ЛАГЕРЬ «НЕРЕГА»

Далеко за полночь меня доставили в лагерь. Машина остановилась у вахты, в дверях показался солдат. Лагерь — за высоким частоколом, по углам — сторожевые вышки, шныряют лучи прожекторов. Частокол охвачен в три ряда колючей проволокой. Вдоль частокола — стальная проволока, на цепях бегают собаки. Они скулят, воют, лают. В ночи слышатся окрики часовых. Пройдя через вахту, я оказался во дворе лагеря. Вдали виднеются два темных силуэта зданий, похожих на большие сараи. Безлюдно. Тишина. И только на вышках проявляется жизнь часовых, да вдоль забора рыщут собаки. Страшно и жутко.

Меня втолкнули в барак и захлопнули за спиной дверь. Я успел увидеть огромное помещение, погруженное в полумрак. Единственная маленькая электролампочка едва его освещала. Вдоль стен стояли двухэтажные нары, между которыми бродили люди. В полумраке они были похожи на тени. В бараке стоял тошнотворный запах.

Не успел я как следует осмотреться, как на меня накинулись «шакалы», сбили с ног, стащили бушлат и шапку. Выбравшись из свалки этих животных, я шмыгнул под нары. «Шакалы», потеряв меня из виду, вскоре успокоились.

До развода пришлось лежать под нарами. Я видел, как в барак пришли разводящий, нарядчик, старшина лагеря. Они вызывали зэков по списку, и те выходили из барака во двор. Потом пришли санитары, врачи. Они забрали доходяг, и в бараке остались только лежачие. Остался и я. Выкарабкавшись из укрытия, я сел на нары. На дворе светает, рождается новый день. «Что день грядущий мне готовит?»

В барак входит мальчишка лет шестнадцати и идет прямо ко мне. Нары, под которыми я провел ночь, были его. Завязался разговор. Я узнал, что мальчишка из Латвии.

Отца его раскулачили и куда-то сослали, а всю семью выселили из дома и многих осудили. Ему дали восемь лет и пять поражения в правах и привезли на Колыму. В лагере он недавно, у неге еще весь срок впереди. Работать поставили его на кухню. Работать приходится ночью, убирать, мыть, заготавливать дрова для плиты, воду для приготовления пищи.

В разговоре мальчишка спрашивает меня: «Дядя, вы жестянщиком сможете работать? На кухне нужно обить жестью плиту, а в лагере нет специалиста. Печка обмазана глиной и постоянно осыпается, на кухне грязь. Есть консервные банки, которыми и нужно обить печь. Инструмент есть. Если вы сможете, я скажу завтра нарядчику».

Вспомнил я своего дядю-горбуна. По своей болезни работать на заводе он не мог и поэтому кормился, как мог: чинил ведра, тазы, чайники, делал формы для выпечки хлеба, противни из жести. Будучи пацаном, я помогал ему и кое-чему научился, но прошло много времени. Этим делом я с тех пор не занимался. И все-таки решил попробовать. Терять было нечего.

Парнишка передал нарядчику, что есть специалист, и на другой день утром пришел за мной староста лагеря. Пришли на кухню. Меня ждут старший повар и начальник лагеря. Начали спрашивать, что я за мастер и смогу ли сделать эту работу. Я сказал, что когда-то занимался жестяным делом, и начальник лагеря проговорил: «Ну ладно, приступай к делу».

В первую очередь повар накормил меня жареной кониной, напоил чаем, потом принес инструмент — ножницы по металлу и молоток, и я приступил к работе. Разрезал консервные банки и соединял их в листы для обивки печки. Работа шла ладно, мною были довольны.

Поселили меня в бараке для бесконвойных, в котором жили мастера своего вела: повара, сапожники, слесари, плотники, парикмахеры и другая братия. Эти люди в большинстве сидели по 58-й статье. В бараке был порядок, не было воровства, насилия. Блатные тут были бессильны и жили на положении подсобной силы.

Познакомившись со старшим поваром Марковым поближе, узнал, что до ареста он работал председателем горисполкома в городе Баку. Бывший член партии. Срок заключения — 10 лет за контрреволюционную деятельность. Мы быстро сошлись с ним. Он просил меня работать не торопясь, хорошо. Познакомился и сдружился с мастером

мехцеха Корниченко, со старшим пекарем Красновым. Даже начальник лагеря, он же начальник прииска, был ко мне снисходителен.

Марков рассказывал о нем: «Ох, и кот наш начальник лагеря Петров. Живет на всем готовом, за счет лагерников. На кухне жрет все лучшее, да еще и спирт пьет бесплатно за счет больных. Огребает двойную зарплату, помощник у него крепостной (зэк). Обмывают, обшивают его заключенные. Все делают рабы. Даже картины написали для его дома по его вкусу. Барин колымский, иначе и не назовешь».

После я узнал, что в бараке, куда я попал первоначально, живут подконвойные. Все они работают на открытых полигонах: на вскрыше торфов зимой и на промывке песков летом. Люди, изнуренные непосильным, каторжным трудом и постоянным недоеданием, быстро слабеют, падают, замерзают, обмораживаются, гниют заживо. Их оперируют, отрезая пальцы рук и ног, уши, носы. Образуется гангрена. Гибнут они от поноса, от простуды легких, от цинги. В том бараке содержатся обреченные. Их много, и туда все время поставляют новые партии. Лагерь режимный, и поэтому все здесь принимается как должное. Все это предстояло пережить и мне.

Но моя судьба сложилась по-иному. Закончив работу на кухне, начал делать противни для выпечки хлеба на пекарне. Пока я работал на пекарне, пришло время подготовки к промывочному сезону, и мастер цеха Корниченко взял меня в мехцех. Я занялся ремонтом двигателей на нефти. Двигатели нужны были для подачи воды на промприборы. С началом промывки меня поставили машинистом при двигателе на промприборе.

Двигатель у меня был всегда чист и исправен. Прибор, на котором я работал, был самым дальним. Во времянке, в которой находился двигатель, я устроил лежак и мог не только сидеть, но иногда и прилечь.

Принимать золото с прибора приходил сам начальник лагеря и прииска Петров. Любитель выпить, он приносил с собой спирт и закуску. Не обращая на меня внимания, он пил и ел, а напившись, ложился спать на мой лежак во времянке. Так мы познакомились ближе.

Узнав, кто я и что я, Петров просил меня рассказать, что мне пришлось увидеть за границей, как живут там люди. Я с охотой ему рассказывал. Теперь Петров, выпивая и закусывая, приглашал и меня. Я отроду человек, не распо-

ложенный к выпивке, не увлекался спиртным. Нельзя сказать, что и Петров напивался до пьяна: выпив рюмку-дру-гую, он ложился и засыпал, пока не приходило время приема золота. За сутки прибор давал три-четыре килограмма. Забрав золото, Петров тут же при съемщике пломбировал специальный мешочек и уходил на прииск вместе со съемщиком. Я же оставался привести в порядок прибор и позже всех приходил в лагерь.

Однажды, идя с работы, я проходил мимо дома, где жил Петров. Он увидел меня и пригласил в гости. Представил своей жене как интересного человека, видевшего жизнь в капиталистических странах. Усадив за стол, налил стопку спирта, поставил закуску. Пошел разговор о строительстве социализма, о Сталине. И тут я увидел на стенах картины, о которых мне говорил Марков. Их писали заключенные. Как это ни странно, картины были написаны на тему римского владычества во времена расцвета рабовладельческого строя. Картины были написаны профессионально. Писали их начальнику Петрову рабы двадцатого века в стране строящегося социализма.

Во время моего пребывания в «Нереге» происходит чрезвычайное происшествие совсем неожиданно для меня. Закончив, как обычно, свою работу, я решил идти в лагерь другой дорогой, перейдя на другой берег реки. Там стоял лес, и было много ягоды: брусники, голубики, морошки. Шел вдоль берега реки, собирал ягоду. И вдруг выстрел! Потом еще один. Пули пролетели где-то рядом. Стрелявший стоял на противоположном берегу реки. Я понял: стреляют в меня. Упав, я пополз и, добравшись до пня, затаился. Так я пролежал несколько часов, пока сумерки не спустились на землю. Если бы стрелявший перебрался на другой берег, то, несомненно, пристрелил бы меня. Но, видимо, стрелок решил, что застрелил. В лагере он заявил, что пристрелил беглеца. Установили, что беглец я. Бойцу выразили благодарность за бдительность, а меня списали как убитого при попытке к бегству.

Когда я пришел на вахту лагеря, было уже темно. Дежурные вахтеры, увидев меня, ахнули и даже перекрестились: «Тебя же убили и уже списали! Ты что, воскрес?!» Позвонили начальнику лагеря Петрову. Через пару минут он был на вахте и удивленно смотрел на меня: «Что за черт? В тебя же стреляли и убили, а ты жив?» Я рассказал ему, как было дело, и он сказал мне: «За речкой — запретная зона. Появление там заключенного считается побегом. Поэтому в тебя и стреляли». Отпустили меня с вахты.

Появляюсь в бараке. И тут удивлены. Чудо! Да, это было чудо. Мне говорили, что я буду долго жить, что вынесу все муки ада. Так оно и вышло.

Наступила зима 1940—1941 года. Прииск был отработан, и началось переселение заключенных в другие лагеря. С очередной партией заключенных отправился в этап и я на прииск «Золотистый», такого же назначения, как и «Нерега».

Уходили на рассвете. Расставаясь с лагерем, я думал о том, что по прихоти судьбы лагерь усиленного режима был для меня лучшим местом заключения. По бездорожью шли мы таежными болотами, скованными льдом, занесенными глубоким снегом. Впереди шел трактор ЧТЗ, волоча огромные сани, он прокладывал нам дорогу.

Несмотря на это, дорога была трудной. Люди сильно потрепаны и истощены. Тем не менее впереди и сзади шел конвой с собаками. Люди падали и замерзали, никто их не поднимал, и их судьба была предрешена. А кругом — снег, ветер и никакой лачуги, никакой помощи.

В конце концов пришли на перевалочный пункт прииска «Золотистый». Охваченная со всех сторон сопками низина, единственный выход и вход в «Котел». Так называлась перевалбаза. Немного отдохнули, обогрелись и по трассе двинулись дальше. Потом вновь до самого лагеря по бездорожью.

Когда прибыли в лагерь, сани, которые тащил трактор, были наполнены полуживыми людьми, вконец выбившимися из сил. У тех, кто еще двигался, вид был жалкий. Мы пришли в новый «дом» — лагерь, где нам предстоит жить и работать.