ПО ДОРОГЕ В МАГАДАН

 

Маленькая камера. Нас двое. Оба приговорены к расстрелу. Иван Афанасьевич Лукьяненко — мой подельник. Жить остается все меньше.

Прошли сутки. Не трогают. Кормят хорошо. Жить стало легче, но этой жизни остается все меньше и меньше. Мы оба это понимаем. Каждый шорох у дверей — тревога и в то же время какое-то удовлетворение. Четко и ясно осознаешь, что началось, и скоро все навсегда прекратится. И все-таки хочется жить! Жить по-человечески, не по-рабски.

В ночь на 28 января нас сажают в машину, накрывают брезентом. Ночь лунная, звездная и от этого еще больше морозная.

Мы слышим как в кузов забираются солдаты, привязывают нас веревками. Затарахтел мотор и мы поехали. Кто знает, может это последние мгновения нашей жизни. Куда нас везут? Конечно же, на расстрел.

Проходит время и мы осознаем, что везут нас куда-то, но не расстреливать. Мы жмемся друг к другу, стараясь хоть как-то согреться. Мороз одолевает нас. Вдруг что-то застучало в моторе машины и она остановилась. Заглохла. Тишина. С кузова спрыгивают солдаты, о чем-то разговаривают. Стоим минут двадцать. Поехали, но мотор не работает, нас тащат. Минут через тридцать остановились. Солдаты сняли с нас брезент, развязали веревки. Мы увидели электрический свет.

Большое одноэтажное здание, вокруг которого много машин и людей. Солдаты приказывают спускаться с кузова, а я не могу. Ноги замерзли, занемели. Тогда конвой берет меня за руки и за ноги и сбрасывает в кучу снега. Усердно я цепляюсь голыми руками за снег, но хотя бы

 

выползти на дорогу не могу. Солдаты волоком тащат меня в здание. Иван идет сам.

Полумрак, тепло, много народу. Солдаты оставляют меня возле печки, потом перетаскивают в свободный угол. Я чувствую тепло, вижу столы, люди кушают. Значит, столовая. Рядом со мною Иван. У печки собралась кучка народу, с интересом, смотрят на нас. Оживают ноги, повинуясь моему желанию, чувствую запах вкусной пищи, хочется есть.

Стрелка — поселок дорожников. Здесь нет никаких тюремных или лагерных построек. Вот конвою и пришлось нас тащить следом за собой. Видно было суждено нам получить такой роскошный отдых. Кто знает, не случись с машиной неполадка, были бы мы живы или нет.

Но страшного пока ничего не случилось. Мы отогревались, и нас начинал мучить голод. Не помню как случилось, но люди поняли, что мы голодны. Они начали через солдат передавать нам пищу, но те не брали. Не положено. Тогда находившиеся в столовой подняли шум, начали возмущаться и требовать, чтобы нам разрешили взять подачку. Особенно шумели женщины.

Конвой отступил, и у наших ног появились продукты. Такую пищу мы не видели со дня наших арестов. Люди старались хоть чем-то поделиться с нами. Откуда-то им стало известно, что мы смертники, что нас везут в Магадан на расстрел. Мы были сыты. Но нам страшно было представить, что все это останется здесь, когда мы тронемся снова в путь. Снова будет голод. Но успокоились, когда увидели в руках солдата мешок, в который он складывал нашу пищу.

Часа в четыре вечера покинули Стрелку. Снова нас привязали, укрыли брезентом. Чувствовали мы себя лучше. Отогревшись и наевшись мы вели между собой разговор.. Иван все время переживал за мешок с продуктами, который остался у солдат. Думал, что содержимое мешка ему не дадут.

Часа через два снова останавливаемся в каком-то поселке. Идем в столовую. Здесь народу меньше, столы свободные. Конвой усаживает нас за стол, дает содержимое мешка. Судя по тому, как солдаты распивали чай, мы поняли, что они не торопятся. А нам ведь тем более спешить некуда.

Отношение солдат к нам почему-то начало меняться в лучшую сторону. Они уже не кричали, помогали залезать в кузов машины, чаше останавливаться в поселках.

 

Часов в десять вечера снова остановка. Хорошо ужинаем, ночуем, утром завтракаем и снова — в дорогу.

Чем ближе подъезжаем к Магадану, тем становится теплее. Вместе с этим и отношение конвоя к нам становится человечнее. Нас уже не привязывают, не укрывают брезентом, разговаривают с нами и даже шутят. Мы вполне окрепли, двигаемся сами. Усевшись в кузов машины, после очередной остановки, смотрим по сторонам, укрыв брезентом ноги и спины.

Снова я еду той дорогой, которую прошел пешком в 1937 году. Тогда наш этап двигался только ночью. Днем нас загоняли в тайгу, и весь день мы сидели в парусиновых палатках.

По существу всего того, что видел я с кузова машины, тогда не замечал. Теперь мир открывал свою прелесть. И хотя меня везли чтобы убить, я все же оживал, будучи почти мертвым.

Дорога извивается как змея. Она то поднимается в гору, то спускается вниз, петляя среди шапок гор. Всюду сопки. Их бесконечная чета. Они высятся одна перед другой, иногда образуя беспрерывную вершину. Так образуется перевал через эти горы. Один из таких перевалов носит название Яблоневый.

Машина медленно взбирается на его вершину. Чем выше поднимается, тем сильнее ветер. Снова невольно вспоминается 1937 год. Сколько тогда полегло здесь нашего брата? Заброшенные всеми, они оставались на этой дороге, они замерзали. В них не стреляли конвойные, они им дарили свободу, понимая, что спасения нет.

Так в раздумий добрались мы до зловещей вершины перевала. Отсюда хорошо видна даль. Миллионы сопок показывают нам свои острые вершины, отливаясь серебром. Грозно выглядит эта красота. Она как пена вскипает во всем пространстве. Заросли, топи, болота завершают непроходимость этих просторов. Лишь трасса, Колымская трасса, одна-единственная аорта, связывающая сердце Колымы Магадан с глубинной тайгой. Она построена на человеческих костях, таких же, как мои. Сколько вас лежит по ее сторонам, успокоившись вечным сном? Никто вам не поставит памятник, никто не расскажет о вас, никто не споет песню о вашей тяжелой доле. Лишь дорога свидетель тому, но она безмолвна. Она вечно будет хранить страшную правду о содеянном...

 

Мы стоим у памятника. На каменной глыбе — крест. Кто поставил его? Ответ затерялся в давности времени. Говорят, что здесь погибли в середине двадцатых годов первые разведчики-геологи.

На третьи сутки пути, не далеко от Магадана, машина вновь забарахлила. Шофер открыл капот и начал возиться с двигателем. Нам разрешили выбраться из кузова. А погода — прямо как весной, так и хочется жить!

Спросил у солдат, можно ли пройтись по трассе в сторону Магадана. Надо сказать, что конвойные оказались хорошими парнями. Узнав, что мы за люди, за что осуждены и что нас собираются расстрелять они совсем нас стали жалеть. А так, как мы и в самом деле не были злодеями, то и вели себя как нормальные люди.

Я шел вдоль трассы и мне было приятно размять себя всего, так как от долгого сидения и лежания в машине тело устало. Вскоре меня нагнала машина и я забрался в кузов. К вечеру мы добрались до Магадана.

Магадан это еще очень молодой город. Расположен в стороне от бухты Нагаева. В этом городе — я впервые, здесь мне все незнакомо. Машина идет окраиной города и через некоторое время Въезжает в тюремные ворота. Двор огорожен высокой каменной стеной. Мир остался за ней. Впереди тюрьма, смертная камера  казнь.