- 45 -

ПРОФЕССОР КОХ

 

В начале 1942 года в лагерь пришел новый этап заключенных. Среди них было немало интеллигенции, в свое время видных и известных деятелей. Среди этих людей я увидел немало своих земляков.

Иван Копытин в двадцатые годы работал секретарем Краснооктябрьского райкома комсомола города Сталинграда. Он умер от голода через несколько дней после прибытия на «Золотистый».

Федор Бетин. С этим человеком я работал на тракторном заводе до 1937 года. Его я увидел случайно, в толпе других зэков, охраняемых конвоем. Успел передать ему кусок хлеба и больше я его не встречал.

С этим этапом прибыл в лагерь и профессор Кох, пожилой, небольшого роста немец. Его вид был жалким. Найдя его в одном из бараков, я подошел и обратился: «Профессор Кох, здравствуйте!» Кох, до этого сидевший на нарах как бы в забытьи, точно очнулся и обратил взор на меня. Он молчал. «Вы меня не узнаете?» — вновь обратился я. — «Нет. А вы откуда меня знаете?» — в свою очередь спросил он.

 

- 46 -

Я рассказал ему, как встречался с ним в магаданской больнице в 1939 году.

«А, да-да, вспомнил. Так это вы? Значит, остались в живых?! Везучий вы человек», — говорил Кох. — «Ну, а вы, профессор, как вы сюда попали?» — Кох отвечал: «Видите ли, я — немец. Немецкая армия ушла в глубь нашей страны, и меня изъяли из Магадана. Многих поснимали с должностей — и на прииски, добывать золото. Стране для победы нужен этот металл».

Так я встретился с профессором Кохом вторично на Колыме.

Начал прибаливать Цесарев, его донимал желудок. В феврале он уже страдал так сильно, что было невмоготу. Боясь потерять работу на электростанции, он терпел ужасные боли. В лагерной больнице большинство умирало, и Цесарев боялся операции. Я уговаривал его идти на операцию, говорил, что в лагере есть хороший специалист — профессор Кох, внимательный и аккуратный человек. Говорил, что хорошо знаком с ним и что добьюсь разрешения начальника лагеря, чтобы операцию сделал Кох. В конце концов Цесарев согласился. Встретившись с Кохом, я начал просить его помочь моему товарищу, на что профессор ответил: «Такую работу мне не доверяют, я работаю санитаром». Я заверил его, что добьюсь разрешения на операцию. Он ответил: «Если разрешат, то, конечно, помогу».

Теперь мы думали в своей берлоге, как упросить начальника лагеря-прииска Баркалова. Цесарев пошел на квартиру к Баркалову. Тот, выслушав его, дал соответствующее указание на операцию. Операцию Цесареву Кох сделал удачно, и тот остался жив.

На место Цесарева назначили меня и дали помошника. Пришла весна, началась промывка. Меня вновь направили на промывку. Но через месяц забирают в мехцех слесарем. Цесарева я больше не видел, и о его судьбе ничего не знал.

Через тринадцать лет, в 1955 году, я вновь встретился с Цесаревым. На Колыме он поселился навечно, обзавелся семьей, купил домик, заимел корову. Как когда-то в Сибири, так и на Колыме у него все было. Он счастлив. Как говорится в народе, «в своей тарелке».

В мехцехе прииска я проработал до ноября 1942 года. Осенью прииск «Золотистый» закрыли, он прекратил свое существование как золотодобывающая единица.

Изнуренных вконец заключенных расстреляли из пуле

 

- 47 -

метов там, где они работали, за контрреволюционный саботаж в военное время. Суд для сотен людей был прост: без допросов и следствия на открытом полигоне. В этом месиве погиб и профессор Кох.

Нас, работников механической службы, вместе с техникой начали переправлять на прииск «Борискин».

С тяжелым чувством сожаления я сейчас живу воспоминаниями о людях, переживших трагедию произвола и насилия. Встают мертвые в моей памяти и как бы спрашивают: «Ты помнишь нас?..»