Кстати, те аспирантские программы, что я корректировал, разработал в бытность свою деканом одного из факультетов института другой близкий мне человек. И по схожести характеров, и по общности мнений. Вот о нём-то я и обещал рассказать подробнее.

Архитектор Карпов

 

Стефан Сергеевич Карпов (1897-1991) являл собой редкостный для советского времени пример истинного русского интеллигента-самородка. Человек широчайшей эрудиции, разносторонних способностей, высоких духовных и душевных качеств, он производил незабываемое впечатление на всех, кому приходилось с ним встретиться. Многие, ощутившие влияние его мощного интеллекта и неопровержимой логики, сбросили оковы обыденности и отправились по тернистым тропам поисков истины в разных сферах деятельности. Его мужество, бескомпромиссность, оптимизм, тонкое чувство юмора поднимали дух людей и возрождали готовую угаснуть надежду там, где зримо витал призрак смерти. В окопах Первой мировой. В подвале с заложниками красного террора. В тюремных камерах, на этапах и в лагерных бараках ГУЛАГа. Он пользовался непререкаемым авторитетом в среде заключённых, с почтением относилось к нему лагерное начальство. Палачи Лубянки, и те не могли не отдать должного твёрдости его духа.

Судьба его примечательна и поучительна. Жаль, он не оставил своего жизнеописания. А ему-то было что рассказать! На настойчивые просьбы друзей отшучивался, цитируя Гейне, что правдивых автобиографий не бывает. "Впрочем, - продолжал он, - три из множества можно причислить к правдивым. Это

 

«Исповеди» Блаженного Августина и Руссо да «Автобиография» Милля. Однако я вполне убедился на собственном опыте, что правда подобна обоюдоострому копью. А потому говорить её следует с большой осторожностью". И прибавлял: "Особенно в наше время". Конечно же, смелости ему было не занимать. Просто он не мог позволить себе оторваться от дела, которому посвятил большую часть жизни и так торопился закончить...

Я ограничусь лишь беглым перечислением отдельных вех и фрагментов, сделав акцент на отправном пункте его жизненного пути. Там, где был заложен краеугольный камень в становление этой незаурядной личности.

При всех внешних различиях этого периода его и моей жизни именно здесь сокрыто существенное общее, что следует считать живительной почвой для едва пробивавшихся тогда всходов новой русской интеллигенции. Именно они должны были напитать щедрым урожаем и в скором времени исцелить общество, поражённое величайшей смутой внутренних противоречий. Во всех сферах интеллектуальной деятельности. Причём принципиально важно, я ещё к этому постараюсь вернуться, что разногласия эти в значительной мере были инспирированы извне. Прямо или косвенно. А всходы-то были ох какие дружные! По всем неоглядным российским просторам. Естественный отбор должен был дать вызреть элитным семенам. Никем не понуждаемая и ничем дурным не мотивированная тяга к культуре, знаниям. Здоровое честолюбие. Твёрдые этические установки, поддерживаемые церковью и подкреплённые опытом нелёгкого, но и неподневольного труда в устоявшемся укладе жизни. Лютый мороз 1917 года побил озимые. А ведь в конце концов трудами тех, что уцелели, жизнями десятков миллионов погубленных и возведён был Колосс Советский. Только фундамент, предусмотренный проектами Витте и Столыпина, своевольная рука новоявленных архитекторов подменила зыбучим песком преступления нравственных законов. И развалилась гигантская статуя. Вытоптана крестьянская земля. Принесёт ли теперь она плоды, достойные великого народа-пахаря?..

 

Младенчество его и часть отрочества прошли в деревне. В глухом живописном уголке на юго-западе Калужской губернии. В большой дружной крестьянской семье, состоявшей в дальнем родстве с семьёй отца С.Т. Конёнкова, жившей неподалёку. Главой семьи был дед, управлявший делами и помыслами всех её членов по патриархальным обычаям и церковным предписаниям. День встречали с рассветом, проводили в труде и заканчивали с заходом солнца. Ели из общей миски деревянными ложками. В будни носили домотканую одежду и самодельную обувь. Праздники чтили свято. Ездили в церковь и отдыхали.

Нянькой малолетних детей и их "верховным судьёй" была набожная прабабка, бывшая крепостная матери И.С. Тургенева, проигравшей её в карты местному помещику, когда той едва исполнилось 13 лет. Домашнее обучение грамоте считалось желательным для девочек и обязательным для мальчиков. Потом - сельская школа первой ступени. Осенью и весной ребятишки добирались пешком. Пять вёрст туда, и пять - обратно. Зимой их подвозили. С отроческого возраста детей начинали приучать к крестьянскому труду. Моральной же основой воспитания служила "Заповедь", передававшаяся из поколения в поколение. Суть её сводилась примерно к таким сентенциям: гляди на мир собственными глазами и думай собственной головой, памятуя, что личный опыт ближе к истине, нежели сто советов Семи мудрецов; уважай свободу других и достойными средствами защищай свою собственную; будь честен, трезв, милостив к слабым, не бей лежачего; трудись и живи трудами рук своих, ибо что посеешь, то и пожнёшь; на Бога надейся, а сам не плошай.

Семья постепенно разрасталась. Пятидушный надел общинной земли не мог прокормить всех едоков. Подрастающее поколение вынуждено было искать возможности своего применения. Для большинства, по необходимости, вне сельского хозяйства. Вне родительского дома. Одним из первых, когда сыну было десять лет, сумел выделиться его отец. Имея за плечами только начальную школу, он посчитал торговлю наиболее подхо-

 

дящей к своим способностям и складу характера. Сделался офеней. Коробейником. Благодаря недюжинному уму, организаторскому таланту, обязательности в отношениях, отец быстро завоевал репутацию честного энергичного торговца и открыл собственное дело.

Эти первые десять лет жизни заложили в мальчике прочную основу процесса формирования его как индивида и как личности. По воле случая в эти и последующие годы счастливо сочетались два важнейших фактора, предопределивших его никогда не прерывавшееся пребывание в сфере творчества в широком смысле этого слова. Внешний фактор - система воспитания и окружающая среда, здесь решающее значение имеют культура воспитателя (в её истинном понимании) и материальный аспект. И, первостепенный, внутренний фактор - обусловленный наследственностью. От матери он унаследовал остроту восприятия и переживания фактов реальности и чуткую интуицию. От отца - психическую устойчивость, пытливость ума, способность к логическому мышлению, умение формулировать цели и твёрдость воли в их достижении. От обоих родителей - завидную память, трудолюбие и мужицкую выносливость. На склоне жизни, отвечая на комплименты по поводу его отличной "спортивной формы", Стефан Сергеевич любил повторять: "Я вызвал на соревнование по долгожительству Мафусаила. Тот прожил 965 лет, а мне только 890. Девяносто - хронологических, и восемьсот - психологических".

Переезд семьи отца в соседнее село Жерелёво запечатлелся в его сознании как резкий переход из кромешной тьмы на яркий солнечный свет. Окончательно пробудились дотоле едва просыпавшиеся задатки, которыми щедро наделила ребёнка природа. Родители разглядели их. Дела отца шли неплохо, и он не скупился на траты, чтобы удовлетворить, казалось, неуёмное влечение сына к образованию. Не последнюю роль играл и соревновательный стимул. Честолюбивый мальчик не только не хотел уступать сверстникам из семей сельской интеллигенции, но и поставил себе цель превзойти их. Во всём. Выписывали разнообразную периодику. Заказывали издания Маркса,

 

Брокгауза, Сытина. Самоучители игры на музыкальных инструментах. Нотную литературу. Книги по технике изобразительного искусства. Не пропускали ни одного приложения к "Ниве", ни одной граммофонной пластинки. И всё это, включая, конечно, Шерлока Холмса, Ната Пинкертона и Ника Картера, жадно поглощалось и возбуждало новый аппетит. Впитывалось, однако, только разумное, доброе, вечное. Любимой книгой был "Спартак" Джованьоли. Всходы не заставляли себя ждать. Вкусы утончались, запросы становились более возвышенными. Зарождалась пока ещё не осознанная тяга к самосовершенствованию. Она не покидала его до конца жизни.

Отцу стало уже не под силу направлять интеллектуальное воспитание сына. Однако образование одарённого и не по годам развитого мальчугана необходимо было продолжать. Двухклассное училище в Спас-Деменске. Гимназия в Мосальске. Реальное училище Шахмагонова в Калуге, где он учился в одно время с А.Л. Чижевским. Подолгу оставаясь без родительского тепла и материнской ласки, он рано приучился к самостоятельности. Возмужал. Из застенчивого деревенского мальчика превратил себя в элегантного юношу. Перестал отличаться манерами от реалистов из привилегированных семей. Без тени смущения танцевал на балах с девицами из губернского общества, каких когда-то с восхищением разглядывал на книжных картинках. Театр, музыкальные вечера, кинематограф. Несколько посещений столицы, куда по мере возможности старался брать его отец, иногда наезжавший в Москву по делам. Опера, музеи, Третьяковка. Часто по вечерам из окна комнаты, что он снимал в Калуге, доносились звуки скрипки, было даже серьёзное предложение играть в городском оркестре. И до глубокой ночи - напряжённая работа над книгой, далеко выходившая за пределы учебных требований.

Рано проявившиеся способности к искусствам и литературе находили многоликое выражение. Карикатуры, дружеские шаржи, юморески в рукописных ученических журналах. Несколько статей в "Калужских губернских ведомостях". Бытовые зарисовки, пейзажи карандашом, тушью, акварелью.

 

Фотография. Разнообразные художественные поделки из дерева. В каникулы - любительский театр, которого был активным деятелем и непременным участником постановок. Долгие летние вечера, гитара, задушевные русские песни...

Пора безмятежной юности закончилась в 1916-м. С первого курса технического отделения Московского коммерческого института он был призван в армию. Подготовительный учебный батальон в Нижнем Новгороде. Школа прапорщиков в Москве. Пехотный запасный полк в Белёве. 495-й Ковенский полк в Румынии. Контузия. Решительный отказ от эмиграции, несмотря на уже тогда очевидные ему последствия октябрьского переворота. Возвращение домой на долечивание. Смертельное жало красного террора. "Только молитва матери спасла меня тогда от расстрела", - вспоминал Стефан Сергеевич. По выздоровлении он был вынужден возвратиться на военную службу сначала в качестве инструктора всеобуча Мосальского уездного военкомата, затем инструктора нестроевой роты пехотного запасного батальона в Калуге. Но и после увольнения в запас о продолжении учёбы нечего было и думать. На руках у родителей оставались малолетние сестра и брат. Надо было помогать семье. Ещё год он работал в губернском отделе народного образования.

Всё это время он использовал малейшую предоставлявшуюся возможность наведать родные места. Его тянуло к родительскому дому. К своей библиотеке. К привычному досугу. К девушке, за которой давно и настойчиво ухаживал. В начале 21-го они обвенчались и ещё немного прожили в отцовском доме. Накатившаяся волна экспроприации экспроприаторов на время отхлынула. Начинался нэп. Материальное положение родителей несколько поправилось. Односельчане ещё надеялись на лучшее. Старались приспособить устоявшийся уклад жизни к новым порядкам. Казалось, всё возвращается на круги своя. Опять по вечерам собиралась молодёжь. Возобновились представления любительского театра. На последней написанной его каллиграфическим почерком, изящно оформленной программке -приглашение "милой маме от Маруси и Стивы к спектаклю

 

8/V 1921 года". В конце значится: "Начало в 9 час. вечера... После окончания спектакля ТАНЦЫ". Это был их последний спектакль, драма "Волчьи зубы" Алмазова. И последние танцы на родной земле, так любимые ими вальсы "Амурские волны", "На сопках Манчжурии"...

Уцелело несколько со вкусом исполненных его руками шкатулок. На внутренней стороне крышки одной из них, если внимательно приглядеться, можно разобрать полуистёртую надпись в старой орфографии, датированную 1921 годом: "Ах! Зачем так быстро промчались дни весны и унесли с собой светлые призраки счастья?..". Невозвратное время! Воспоминания о нём будут всплывать в памяти в периоды душевной скорби и всякий раз утверждать дух и волю в, казалось бы, безвыходных жизненных ситуациях.

Как когда-то отец, он отправился искать счастья на стороне. Впрочем, всё предшествующее иного решения и не предполагало. Следовало продолжить высшее образование. На этот раз Москва оказала не столь доброжелательный приём, как пять лет назад. Очень скоро он был исключён из Коммерческого института за выступление в поддержку буржуазно настроенных профессоров. Но почти сразу удалось зачислиться на архитектурно-строительное отделение Института гражданских инженеров.

Теперь, однако, приходилось думать и о хлебе насущном. Ожидалось прибавление семейства. Нужно было мало-мальски приемлемое жильё. Он устроился в артель инвалидов войны. Открыли пекарню на Доброй Слободке. С помощью земляков поселился с семьёй в отгороженном простынёй от соседей закутке в Лялином переулке. Колыбелькой для первого сына служило корыто. Ночная работа в пекарне. Учебные занятия. Артельные дела. Каждодневные переходы по пустынным московским улицам. Семейные заботы. Опека над приехавшим по его примеру учиться в Москву младшим братом.

Второе исключение из института сталось в 24-м. Как чуждого элемента. Да ещё сына торговца. И бывшего офицера царской армии. С этого момента он целиком погружается в работу

 

в общественной форме эмиритуры. Избирается заместителем председателя правления касс страхования и взаимопомощи Московского губернского объединения артелей инвалидов, а через год - членом президиума Всероссийского совета касс страхования и взаимопомощи Всекоопинсоюза и в течение пяти лет фактически руководит работой Совета. Выступает с докладами в Совнаркоме. Организует сеть домов отдыха и санаториев для инвалидов. Пишет статьи, брошюры и книги по теории и практике страхования, одна из книг была переиздана в Германии.

Ещё работая в этой должности, он в очередной раз поступает в институт. Как и я, на архитектурный факультет ВХУТЕИНа. А в 31-м инженер-архитектор Карпов уже декан факультета жилых и общественных сооружений ВАСИ - Высшего архитектурно-строительного института (так тогда стал называться вуз на Рождественке). За два года руководства факультетом он реорганизует систему подготовки архитекторов. Принимает непосредственное участие в разработке новых планов и программ учебного процесса. Ведёт преподавательскую работу. Совместно с Иваном Васильевичем Рыльским формулирует концепцию подготовки учёных кадров в области архитектуры, доложенную впоследствии 1-му Всесоюзному съезду архитекторов. К этому же времени относится начало его увлечения проблемой гармонии в архитектуре.

К 1933 году в его активе уже несколько утверждённых проектов и третья премия на международном конкурсе проектов Дворца Советов. В сущности, с этого года и началась его в высокой степени продуктивная работа архитектора-практика. Ещё на институтской скамье он осознал необходимость планирования, организации и управления архитектурно-строительным проектированием как целостным процессом. Он определил этот процесс как коллективную форму творческой деятельности, требующей непосредственного участия архитектора на всех этапах процесса. Начиная с выбора строительной площадки, кончая авторским надзором. Обобщение накапливаемого опыта постепенно вело его к формулированию прин-

 

ципов и методов реализации этого процесса. Пройдёт четыре десятка лет, они выкристаллизуются. И лягут в основу решения проблемы системного проектирования и автоматизации архитектурного проектирования в условиях свободного диалога "Творца и робота".

Но это будет потом. А пока - имевшегося у него багажа знаний, собственных теоретических построений и интенсивно набираемого опыта хватило, чтобы справиться с впечатляющим объёмом работ. Действительно, за предвоенный период он выполнил, по большей части без соавторов, свыше сорока проектов населённых пунктов, промышленных, общественных и жилых зданий и других объектов больших и малых форм. Практически всё это время находясь на ответственных административных должностях. Мособлпроект - главный архитектор. Всекохудожник - главный архитектор. ВСХВ - помощник главного художника, другого близкого мне человека, Володи Стенберга. Сельхозстройпроект - главный инженер и директор. Кроме того - соучастие в проектировании в качестве руководителя этих и консультанта сторонних организаций, эксперта утверждающих инстанций.

...А после трудов праведных, в небольшой комнате коммунальной квартиры на Маросейке редкий вечер обходился без гостей. Заглядывали друзья, сослуживцы. Архитекторы, инженеры, художники, юристы, врачи. Иногда забегал кто-нибудь из высокопоставленных заказчиков. В том числе и со Старой площади, благо было рядом. Порой, далеко за полночь шёл заинтересованный и откровенный обмен суждениями по литературе, искусству, психологии, истории, философии. Понятно, не оставалась без внимания обстановка в стране и за рубежом. Зачинателем и активным участником был, конечно же, неспешно раскуривающий трубку хозяин дома. "Мудрец! - восхищались впервые посетившие его, - да у тебя тут прямо оазис!".

Здесь прерву свой рассказ, чтобы остановиться на одном нашем с ним разговоре, последствия которого вряд ли представлялись тогда нам обоим. А мне вновь напомнили о себе спустя добрых полвека.

 

Я зашёл к нему по какому-то нашему общему делу, и когда быстро его обсудили, Стефан предложил перекусить. Я не отказался. Пока гостеприимная хозяйка готовила на стол, беседовали о том о сём. Слово за слово, разговор коснулся чертовской занятости работой, не оставляющей времени семье. И тут он произнёс запомнившуюся мне фразу: "Когда в доме не слышно детского крика, в нём начинают появляться призраки". Мне показалось, это камушек в мой огород. Поскольку его сыну было тогда лет тринадцать, не преминул заметить, что в их доме детский крик уже перестал быть слышен. Не думаю, чтобы это соображение было для него внове, тем не менее он быстро подошёл к двери в длинный коридор, ведший к общей кухне: "Маша! - позвал жену, - иди скорей сюда! Послушай, что говорит Николай Александрович!".

Минул год, и "инициатор и вдохновитель" был приглашён на крестины. В то время таинство крещения предпочтительно было исполнять тайно. Открытое же исполнение обряда "тянуло", минимум, на увольнение с работы. Что уж говорить, когда школьникам вменялось в обязанность доносить на родителей, отмечавших праздники Рождества и Пасхи. Я обеспечил соседей контрамарками на спектакль, отказаться пойти на который было никак нельзя. Со всеми возможными предосторожностями организовали приход знакомого священника. Конечно же, это было риском и для него. Потому торопились. Распоряжалась действом свекровь. Вода в купели, оцинкованной детской ванночке, показалась ей слишком горячей. И тогда новоиспечённый крёстный отец, ничтоже сумняшеся, подал ей стоявший на буфете графин. Троекратное погружение младенца сопровождалось истошным криком, но было воспринято, как добрый знак. Только когда сели за стол, обнаружилось, что литр aqua vita бесследно исчез. Боюсь судить, какое влияние оказало это купание на судьбу крестника, но как только представилась возможность, я счёл своим долгом принять в ней участие.

С тех пор прошло без малого семьдесят лет. И вот передо мной, глубоким старцем, сидит... да, пожалуй, почти старик, мой крестник. И записывает оставшееся в начинающей сдавать

 

памяти. Дело у нас, правда, идёт ни шатко, ни валко. Всё же надежду его завершить до моего ухода в мир иной он с присущим ему оптимизмом ещё не потерял. Может быть, истоки его оптимизма как раз в той оцинкованной купели? - Не знаю. А я... а я, поддерживаемый его надеждой, продолжу свой рассказ.

Началась война. В канун 42-го военный инженер 2-го ранга С.С. Карпов был зачислен на должность помощника начальника 26-го армейского управления военно-полевых работ. А буквально через полсуток после этого его уже увозил "воронок". Начались изнуряющие допросы вперемешку с могильной темнотой и леденящим холодом карцеров Бутырки. Он выдержал. И получил пять лет в Устьвымлаг по стандартной 58-10. Всего пять. Может быть, ещё и потому, что не состоял в партии. Был этапирован в Омск, встретил там С.П. Королева. Вскоре, однако, его перевели в "академическую" тюрьму в Кучине. Видимо, сыграли роль внушительный послужной список и высокий профессиональный статус, достигнутый к началу войны. Через несколько лет при очередном обыске в московской квартире будет изъят и бесследно исчезнет ценнейший документальный материал того периода, переданный им на волю. Альбом с парой десятков блестяще исполненных цветным карандашом дружеских шаржей на кучинских арестантов. Ю.А. Крутков, Ю. Румер, Л.С. Термен, И.А. Черданцев, В.А. Суходский...

Однажды его привлекли к работе в авиационном КБ в Ростокине. Нужно было спроектировать интерьер салона представительского самолёта. Как потом выяснилось, для вождя и учителя. Само по себе дело было не таким уж сложным. Но оказалось, что заданные габариты не соответствуют ни одной из систем пропорций, в которых он работал. Пришлось несколько изменить обводы фюзеляжа, сообразуясь с собственными расчётами. К назначенному сроку проект был представлен главному конструктору Т-107: "Надеюсь, Роберто, вы не откажете в просьбе изготовить и испытать ещё один вариант модели фюзеляжа". - "Архитектор Карпов корректирует авиаконструктора Бартини?!" - "Но он делает это корректно!".

 

Результаты испытаний явились полной неожиданностью для Бартини. Аэродинамические характеристики новой модели были явно лучше.

Так укреплялась убеждённость в справедливости одного из основополагающих принципов системного подхода к проектированию, в частности к архитектурному: наиболее эффективной, в определённом смысле, будет такая функционально обусловленная форма объекта, которая построена по законам красоты. Пройдёт ещё немного времени, и он начнёт подбирать ключи к этим законам. И тогда обретёт количественное содержание лапидарная формула: красота есть совершенство внутреннее, выраженное в совершенстве внешнем. И тогда, быть может, хотя бы на один шаг мы приблизимся к пониманию сокровенного смысла знаменитого пророчества Достоевского.

Но всё это будет потом. А пока бывшему зэку Карпову С.С, "оттянувшему" свой срок, как это не покажется теперь удивительным, с точностью до одного дня, уготовано оставаться бывшим всего лишь два с небольшим года.

 

Лишённый права проживания в Москве, он переезжает с места на место по мере завершения предоставляемой работы. Проекты планировки крупных промышленных и гражданских объектов, проекты общественных зданий. Работа учёного реставратора памятников архитектуры. Оформительские работы... Ефремов. Воронеж. Владимир. И отовсюду - частые многостраничные письма в Москву, наполненные глубокими размышлениями и философскими обобщениями, светлыми воспоминаниями и тягостными предчувствиями, заботой о жене, детях, отце, тревогой за них...

Гаснет в небе вечер догорающий,

Дремлет гладь зеркальная пруда,

Меркнет луч, на туче полыхающий,

Как огнистая гряда.

 

Оживает время невозвратное,

Время светлых юношеских грёз,

И стихает горечь необъятная,

Боль невыплаканных слёз.

 

Пусть Голгофы призрак устрашающий

Мрачной тенью следует за мной.

Не затмит он образ, озаряющий

Время грёз и край родной.

Этой элегией сопроводит он впоследствии свою пастель "Прощальный взгляд" - вид на родное село с обочины уходящей вдаль дороги.

Формальным поводом к последнему его аресту в 49-м послужил демонстративный отказ поднять новогодний тост за отца народов. Когда многомесячные допросы сначала во Владимирской тюрьме, а затем на Лубянке стали подходить к никогда не предвещавшему добра концу, а 25 лет ИТЛ (по той же 58-10, но теперь уже с добавлением 17-58-8) обозначились вполне отчётливо, ведший следствие заместитель начальника отдела "Т" полковник Гребельский предложил ему отбывать срок в системе МГБ, работая по специальности: "Свои убеждения вы вольны оставить при себе. Но такие, как вы, нам нужны. Соглашайтесь! В противном случае вам придётся очень и очень нелегко". Это-то он знал не хуже следователя. За категорическим

 

отказом последовали Джезказган, Спасск, Караганда. Одно время его вес доходил до 44 килограммов при норме 78... "Родители заложили меня в расчёте на трудности перехода от социализма к коммунизму", - шутил Стефан Сергеевич.

Предложение следователя имело под собой, помимо прочего, достаточно необычную подоплёку. Общая тетрадь с исполненной перышком рукописью "С.С. Карпов. Метод гармонической композиции" была доставлена с Лубянки на экспертизу в Госкомитет по делам изобретений и открытий. Очень скоро пришло заключение, зачитанное подследственному. Оно, в частности, гласило: "Работа рассчитана на небольшую группу специалистов самой высокой квалификации".

Выйдя на свободу в середине 56-го, он ещё некоторое время, как всегда с блеском, работал практикующим архитектором, сделав попутно с десяток остроумных изобретений чертёжных инструментов и приборов. А потом практически до конца жизни почти всецело посвятил себя научным и философским проблемам архитектуры. Три года руководил сектором теоретических основ архитектурного проектирования в НИИ теории, истории и перспективных проблем советской архитектуры. Часто выступал с докладами. Не жалел времени на продолжительные непринуждённые беседы с молодыми коллегами, обстоятельное рецензирование их статей, книг, диссертаций. И как всегда тянулись к нему и собирались вокруг него ищущие люди. Разработанные им принципы и методы гармонизации формы и концепция системного подхода к архитектурному проектированию были высоко оценены Жолтовским. А его идеи и конкретные решения по автоматизации процесса архитектурного творчества далеко опередили своё время и оказали, как теперь видно, существенное влияние на продвижение работ в этой области. К сожалению, большинство из созданного им по разным причинам не было опубликовано в открытой печати. Многое было изъято при обысках и, по-видимому, безвозвратно погибло. Многое осталось достоянием лишь узкого круга его коллег, учеников, единомышленников. Но... иных уж нет, а те - далече. Между тем рукопись его фундаментального

 

труда "Архитектор и робот" и сопутствующие ему материалы, философские этюды и критические статьи, архитектурные проекты, живописные работы и графика, в том числе военные, тюремные и лагерные зарисовки, обширная переписка, фотоархив, дважды разграбленная и который раз тщательно подобранная библиотека так и пылятся на полках, в шкафах, в ящиках его массивного письменного стола. А ведь многое из этого наследия не потеряло своей значимости и до сих пор. Как в плане профессиональном, так и общекультурном.

Кстати, несколько его писем, представляющих образец эпистолярного жанра, хранятся не только в "архивном уголовном деле Карпова С.С.". Но и в ГА РФ. В моём архиве.

С конца 60-х после нежданной оказии мы начали переписываться. До тех пор и он, и отсидевший двадцать лет Людвиг, и прошедший всю войну другой мой добрый знакомый, архитектор Николай Сергеевич Артемьев, каким-то чудом выжившие, и почти все мои родственники были убеждены в моей

 

гибели. А подать о себе весточку значило в те времена навлечь на них более чем серьёзные неприятности. Тогда я уже прочно обосновался в Америке. Второй раз женился. А когда Веру Григорьевну, мою жену, командировали по делам службы в Москву, рискнул, мало рассчитывая на удачу, дать сохранившийся в памяти телефон на Маросейку. Вера постаралась организовать свой визит по всем правилам конспирации. Нежелательных последствий свидания с семьёй Стефана не случилось. Если не считать того, что прежняя моя жена перестала посещать их дом. Её можно понять - она, как могла, оберегала семью дочери. Но об этом потом.

 

Вера Григорьевна ещё раз приезжала в Москву, теперь в "выбитую" Стефаном отдельную квартиру на окраине рядом с кусковской усадьбой Шереметева. "Это, кажется, последнее чудо, удавшееся мне в советской системе", - говорил он. Стали часто наезжать наши американские друзья. Из их рассказов, из писем Стефана я и узнал о его хождениях по мукам после того, как наши пути окончательно разошлись.

Но особенно ценным для меня было тогда и останется до конца жизни одно из его свидетельств. Он вспоминал, какое впечатление, производили на политических заключенных отрывки из книги какого-то Бориса Яковлева о лагерях ГУЛАГа, немыслимым образом проникавшие за ряды колючей проволоки. Какую огромную моральную поддержку оказали они людям, за которыми, казалось, навсегда захлопнулись врата ада. Это была моя книга. Но и об этом потом.

...Как-то во время одной из "бесед" со следователем Стефан Сергеевич заметил: "А знаете, полковник, у меня с вами ещё одно существенное разногласие". - "Какое же?" - "По аграрному вопросу: вы считаете, что в земле раньше окажемся мы, а я уверен, что вы!".

Теперь он и его верная жена и замечательный человек, Мария Николаевна Карпова (1899-1995), также не избежавшая цепких щупальцев МГБ, покоятся на небольшом московском кладбище при церкви Рождества Христова "что в селе Измайлове". Если читатель вдруг окажется у камня, под которым они погребены, он сможет увидеть ещё одну надпись: Иван Сергеевич Карпов (1905-1942). Это его брат, бывший главный инженер Саратовского крекингзавода. Жертва 37-го, погибший в одном из норильских лагерей. Кто знает, где его могила? Да и есть ли она? А сколько ещё безвестных останков безумного, безжалостного выкорчёвывания всего лучшего, что взрастила Россия в начале ушедшего века, сколько этих останков хранят и её, и теперь уже не её необъятные просторы? - Несть им числа...

Поклонитесь их праху. Поднимите голову, оглянитесь вокруг. Что творится на многострадальной Русской земле? - Так

 

не ошибся ли тогда Мудрец? И, может быть, "аграрный вопрос" пока разрешился всё-таки в их пользу?..

В свой первый через 52 года отсутствия и, скорее всего, последний приезд в Россию пришёл к могиле старого друга и я. Тогда Мария Николаевна, несмотря на преклонный возраст, была ещё в полном здравии. Три месяца, что я провёл с ней и крестником, улаживая дела по устройству архива, снова погрузили в уют старой московской квартиры. Как всё это не похоже на холодную рациональность до блеска вылизанных жилищ американцев. На штатную убогость апартаментов советских чиновников. На безумную и безвкусную роскошь интерьеров обиталищ новых российских мещан и нуворишей.

Из прежней обстановки уцелело не многое. Ушло за бесценок в голодовку военных лет. На тюремные передачи и лагерные посылки. Чтобы выжить в североказахстанской ссылке. Вот старый диван, на котором, покуривая трубку, возлежал

 

Мудрец, обдумывая замыслы своих работ. Вот ещё крепкий обеденный стол, за который очаровательная хозяйка рассаживала жданных и нежданных гостей. Но, как и раньше, царит гармония в пропорциях тщательно сработанной по чертежам хозяина удобной мебели. Аура стен, частью сплошь увешанных портретами близких людей и пейзажами родных мест, частью заставленных рядами книг классиков литературы, философии, науки, искусства. Фолианты с гравюрами Каульбаха и Зейбертца. Увесистая Библия, отпечатанная с досок Ивана Фёдорова. Редкое издание автографов Пушкина... Поблёскивает золочёными, кое-где осыпавшимися, корешками моя ровесница, непреходящей ценности энциклопедия Брокгауза и Эфрона. - Последние отблески заката великой русской культуры... В тот приезд удалось познакомиться с несколькими не известными мне работами Стефана. Теперь вспомнил об одной из них - блестящий анализ капеллы Роншам Корбюзье. Думаю, уместно завершить рассказ о нём небольшим отрывком из этого исследования, отдав последний долг его светлой памяти.