Глава 7

Наседка

 

Через пару часов я сидел на своих нарах и нехотя вталкивал в себя холодную баланду. Ко мне незаметно подсел молодой парень лет двадцати пяти по имени Андрей Коваль. Он был квартирный вор по его словам, он обокрал свыше сорока квартир.

- На следствии был?

- На следствии.

- Злой следак?

- Не очень, так себе.

- А за что сидишь, за что тебя таскают?

- За плохой почерк, - ответил я, вспомнив совет Бориса.

- Что, экспертиза доказала?

- Какая экспертиза?

- Ну ты же сам сказал, что сидишь за плохой почерк.

Я понял, что он, наседка, и поделился об этом разговоре с Борисом.

- Ни о чем больше с ним не разговаривай, виду не подавай, мы его еще проверим.

На следующий день, утром, Андрея вызвали. Когда его увели, Борис сказал: «Я сейчас сажусь на «коня», проеду по тюрьме». Он написал записку, привязал к гвоздю, просунул в решетку и опустил на первый этаж.

- За наседок по телефону никогда не узнавай, только на коня садись, - учил он меня, - По первому этажу конь уже гуляет. Сейчас надо на третий, четвертый, пятый и шестой запустить.

- Восемь-пять, восемь-пять, - закричал он, - подгоните коня в пять-три.

Через минуту он уже привязывал записку для третьего этажа.

- Сейчас пойдет конь гулять до шестого этажа и по всей тюрьме.

После обеда к нам пришел конь с запиской: "Андрей

 

Коваль осужден за наркотики, сам он из Находки, раньше моряком был". Больше никакой информации за него никто не знал, но этого было достаточно. Осужденный не мог сидеть с подследственными, и был он не вор, а торговец наркотиками. Борис сразу объявил в камере, что у нас наседка, и привел доказательства. Один из уголовников, Анатолий, который не первый раз был в тюрьме, сказал:

- Полотенце накинуть ему, помучим его и на лыжи поставим.

- Что значит "полотенце" и "лыжи"? - поинтересовался я. Борис объяснил:

- Делается это так: из мокрого полотенца делают жгут, но не тугой, накидывают этот жгут сзади, моментально завязывают в один узел, и сильным резким движением стягивают. Все это делается очень быстро. Если человека хотят убить, его тут же заталкивают под нары, там он и задыхается, сам он не может развязать такой жгут. А если его просто хотят проучить, то, когда он уже задыхается, ему расслабят полотенце, дадут придти в себя, а потом снова затягивают.

А "поставить на лыжи" значит заставить наседку убегать из камеры во время проверки. Дубаки начинают бить наседку, заставляют идти в камеру, тот упирается, не идет, тогда его садят в камеру специально для разоблаченных наседок. Такие камеры называют "обиженки".

- Я против того, чтобы его мучили, - Вообще, я против всякого насилия.

- Мы не имеем права, по тюремным законам, оставлять его в хате, - сказал Борис, - Тогда его просто на лыжи поставим, бить не будем.

К вечеру привели Андрея. Он принес с собой пять пачек сигарет.

- Сигареты в привратке взял, - Один по этапу шел, я его

 

подербанил немного.

- Давай сядем, поговорим, - сказал Борис, - а то сколько ты уже здесь, а мы еще не разговаривали. Сколько в тюрьме?

- Да, уже около месяца.

- А в какой хате раньше сидел?

- В 139-ой.

- А во втором корпусе не сидел?

- Нет, когда бы я успел, я же только с месяц здесь.

- А за что сидишь? Что у тебя за дело?

- Да я же говорил, что я больше сорока квартир на уши поставил.

- А наркотиками ты никогда не торговал?

Тут Андрей засуетился, глазки его забегали. Он стал предлагать сигареты. Борис, не обращая на это внимания, опять спросил:

- А ты не сидел в 287-ой хате, во втором корпусе?

- Да что вы, братва, за кого меня принимаете? Я же сказал, что не сидел во втором корпусе.

В это время Анатолий снял свой ботинок, и ударил Андрея по голове. Он не выдержал.

- Пес, ты же уже осужденный. Год уже по тюрьме кантуешься, еще и братвой нас называешь. Менты для тебя - братва. Сейчас будет проверка, становись на лыжи, и бегом по коридору.

- Мужики, все понял, все сделаю, только не бейте.

- Скажи ему спасибо, - Анатолий указал на меня, а потом, обращаясь ко всем, закричал, - «Братва, держите меня, а то я не выдержу, зад его на фашистский знак порву!».

Два месяца допрашивал меня Кузьмин, но ничего не мог добиться. За это время по его указанию меня шесть раз сажали в стакан и один раз пытали химикатами. Как я понял потом, Кузьмин, по сравнению с другими, был не особо жестоким. В конце следствия, он даже попросил у

 

меня прощение.

- Извини, - сказал он, - первый раз с тобой взял грех на душу. Раньше я такими, как ты, почти не занимался. Я понимаю, что ты - жертва Василия Патрушева. Он - старый, матерый волк, в советской разведке служил, а потом американцам продался, поднатаскал он тебя, голову забил своими идеями, а сам сейчас в стороне, посматривает на свою работу.

Я вспомнил своих друзей-единомышленников, Василия Патрушева и Федора Сиденко. Они первые, еще в 1964 году, сделали попытку передать на Запад материал о преследованиях верующих. Все началось с того, что им попалась брошюра "Декларация прав человека". Ознакомившись с ней, они решили, во что бы то ни стало, сообщить на Запад, что происходит с верующими в Советском Союзе.

Василий разработал два варианта передачи информации на Запад. Первый: привязывать бумаги к камням и забрасывать их на борт иностранных пароходов в порту. Второй вариант: Федя Сиденко должен был устроиться сантехником в гостиницу "Интурист" и попытаться войти в контакт с каким-нибудь русскоговорящим иностранцем.

В конце 1964 года Федя выяснил, что по-русски говорит японский консул, Исида Исава, и что проживает он в гостинице "Интурист". По второму варианту, Федя должен был сделать аварию в квартире консула, в то время, когда тот находился дома. Во время ремонта он должен был с ним поговорить.

Для этого Федя залез на чердак, и через газоотвод по канализационному стояку, опустил веревку с пробкой, которая, по Фединому расчету, опустилась чуть ниже унитаза в квартире консула. Федя побежал в мастерскую и стал ждать, когда его вызовут устранять аварию. Минут через двадцать в гостинице начался переполох.

 

Затапливало квартиру консула. Федю срочно вызвали и допустили к ремонту без сопровождающего агента КГБ. За это время Федя сумел договориться с консулом, чтобы тот помог переправить документы в ООН. Но, Федя нарушил инструкцию Патрушева, который предупреждал, что квартира консула прослушивается и переговоры вести нужно только записями на бумаге. Их разговор был подслушан КГБ и операция Василия и Феди провалилась.

Их арестовали. Долго держали под следствием, сажали в психбольницу, избивали, заставляли выдать тех, кто их поддерживал. Федю два раза выводили во двор и инсценировали расстрел. В конце концов, ничего не добившись, Феде дали четыре года, а Василию, три года лагерей строгого режима, и отправили в лагерь для политзаключенных. В этом была большая ошибка властей. В лагере Василий и Федя познакомились с одним из первых диссидентов, Александром Гинзбургом. А Гинзбург после освобождения и помог наладить связь с Западом.

После ареста Сиденко и Патрушева община в Находке раскололась на два лагеря. Одни, которых было большинство, из страха говорили, что жаловаться на действия властей - политика, и что Федю и Василия нужно исключить из членов церкви, так как они навели гнев властей на общину, которая и так страдала от судебных преследований.

Только за последние четыре года, было осуждено восемь человек. Трое были осуждены на лишение родительских прав, за воспитание детей в религиозном духе. Пятеро находились в лагерях за их религиозную деятельность. Как раз информацию об этих событиях и пытались передать на Запад Федя и Василий. Они хотели как-то защитить церковь, помочь узникам, но были осуждены не только властями, но и своим же народом.

 

И только небольшая часть поддерживала Федю и Василия. Я был в числе их сторонников. Мне было 22 года, когда освободился Василий. Меня тянуло к Василию, тянули его глубокие познания в Библии, его смелые рассуждения. Василий заметил это, стал приглашать меня к себе домой, и стал моим духовным наставником.

Как-то в 1975 году, мы шли с Василием с воскресного служения, рассуждая об услышанных проповедях. Мы остановились на перекрестке, где должны были разойтись. Василий посмотрел мне в глаза. Я понял, что он хочет сказать мне что-то важное. Я чувствовал, о чем он будет говорить, и давно ждал этого разговора. - Ты знаешь, как работает пружина в затворе оружия? - спросил Василий, - Ее сожмут, она остается сжатой до нужного момента, а в нужный момент она с силой расправится и произведет выстрел. Нас тоже сжимают жизненные обстоятельства, пытаются нас сломать, но надо иметь свойство пружины, нужно сжаться, стать незаметным, но не сломаться и не заржаветь в этом состоянии. А в нужный момент распрямиться, чтобы передать накопленную энергию дальше, чтобы произвести выстрел. Сейчас пришло это время. Коммунисты подписали Хельсинское соглашение и опять обманывают весь мир. Свобода дана нам международным правом, но где она, эта свобода, когда тысячи церквей находятся на нелегальном положении, а множество наших братьев находятся в тюрьмах? Хотя международное право дает нам свободу, но за эту свободу приходится бороться. Я думаю, что в этой борьбе еще будут жертвы.

Если, тебе, Борис, представится возможность пострадать в этой борьбе за Христа, то ухватись за эту возможность, не упускай ее. Не каждому это дано. И помни: "Нет большей любви, как кто душу свою положит за друзей своих".

 

Я думал и не слышал, как открылась дверь, и в камеру вошел старик-конвоир. И опять его команда: "Руки назад, за спину! Шаг вправо, шаг влево, стреляю без предупреждения!". Мы опять двинулись тем же путем. Коридор упирался в дверь, которая выходила в тюремный двор. Во дворе, метрах в пятнадцати от входа, нас уже ждала машина.

Старик забеспокоился, что машина стоит далеко от входа, хотя бежать было некуда. Он всегда беспокоился об этом, и всегда ругался с шофером. Это очень веселило молодого конвоира. Как только мы ступили на бетонную дорожку тюремного двора, молодой конвоир сказал:

- Вот я толкну его в сторону, ты это за побег посчитаешь, стрелять будешь, что ли?

- Заткнись, дурак! - заорал старик, - Мы на службе. Когда ты серьезным станешь?

Меня завели в машину и повезли в уголовную тюрьму, которая находилась километрах в трех от здания КГБ. Я смотрел в окно машины. Деревья утопали в золоте, уже начавших опадать листьев. Желтые, красные, темно багровые, они кружились в воздухе, падали на землю, на тротуары. А по тротуарам шли люди. Я завидовал этим людям. Они шли, кто не спеша, кто торопился, но никто не гнал их, никто не отдавал им команду: "Руки назад!".

- Руки назад! - очнувшись, как ото сна, услышал я голос старика-конвоира. Он уже открыл дверь машины.

Мы стояли во дворе Владивостокской уголовной тюрьмы. Конвоиры сдали меня тюремной администрации, расписались, что сдали, те расписались, что приняли. Меня определили в предварительную камеру, привратку, где уже было человек десять. Привратка была сборным пунктом. Туда попадали только что арестованные и люди, которые шли по этапу из одной тюрьмы, в другую. В общем, там можно было услышать много новостей, попытаться передать записку на волю.