- 85 -

СНАЧАЛА САМОСУД - ПОТОМ СУД

 

1

 

6 и 7 января 1977 года в городе Елгаве Латвийской ССР судили моего младшего сына Петра, 1944 года рождения, арестованного 27 августа 1976 года.

Мы с женой начали посещать зал суда с 3 января. Нужно было познакомиться с обычаями местного суда на чужих делах и нужно было установить, какие места в зале будут для нас наилучшими. Было и опасение, что Петино дело могут неожиданно перенести на какой-нибудь другой день. Наши первые впечатления оказались такими, что хочется с них начать. Начнем со входной двери этого маленького деревянного здания районного суда. Нет впечатления порядка и порядочности. У входной двери разбит замок и она, после ваших усилий затворить ее, вновь широко отворяется. В роли новичка затворить дверь можно только после нескольких неудач, сопровождаемых небольшими исследованиями. Еще раньше, когда вы взбирались по скользким ступеням на маленькую площадку крыльца, вы просочились через небольшую толпу преимущественно молодых людей со скучающими взглядами, враждебными ко всему живому. Несколько тяжелых, злых взглядов достались и нам. И нас сразу же в коридоре подвергли допросу: "Вы родители пострадавшего?" Мы ответили охотно: "Да нет же... Мы просто изучаем обстановку. Шестого числа будут судить нашего сына - вот мы и приглядываемся к здешним порядкам". Взгляды не смягчились: нам не поверили. "А за что будут судить вашего сына?" - "Да один напал на пятерых дружинников... Некоторые из них пострадали". - "Не может быть". - "Конечно не может быть, но таково обвинение." - "Это статья 184 часть вторая", - без запинки говорит один из них, молодой, уже отбывший срок нака-

 

- 86 -

зания. Пострадавший тоже уже был здесь, еще почти несовершеннолетний юноша, но высокий и широкоплечий, с добрым лицом. Этого они не боялись, но вот родители... эти бывают всякие.

Одна из адвокатов пришла раньше, минут на двадцать. Кажется, что она не успела заблаговременно подготовиться, и теперь хочет кое-как, наспех, полистать бумаги. Но мы не совсем угадали. Она уже, очевидно, получила от соучастников хулиганов некую ассигнацию помимо своей законной зарплаты, и решилась защищать всерьез. В коридоре она говорит со своим подзащитным, которого по малости вины выпустили на свободу до суда.

Подсудимый: Я ударил его только один раз.

Адвокат: Нет, ты его не ударил. Это был скользящий удар... нечаянно... Понимаешь?

Затем этот подсудимый подсел в зале суда к пострадавшему и втолковал ему, что надо говорить в суде. Только с появлением прокурора подсудимый отодвинулся от пострадавшего, а с появлением судьи он занял свое место на скамье за барьером, рядом со своим приятелем, которого привели милиционеры.

Прокурор вошел очень солидно. Рост большой, вес большой, костюм прокурорский прикрывает солидное брюшко, хотя он еще молод по виду. При втором взгляде - уже больше нелеп, чем солиден. Немного напоминает юношу, преждевременно и чрезмерно ожиревшего, какие теперь встречаются. Не успев развиться в мужчину стал дряхлеть. С сонным лицом и скучающим видом стал бубнить скороговоркой, почти шепотом читая обвинение.

Когда бездарный и ленивый ученик не знает, что отвечать учителю у него пропадает голос. Скромность невероятная, так что и учитель |почти ничего не слышит. Здесь в суде, ис-

 

- 87 -

ключая, пожалуй, судью, все так говорят. Никто не заинтересован в том, чтобы его хорошо слышали. Весь разговор происходит у самого стола судьи. Даже и подсудимые совсем рядом. Судья, если захочет, переспросит. Остальным это запрещено. Всего этого вполне достаточно, чтобы гласность суда превратить в фикцию.

Итак, все лгут вполголоса и даже тише. Вариант со "скользящим ударом" пошел в ход. Он отрабатывается буквально на ходу. Раньше подсудимый показывал /по протоколам предварительного следствия/, что он, подбежавши на зов приятеля ударил уже лежавшего незнакомого ему юношу кулаком в голову. Теперь он говорит: "Я подбежал... стал его поднимать... Он вырывался. Я рассердился... отпустил его и махнул рукой. Дурак, мол, тебе же лучше хотят. И вот задел..." Самый последний вариант: "Я поднимал его, взявшись за одежду около плеча. Рука сорвалась и задела". А зачем поднимал?..

Самое удивительное и вместе с тем типичное, что сам пострадавший помогает сочинять эти варианты. Врет, противореча своим собственным показаниям и, следовательно, рискуя получить за это уголовное наказание, если у судьи будет благоприятное для такого исхода настроение. Судья сейчас сердится на пострадавшего не меньше, чем на хулиганов, не желая понимать причин его трусости. Его избили только потому, что одному из пьяной компании показалось, что он медленно /значит, неохотно/ вытаскивает спички из своего кармана, когда его попросили закурить. Избили только для того, чтобы развлечься. Чего же ему ждать в будущем, если у них будет причина для такого развлечения. Они уже узнали, где он живет. Они уже были у него в общежитии, где угрожали ему, хотя этот процесс затеялся вовсе не по его жалобе. Посторонний человек навел на их след милиционеров. Это необычный

 

- 88 -

случай, обычно это сходит безнаказанно. Они уже знают "его девушку" и ее мать. Не знали пока только его родителей. Следствие свое провели с большим усердием, чем это делает казенный следователь. Советский суд не станет даже искать нужного для твоей защиты свидетеля, если ты не поименуешь его полностью и не дашь его полного адреса.

Особенно выразительно дешево врет мать другого хулигана, уже отслужившего в армии, который не один раз, а много раз ударил. Неизвестно зачем ее и допрашивают: ее не было на месте преступления. Уж с каким неуклюжим усердием, боясь недостараться, расхваливает она своих "сыночков", из которых двое здесь, а один еще не вышел из заключения. Все трое произошли от отца алкоголика. Уж она и всхлипывает и голосит и к судьям обращается с такими словами: "Миленькие мои и хорошенькие, не накажите строго. И до чего же добрые сыночки мои, особенно этот... И ласковый со мной и вина в рот не берет, кроме как по праздникам и в особенных случаях". И тут же проговаривается, что она сама ходит за его получкой. Не доверяет ему самому получать заработанные деньги. Эта роль матери - самая поразительная в этом процессе. До чего можно докатиться, живя в цивилизованном обществе, что страха ради перед собственным потомством так усердно расхваливать своих мучителей, которые и "кормить" ее никогда не будут. Наоборот она, получая пенсию 42 рубля, вынуждена еще работать, добывать еще 70 рублей трудом уборщицы.

И еще одна фигура суда, хоть и необязательная - "общественный защитник". Судья спросила этого бесцветного по внешности мужчину: знает ли он, какое преступление совершил его подзащитный. Мужчина ответил, что нет не поинтересовался познакомиться с делом. Судья возмутилась: "Как же вы беретесь его защищать, не интересуясь даже, что он сделал? Может

 

- 89 -

быть, ему не защитник требуется, а общественный обвинитель? Может быть, вы к такому выводу могли бы прийти, если бы удосужились познакомиться с делом". Общественный защитник флегматично ответил, что он не собиратеся говорить о его поступке, как он мягко выразился, что он охарактеризует его только "с общественной стороны".

И хвалил... сколько мог. Первый парень на производстве и в клубе. Но каково же ходить по улицам советских городов, особенно когда стемнело, если так опасно встретиться даже с первым парнем. И главный козырь всех положительных характеристик: "не считается со временем ни на производстве, ни на общественной работе". В чем нашел приятность этот активный общественник: с группой собутыльников напасть на одного. С удовольствием продолжать бить того, кто даже не защищался. А какая низменная трусость: когда ему показалось, что приятели его, продолжая путь, удаляются, он их окликнул на всякий случай: вдруг растянувшийся на земле юноша обретет мужество и начнет обороняться. Разве не через этот поступок, вполне бескорыстный, нужно теперь посмотреть на всю его прежнюю "общественную" суету?

Побитому все равно, получит ли избивший его два года, как просит прокурор, или полтора года этой "химии" /нечто вроде строгой ссылки, но в места вовсе не отдаленные/, лишь бы у его врага не появилась охота еще раз поразвлечься. Для общества - это тоже все равно. По крайней мере, мое такое мнение. Ибо я очень хорошо знаю, что не только безнаказанность, но и любое наказание по советскому образцу только способствует дальнейшему развращению человека.

 

- 90 -

2

 

Но вот, наконец, и наше дело. Сегодня из сидящих за столами уже два человека кажутся способными выполнять свою работу, если бы им не мешали - это судья Медведева и адвокат Минскер. Прокурорское место занимает тот же жиреющий мужчина, фамилия его - Гранит. Фамилия первого следователя Вилемма Л., второй следователь - Скрастиньш Я.В. Антураж судьи сегодня несколько улучшился. Бледненькая рыжая женщина пытливо смотрит на лица участников трагикомедии и не старается отделаться многозначительной понимающей гримасой ленивого статиста. Она просто опрашивает взглядом и пытается что-то понять. И мужчина справа не тратит свои силы на борьбу с дремотой и на то, чтобы скрыть эту борьбу. Он задает вопросы только для того, чтобы извлечь большую ясность. Внешне похоже на то, что все эти люди не желают повторить следующие слова опытного юриста: "Откуда мы можем знать, что происходит в действительности. Может быть, там черт знает, что, в этой действительности. И нет никакой действительности, а есть очевидность"/из рассказа Леонида Андреева/. Похоже, что им почти всем хочется прояснить действительность, хотя бы только для себя, хотя бы и не для приговора. Понятно, что мне не меньше их хочется узнать, что же было в действительности. Но этому моему желанию хотели помешать в самом начале. Судья начала придирки к моей жене. Не ошиблась; у моей жены хороший слух, тогда как я уже оглох на одно ухо. Только вдвоем, общими усилиями, могли мы составить общую картину суда. Раздражение судьи вызвала даже "гримаса" моей жены. Когда жена сказала одному свидетелю: "погромче" /одно слово, вполголоса/, судья изобразила такое возмущение, что удаление казалось неизбежным. По ее словам, только суд имеет право выражать такие просьбы свидетелю. Тогда

 

- 91 -

я громко сказал: "Имеем мы право присутствовать в суде?!" - "Мы вас не гоним". - "Тогда мы имеем право и слышать все, что здесь говорят". Последовало новое разъяснение, что кроме права присутствовать, никаких других прав у нас нет, и слышимость они обеспечивают только для себя. Я подчеркнул: "Значит, в суде можно говорить только шёпотом". Своими репликами я достиг того, что теперь надо было либо удалять нас обоих, либо обоих оставить в покое. И судья оставила нас в покое до конца процесса.

Я внимательно смотрю на Петю. Каким он стал после четырех с лишним месяцев испытания /испытал и карцер/. Внешне он не похож на тех, кто сидели на этой скамье вчера и позавчера. Те ерзали, постоянно меняли позы не от излишеств волнения, а от излишеств скуки, от недисциплинированности души и тела, от неспособности преодолевать даже такое затруднение, как жесткость скамейки. Не поднимая головы, они бормотали после вопросов судьи, с трудом связывая в одно целое несколько слов. Петя сидит спокойно, со спокойным лицом. Тело его кажется собранным без напряжения. Спокойны его ответы, разумны и даже остроумны вопросы к путавшимся в показаниях противникам. Но он произнес одно роковое слово, хуже любой нецензурной ругани, которую ему приписывают. Он назвал приятелем Хренова, сыгравшего главную роль в этом кровавом спектакле, дающего "очень ценные показания" сейчас. При настойчивых домогательствах судьи, он произнес это слово -"приятель". Произнес без понимания его точного словарного смысла, без понимания того, какую услугу он делает суду. Пожалуй, это была единственная ложь, которую я слышал от него в суде. Нужно отметить, что здесь мы соприкоснулись с его слабым местом. Он слишком доверчив и слишком общителен для нашего времени. Вот и сейчас он добродушно улыба-

 

- 92 -

ется не только нам, но и тем "приятелям", подобным Хренову /из них двое - художники/. Он рад, что они не забыли его; пришли в зал суда. Велика заслуга! Когда его выпустят, он снова будет в их руках. Настанет ли полное прозрение или нет на это данных в его характере? Кому можно верить в этом государстве? Это можно считать большой удачей, если за десять лет встретишь одного столь храброго, что он осмелится поступать согласно со своей совестью. Одиночество надо нежнее всего любить в этом государстве.

Его противники - пять человек самого лучшего возраста для своей задачи, т.е. это не зеленая молодежь, но и не ожиревшие пожилые горожане. Весом они превосходят угрожавшего их жизням худощавого противника не в пять, а раз в восемь... девять. Это настоящие самородки, но без той гармонии универсального развития, к которой стремились древние греки. Лица их мне кажутся тупыми, а некоторые из них даже выразительны в этом направлении. Во всяком случае, если бы я задумал написать "идейную" картину, представляющую царскую Россию, то для изображения черносотенцев в качестве натурщиков я выбрал бы именно этих из всех натурщиков, которых мне приходилось когда-либо видеть. Разумеется, что пока речь идет только о внешних впечатлениях, но и о них уже позаботились: на скамью пострадавших посадили не всех пятерых, а только двоих /Питкас и Высоцкий/, другие подходят к судье по одному в качестве свидетелей /Гвоздев и Гароза/, пятый - Стрижко - вовсе не вызван в суд /говорят, что он попал в тюрьму/.

Эти пятеро, по их показаниям, увидели гаечный ключ в руках своего противника, которым он "замахивался" /но никого не ударил/ и слышали крик: "Я вас всех перебью!" Что же привело Нарицу Петра в такое противоестественное неистовство? Необходимость предъявить

 

- 93 -

документы? Они и не требовали этого. Петя сам, не дожидаясь их требования, крикнул жене: "Предъяви документы!" Так что же происходило? И была ли наконец необходимость задержания, которой по словам пятерки воспротивился Петя? Подозрение, что автомобиль, стоявший у дороги, - краденый, отпадает. Все нужные для этого документы были предъявлены, и пятерка этого не отрицает. Они утверждают, что только Петин паспорт не был предъявлен. Но он каким-то чудом попал в руки следователю, - об этом позже. Так зачем же им так нужен был именно Петин паспорт, если по предъявленным документам он не является даже собственником автомобиля? Все дружинники показывают, что у них и не было каких-либо других подозрений, кроме того, что люди, копошившиеся у автомобиля, были пьяны. Перечислим людей, бывших у машины. Кроме Пети и его жены Гали, было еще двое детей десяти и семи лет, и один взрослый мужчина Валерий Хренов. Кто такой Хренов?

Пятерка, проверявшая документы, именуется в суде дружинниками государственной автоинспекции /ГАИ/. Они свои документы отказались предъявить подсудимому. А Хренов - это председатель общества автомотолюбителей, который учит людей искусству вождения машин и тому, как выполнять дорожные правила. Этот Хренов, по слухам, бывший чекист, этот "друг" семьи, с которым семья познакомилась только после приобретения злосчастной /сильно поношенной/ машины, т.е. после 11 августа /а избиение произошло 27 августа/, которому платила эта семья за обучение как инструктору, спровоцировал роковую прогулку за город, взял на себя вождение машины, обнадежил и обманул эту семью: на месте действия он заявил, что водительских прав у него нет. Он настойчиво отговорил не брать с собой собаку /дога/, а когда Петю избивали, он молча спокойно стоял в стороне, "как американский наблюдатель"

 

- 94 -

/по словам одного из судей/. Поведение его настолько подло, что и судья потеряла равновесие и назвала его безнравственным человеком и главным виновником всего происшедшего.

Хренов не был пьян. Таково и заключение отрезвителя милиции, таковы и показания пятерки и всех милиционеров, соприкоснувшихся с этим происшествием. И в то же время, именно Хренов был водителем машины. Дружинники даже подчеркивают, что на этот счет у них сомнений не было. Тогда какое же имеет значение, пьян ли был Петя или нет, с собой у него был паспорт или он забыл его дома. Где причина задержания? Оказывается, причиной задержания была нецензурная ругань, которую приписывает ему пятерка. Эта ложь лишена даже слабых признаков правдоподобия. При такой нетрудной для Пети ситуации и при таком вежливом обращении с ним и его семьей, как рисует эта пятерка, он не мог дойти до такого безумного возбуждения, что не только ругался нецензурно, но и, поднявши гаечный ключ, бросился на пятерых. Да, он кричал: "садисты-коммунисты!" уже в самом конце, жестоко избиваемый. А вот когда его били в милиции /города Елгавы в феврале 1971 года/, ни за что ни про что, милиционеры в полной форме, тогда он не кричал и не сопротивлялся. Он даже лег на пол для демонстрации непротивления. По всем показаниям и обстоятельствам у меня составилась такая картина.

Пять человек имели два милицейских жезла /которыми они потом били по голове Петю/ и не больше двух нарукавных повязок на всех. Начали они вовсе не с предъявления каких-либо требований, а с оскорбительной грубости: "Эй, длинноволосый! что ты тут придуриваешься!" Жену его назвали обезьяной, надеясь вызвать у Пети ответную реакцию, т.е. желанную "нецензурную брань". Когда это не удалось, когда Петя спокойно попросил быть повежливее

 

- 95 -

и предъявить свои документы, тогда они бросились на него с криком: "Вот мы тебе сейчас покажем вежливость!" "Вот мы тебе сейчас покажем документы!" Они стали хватать его, пытаясь овладеть его руками. По моим понятиям, с этого момента и началось нападение, и это пустой вопрос с чего началось: с ударов кулаками или с самбистских приемов. Но Пете удалось выскользнуть. Он отбежал и предупредил, что будет защищаться, вероятно, надеясь, что они образумятся. После этого он не бросился на них, а бросился в свою малину и запер дверцы. Из машины его вытаскивали втроем /даже по показаниям пятерки/. Зачем? Последовало жестокое избиение, т.е. самосуд. Независимо от того, провинился или не провинился подсудимый, на самосуд закон не дает права никому, хотя это практикуется очень часто. "Когда надо, тогда и бьем", - объяснил мне один милиционер. Когда "надо" - это они определяют сами. Это очень легко делать, потому что подсудимым является тот же, кого бьют. А какие у него есть возможности оправдаться, это мы увидим дальше.

Удивительная роль защитника в советском государстве, когда дело имеет политический оттенок. Кого он защищает в этом случае? Начал он с того, в свое время, что пригрозил отказаться от защиты, если Петя будет "устраивать спектакль", т.е. будет давать делу политическую окраску. Затем он уговорил Петю избегать "резкостей". И вот, наконец, самая важная "услуга" убедил "не чернить свидетеля Хренова". Это он внушал и его жене Гале, играющей роль свидетеля. Я разубеждал Галю: "Не надо щадить Хренова. Наоборот, если Петя сделает промах, то твоя обязанность сказать, ничего не забывая, все, что характеризует Хренова и ваши с ним отношения. Галя сделала вид, что она поняла меня и согласилась с моими доводами, но в суде она обязанность свою не выполнила, хотя это оказалось очень важным.

 

- 96 -

Адвокат и мне говорил за несколько минут до начала суда, что "показания Хренова очень ценны", что Хренов завирался только в начале следствия, но зато теперь... Да, с помощью адвоката все было сделано, чтобы показаниям Хренова придать наибольший вес. С помощью адвоката все было сделано, чтобы Хренов из толпы своих соучастников-сексотов перешел в разряд друзей семьи Пети. Теперь даже явная лживость и противоречивость его показаний /он противоречил своим собственным показаниям/ оказалась "очень ценной": суд считает его лгуном, когда его показания полезны для оправдания подсудимого, и принимает за чистую монету все, что полезно для его обвинения .

Отвратительную роль в этом деле сыграла и жена Пети Галя. Она, оказывается, ничего не видела и ничего не слышала из того, что происходило на месте преступления, хотя была там от начала до конца. Там она вела себя возбужденно и излишне демонстрировала перед Петей свои обиды, причиненные ей дружинниками. Здесь, в суде, она этих обид не подтвердила. Обычно очень бойкая и по-своему смышленая, связно говорить может, здесь, в суде, она "играет под дурочку". Двух слов не вяжет, все забывает, говорить не может, может только прочесть нами написанную шпаргалку. Такое ей удалось создать впечатление, хотя шпаргалку мы ей не писали.

 

3

 

Итак, Петя сейчас защищается против всех. Один. Как же это он делает? Хорошо, за исключением упомянутой ошибки. Присутствующие в зале даже надеялись, что его оправдают. Его показания естественны, никакой театральщины. Он ничего не преувеличивает и ничего не старается скрыть, и, несмотря на свой изнуренный вид, не упускает ни одного случая для разоблачения своих противников. Он не признает

 

- 97 -

себя виноватым. Считает нападение заранее подстроенным, но разговаривать на эту тему отказывается: бесполезно.

Его противники дают показания сбивчивые, противоречивые. Они даже не обо всем договорились заранее. Даже лгать не могут добросовестно: обычно сходила и такая ложь. Гаечный ключ, по их показаниям, был выбит из руки Пети /один раз/. Но кто выбил? Было названо несколько фамилий. Гаечный ключ неизвестно как путешествовал от рук Пети до милиции. В милиции, составляя бумагу об этом ключе/ дали ее подписать /в качестве понятых/ заинтересованным лицам, т.е. дружинникам /Питкас и Высоцкому/, что является нарушением закона. То и дело происходили такие диалоги:

Питкас: Он /Петя/ меня ударил, и я упал.

Судья: /недоверчиво/. Как упал?.. Растянулся во весь рост?

Питкас: Нет... пошатнулся... Судья: Как пошатнулся? Питкас: Упал на одно колено.

Причина задержания - непредъявление паспорта. Но паспорт - в деле у следователя. Как он туда попал?

Следователь /Вилемма Людмила/: Я не знаю, как он ко мне попал. Может быть, мне кто-нибудь на стол положил.

Судья: Но вы были обязаны составить протокол об изъятии паспорта... Указать, когда вы его получили, от кого.

Следователь: Я не знаю, полагается ли или нет составлять протокол об изъятии паспорта.

Судья: Вы разъяснили Нарице о его правах на экспертизу?

 

- 98 -

Следователь: Нет... не помню.

Судья: Вы неправильно здесь написали... Есть разница, и весьма существенная, между судебнопсихиатрической экспертизой и судебномедицинской.

Следователь: Описка.

Судья: Здесь нет вывода... определения характера ушибов: могли ли такие ушибы быть получены не от ударов. Вы не имели права принимать такие неполноценные документы. На постановлении об экспертизе нет подписи начальника следственного отдела... Нарушена статья 188 УПК.

Следователь: Я не знаю, по какой статье производится оформление документов.

Судья: Вы-ы!.. Вы не знаете?! Это я могу не знать УПК. Но как вы можете не знать?

Следователь: Вы не кричите на меня. Я сейчас уйду отсюда... Я - следователь!

Судья: Нет, вы не уйдете. Вы передо мной стоите не как следователь, а как свидетель. А голос у меня для всех одинаков. Дайте, пожалуйста, кто-нибудь УПК. Будем изучать здесь, раз у вас не было времени раньше это сделать. Вы бывали когда-нибудь в зале суда? Вас интересовало хоть один раз, как проходят здесь дела, оформленные вами? Конечно, нет. Десять лет работаю судьей - ни один следователь не соизволил появиться в зале!..

Следователь плачет. И у судьи уже нет строгого выражения. Она несколько раз подобострастно принимается извиняться.

Экспертизы, настоящей экспертизы, не было, была видимость экспертизы /с достаточным опозданием/. Было записано, что Нарица П. получил всего-навсего легкие телесные повреждения, тогда как после этого избиения Нарица П. и сейчас еще не выздоровел за че-

 

- 99 -

тыре с лишним месяца. Естественно, что Петина подпись не появилась на документах, относящихся к этой мнимой экспертизе. Есть только его протестующие заявления - бесполезно!

Еще несколько слов о паспорте. Свидетеля Гвоздева /из пятерки/ допрашивали последним. Его доставили в суд только после настойчивых требований судьи. Отвечая на вопрос судьи, он стал говорить о том, что Петин паспорт был предъявлен на месте преступления и что он сам этот паспорт передал милиционеру Казакевичу. После этих слов произошел беспокойный шум в среде милиционеров, присутствующих в зале, поспешно встал прокурор и заявил суду, что свидетель Гвоздев недееспособен в связи с травмой головы, полученной им недавно в автомобильной аварии. И свидетеля удалили, не давши ему закончить показания.

Наконец, алкоголь должен был смягчить неправдоподобность выдумок обвинителей и заодно создать "отягчающее обстоятельство". Петя показывает, что в этот день ни одного глотка из алкогольных напитков выпито не было, значит не только "ужасного", но и никакого запаха не могло быть, по его показаниям. Заинтересованная же в противоположном сторона, т.е. милиционеры и дружинники, показывают, что запах был "ужасный" даже от его жены, которая ни в какие праздники не пьет ни одного глотка. Вызванный в судфельдшер, работавший в отрезвителе показывает, что наличие опьянения и его степень они определяют на глазок: по запаху и по походке, что никаких объективных способов они не применяют, что у Нарицы П. записано "среднее опьянение". "Значит, - пытается пошутить судья, - стоит мне посидеть рядом с пьяным, а потом поскользнуться и все готово". Затем она обращается к кому-то в зале с просьбой отвезти ее в автомобиле домой по окончании судебного заседания. "Темно... а сегодня скользко, и я бо-

 

- 100 -

юсь оказаться в отрезвителе". Затем просит слова подсудимый. Он спрашивает фельдшера: "Почему вы мне не сделали перевязку раны?"

- Я не заметила раны.

- Из раны текла кровь. У меня все лицо было в крови, а вы "не заметили". Может быть, это говорит о том, с каким вниманием вы определяете опьянение.

Судья выражает нетерпение, но Петя продолжает: "Кстати, вы не заметили, что милиционер, который приказал мне раздеться догола прежде, чем затолкнуть меня в отрезвитель, был сам пьян. И степень опьянения была заметно выше средней".

В первый день суда могло показаться, что судья отважилась докопаться до правды, что она невольно становится на сторону Пети и не мешает, а даже помогает выведению лгунов на чистую воду. У них было желание произвести впечатление, что судебное следствие проведено с большой тщательностью, даже необычайной тщательностью, как было подчеркнуто неоднократно /в речах прокурора и адвоката/ . Может быть этого одного было достаточно, чтобы судья несколько раз случайно накренилась не в ту сторону. Но общее направление судьи все же было "правильным". Она усердно провоцировала Петю на признание хотя бы небольшой своей вины, провокационно признавая вину противоположной стороны. Судья спровоцировала Петю на нелепый подсчет ударов. Петя ответил вполне естественно: били жестоко, били много, он защищался /но не гаечным ключем/ сколько мог. Естественно, что при этом он не мог пересчитать удары, ни свои, ни чужие. Однако судья еще и еще раз возвращается к подсчету.

- Сколько же ударов вы получили? Около тридцати?

- Больше.

 

- 101 -

- Ударов пятьдесят?

- Да... это ближе к правде. Конечно, удары были не все сильные. Очень сильный удар был ногой грудь. От этого удара у меня болит грудь еще и сейчас...

И вот прокурор говорит в своей речи:

- Ложность показаний Нарицы доказывает его утверждение, что он получил пятьдесят ударов, из них несколько - жезлом по голове. Почему же в таком случае он остался жив. То, что он живой перед нами, доказывает ложность и всех других его показаний /!!!/

Наконец, главная низость в поведении судьи. Она не имела права осудить Петю по статье 184 часть 2 уголовного кодекса Латвии, означающей сопротивление представителям власти. Эти представители грубо и насмешливо отказались предъявить свои документы. Они считали это излишним и то, что они не предъявили обвиняемому документы, они все подтвердили в суде. Но судья сочла достаточным, что у них были жезлы и повязки. Что касается автора этих строк, то я до сих пор не знаю, чем именно должны отличаться тряпки на рукавах дружинников от любого носового платка. А в документе я прочел бы не только обозначение должности, но и фамилию... Судья вибрирует в области психологии. Она доказывает Пете, что ему не нужны были их документы: ведь он и без этого догадался, что они дружинники. Ведь вот и в суде он их называет дружинниками /!/. Да, он сейчас их называет даже по фамилиям.

Конечно, Петя мог догадаться, и наверно, догадался в самом начале нападения, что перед ним - представители государства - сексоты КГБ. Но в каком виде эти оборотни предстанут несколько позже, он не мог знать: в виде дружинников или просто - бандитов, которые уйдут, оставив его лежать избитого. Не в первый раз.

 

- 102 -

Когда меня 3 декабря 1975 года избили в психбольнице города Риги после последнего ареста за то, что я отказался отвечать на вопросы и отказался от приема лекарств, то мне угрожали после этого, что меня привлекут к ответственности за нападение на четверых мужчин - двух милиционеров, одного фельдшера и одного санитара, избивших меня. Напал на них с целью побега из больницы /в одном нижнем белье!/.

Пете дали наказание два с половиной года лишения свободы в лагерях обычного типа по статье 184 часть 2. А истинные преступники получили только дружеские упреки. И возможно, в следующий раз они будут более тщательно готовиться к своим преступлениям, более дружно лгать на допросах и более тщательно оформлять свои документы.

1977 год /получено издательством в ноябре 1980 года/.