Белом зале музея, с Владимиром Спиваковым — ансамбль «Виртуозы Москвы», как Попов говорил, у него на кухне. Владимир Иванович, как, впрочем, и вся его семья, был большим знатоком и ценителем серьезной классической музыки и не пропускал ни одного значительного консерваторского события.

С Тедом Тернером они вместе придумывали и организовывали первые Игры Доброй Воли. Попов любил спорт и профессионально разбирался в нем. Больше всего его привлекал футбол. Он был страстным болельщиком московского «Спартака». Его ближайшими друзьями в мире спорта были футбольный тренер Константин Бесков и спортивный комментатор Юрий Озеров — многолетний партнер Попова по теннису.

К 1988 году в Гостелерадио СССР сменились один или два Председателя, Попов стал Первым заместителем, ответственным за информационную политику,

 

в том числе за прямые телевизионные трансляции бурных тогда заседаний Верховного Совета СССР. Соответствовать духу времени на государственном посту начала перестройки и устоять под натиском гогда еще мощного аппарата ЦК КПСС было совсем непросто.

* * *

 

А я в 1988 году ушел с телевидения «делать свой театр». Около двух лет мы с Василием Ливановым, нашим российским Шерлоком Холмсом, создавали Московский экспериментальный театр «Детектив» по идее популярного писателя детективных романов Юлиана Семенова. Театр «Детектив», как ему и положено, располагался в самом «детективном» месте Москвы — на Лубянке в доме № 13.

Мы намеревались ставить спектакль по роману Грэма Грина «Человеческий фактор», для чего было необходимо получить разрешение автора. В августе 1988 года мы посетили престарелого писателя, жившего под присмотром своей французской подруги Ивонн, с которой он был дружен более 30 лет, в его доме в Антибе на Лазурном берегу, и позже принимали их в нашем театре в Москве. Нашим гидом и переводчиком выступал тогда друг и литературный агент Грина в России известный телеведущий Святослав Бэлза.

Писатель с видимым удовольствием общался с нами. Ему было интересно узнать из первых рук, что происходит в России. Этот сухой подтянутый англичанин в свои восемьдесят пять лет каждое утро, как и прежде, работал по несколько часов

 

и, как истинный джентльмен, свой стакан виски, без которого уже не мог обойтись, выпивал только после шести вечера. Он заметно ждал этого момента. Его глаза начинали блестеть, он оживлялся и приглашал нас отобедать с ним, чему Ивонн была искренне рада.

«С Вами он хоть немного поест», — говорила она и маленьким платочком заботливо вытирала ему белый налет в уголках рта.

Мы располагались в зелени какого-нибудь уютного заведения в центре Антиба или в его любимом рыбном ресторане «У Феликса» у стен средневековой крепости на берегу Средиземного моря.

Во время одного из разговоров за обедом Грин спросил меня: «Как быстро могут произойти преобразования в России?»

«Думаю, очень долго, Россия слишком большая страна, чтобы быстро поворачиваться», — ответил я. Старый разведчик, кажется, удовлетворился таким ответом.

* * *

 

«Некоторые особенности национального закулисья» показались мне настолько непривлекательными, что я без сожаленья покинул театр, став одним из первых безработных начала перестройки. Так в апреле 1989 года на посту директора театра «Детектив» завершилась моя официальная деятельность.

Прожитые годы привели меня, как, впрочем, и всю страну, к пределу, рубежу, за которым, казалось, все прошлое обесценилось, а будущего не было видно. Я чувствовал себя птицей с выдранными перьями, беспомощным и потерянным. Думаю, это был системный кризис, который приводит к возрождению или... суициду. Возможно, с этого момента я начал чувствовать присутствие Бога.

 

* * *

 

Я никогда не вел дневник, однако, 26 мая 1989 года записал: «Позавчера, со среды на четверг мне снился удивительный сон. Я ехал ночью в конной повозке, стоя на коленях возле лежащего на сене мужчины. По другую от него сторону лежала молодая женщина необычайной красоты. Мужчина был, кажется, болен, а женщина принадлежала ему. Она был чрезвычайно худа, но так хороша собой, что я не мог отвести от нее глаз.

Внезапно она многообещающе улыбнулась мне ярко-красным ртом и предложила свои объятия. Через лежащего я наклонился к ней, замирая от восторга. Ее прекрасные нежные руки потянулись мне навстречу и стали расти, утончаясь как корни дерева, ее небесный облик на глазах преображался в безжалостную оскаленную маску, не теряя при этом черт завораживающей красоты. Она обвила меня своими когтистыми лапами, не давая возможности ни пошевелиться, ни вздохнуть. Я понимал, что пропадаю, но в отчаянии противился до последнего и каким-то невероятным напряжением все-таки вырвался из ее объятий с такой силой, что нас вместе с моим спутником выбросило из повозки. Было удивительным то, что я не очнулся после такого потрясения, а в состоянии сильнейшего возбуждения оставался действующим участником этого кошмара.

Мы стояли в полной темноте под одиноким деревом, оцепенев от ужаса, а мимо нас очень медленно и совершенно не слышно, как во сне, проплывал большой черный автомобиль-катафалк, поливая холодным светом фар не то руины каких-то строений, не то хаос инопланетного пейзажа. В надежде остаться незамеченным я судорожно сжимал руку моего попутчика, подавая ему знак не выдавать себя, но он, видимо, шевельнулся, и наша страшная подруга, играя безжа-

 

лостным плавящимся ликом, огненной дугой выбросилась на нас сквозь крышу катафалка, разбрасывая раскаленные брызги, как хвост кометы. В ужасе я отпрянул, а когда повернулся, там уже никого не было». Мой собственный стон разбудил меня. Лежа в холодном поту, я неистово крестился. Меня трясло, и я долго не мог избавиться от страха. Я не мог вспомнить, кто был моим спутником. Мне истолковали этот сон так, что вскоре я потеряю близкого человека — родственника или друга.

* * *

 

Лето 1989 года. Готовясь спасать семью от голода, предсказываемого всеми, и желая способствовать возрождению российской деревни хотя бы на своем маленьком клочке земли, я с помощью родителей приобрел домик в Тверской области недалеко от родной деревни моей матери. Крыша текла, в одном окне не было рамы и стекол, пришлось полностью менять насквозь прогнивший угол за печкой и перекладывать саму печь. Я осваивался в новом качестве, боролся с сорняками, был занят с утра и до позднего вечера. Это была лучшая психотерапия, так необходимая мне тогда. 7 августа мне пробило 50 лет, я встретил эту дату в полном одиночестве. На другой день меня ошеломила телеграмма: 6 августа скоропостижно скончался В. И. Попов. Он умер на 65-м году жизни на даче, во время утренней зарядки, как потом рассказывали, после большого застолья накануне. Говорили, что в тот день ему был предложен пост Министра культуры, и он отмечал это событие в компании Юлиана Семенова на квартире Алекса Московича — был такой бизнесмен из Франции, один из немногих,

 

таких как, например, Арманд Хаммер, пользовавшихся расположением наших властей (читай — спецслужб). Если слух о назначении верен, он добился своего. Правда, порой, наши желания исполняются, когда их время уже прошло.

* * *

 

Я проработал с Владимиром Ивановичем в общей сложности около 20 лет, многому у него научился и очень многим обязан ему. Благодаря ему я навсегда освободился от «наследия прошлого» и получил возможность увидеть мир. Спасибо ему за все!