НЕМЕЦКО - ПОЛЬСКАЯ ВОЙНА И СОВЕТСКАЯ ОККУПАЦИЯ ВОСТОЧНЫХ ПОЛЬСКИХ ОБЛАСТЕЙ

Сентябрь 1939 года. Немецко-польская война продолжалась уже более недели. С каждым днем в нашем местечке увеличивалось число беженцев, которые двигались на Восток, по направлению к советской границе. Беженцы перечисляли захваченные немцами населенные пункты, рассказывали о зверствах и злодеяниях, о жестокостях по отношению к евреям в городах и городках Центральной Польши.

Местечко Озирна расположено в восточной Галиции (теперь Западная Украина), в Тарнопольской области. Наш дом находился на тракте Львов-Тарнополь, на расстоянии 75 км от польско-советской границы. Тракт был переполнен беженцами, в своем подавляющем большинстве евреями, которые тащились, измученные долгими скитаниями по разбомбленным дорогам. Они из последних сил старались опередить гитлеровские войска, которые продвигались вперед с бешеной скоростью. Некоторым удалось приобрести телеги с лошадьми, хотя и таким путем было почти невозможно передвигаться по переполненным дорогам.

Среди этой, охваченной смертельной паникой, человеческой массы, время от времени мелькали оборванные остатки разбитой польской армии, которая была совершенно морально подавлена и не знала, куда идти. В то время, когда люди бежали на Восток в надежде найти защиту возле советской границы, остатки разбитой польской армии, оборванные, почти безоружные, шли в обратном направлении, т. е. с Востока на Запад, что еще больше дезориентировало отчаявшихся беженцев.

Население нашего местечка состояло из поляков, украинцев и евреев. В течение многих поколений отношения между этими людьми были враждебными, лишь изредка улучшаясь, но по-

 

стоянный разрыв чувствовался всегда. Теперь же, когда установленный в местечке порядок распался, как карточный домик, общины стали поглядывать друг на друга с нескрываемым подозрением и ненавистью.

Поляки боялись украинцев, находившихся полностью под влиянием националистически настроенных вождей, а эти ждали немцев как освободителей.

Евреи опасались как поляков, так и украинцев, т. к. единственным, что объединяло тех и других, была ненависть к евреям. Но больше всего и евреи, и поляки боялись приближения немцев.

С каждым днем, с каждым часом возрастала паника в местечке. До сих пор мы принимали беженцев. Теперь же некоторые из нас решили бежать на Восток.

Другие — наоборот, видя плачевное положение беженцев, не решались покинуть родной кров.

Отец говорил мне: "Сын мой, мы здесь пережили не одну войну. Были австрийцы, потом русские, наконец, поляки... Как только ты покидаешь свой дом, ты становишься нищим. Надо переждать. Бог не оставит нас..."

Однако создавшееся положение убеждало в том, что ждать нельзя. Мы уже были уверены, что немцы вскоре захватят всю страну. С каждым днем захватчики оккупировали все больше территорий, и реальная опасность, что вот-вот и мы окажемся в их окружении и тогда, возможно, будет поздно бежать от фашистов, нависла над нами и еврейскими семьями городка.

Для меня представился случай: наш сосед, Михаил Фукс, имел подводу с двумя лошадьми, и предложил мне ехать с ним. Я принял это предложение, и так начались мои военные мытарства. В самом страшном сне не могло и присниться, куда эти скитания меня приведут.

Мы медленно, с трудом продвигались по проселочным дорогам, т. к. по центральному тракту тащились остатки разгромленной польской армии; там, кроме того, нам угрожали бомбы, которыми варварски, с рассчитанной жестокостью нас осыпали немецкие захватчики. После 20-часового продвижения мы прибыли в деревню, примыкавшую вплотную к советской границе. Это был первый день праздника Рош-Хашана. Еврейские жители деревни в это время возвращались из синагоги. Мы, следуя их

 

совету, решили остановиться в деревне, переждать праздник, кроме того, хотели разобраться в создавшемся положении.

Однако долго ждать не пришлось. В ночь окончания праздника страшный шум разбудил нас. Мы вышли на тракт. Картину, представшую перед нашими глазами, трудно описать: по дороге в невероятной панике метались польские солдаты-пограничники. Лошади, запряженные в крестьянские телеги, везли раненых, которые стонали от невыносимой боли. Поблизости не было никого, кто бы мог оказать им хоть малейшую помощь. От солдат мы узнали, что советские войска перешли польскую границу.

Наше положение оказалось весьма двойственным: мы не знали, радоваться нам или плакать? В конце концов, нам больше не угрожает гитлеровская опасность, но что нам преподнесет будущее?

В это время появились первые советские танки. Вплотную за ними следовала кавалерия, сопровождаемая мощным оркестром. В течение многих часов маршировали представители различных родов войск. У нас создалось впечатление, что Советская Армия -непобедимая сила.

К полудню движение на шоссе приостановилось. После шума, поднятого марширующим войском, наступившая тишина действовала угнетающе. Вместе с другом из моего местечка, Моше Быком, мы решили направиться к пограничному городку Подволочийск, чтобы подробно узнать о создавшемся положении. Мы шли вдоль железнодорожного полотна. Здание вокзала оказалось пустым. Возле него повсюду были разбросаны разбомбленные вагоны, в большинстве залитые кровью, и в них валялись части человеческих тел.

В самом городке царило оживление. Улицы кишели советскими "освободителями", военными и штатскими, которые с большим интересом рассматривали открытые магазины и покупали все подряд.

Настроение в еврейских массах было приподнятым, людям казалось, что опасность нападения гитлеровцев миновала. Известие о том, что наше родное местечко Озирна освобождено, мы приняли с большой радостью. Я с другом решил вернуться домой и стали собираться как можно скорее в путь.

 

Нам показалось, что даже лошади почуяли перемену. Они двигались быстрее и легче. Мы теперь ехали по главному тракту, бок о бок с советскими воинскими соединениями, не чувствуя никакого страха. Войска продвигались быстро, почти не сталкиваясь с сопротивлением, хотя порой издалека доносились звуки выстрелов.

Езда на подводе была неудобной, на ней едва помещалось шесть человек. Кроме того, с нами был ребенок. Дошло даже до мелкого спора, и я сошел с подводы. Мои попутчики стали убеждать меня вернуться к ним, но я решил продолжать путь домой в одиночку. День был солнечный. На дворе стояла поздняя золотая осень. По обеим сторонам дороги зеленели далеко раскинувшиеся поля, из лесов доносился освежающий аромат. Дороги были переполнены советскими воинскими подразделениями, которые передвигались частично на лошадях, запряженных в телеги. Устав искать кого-нибудь, кто смог бы подвезти меня хоть часть пути, я уселся на обочине дороги. Временами доносились отголоски далеких выстрелов; бои еще не стихли, и напряжение ощущалось повсюду. Я повернул голову и увидел на земле, в нескольких метрах от меня, убитого польского солдата. За время скитаний мне пришлось привыкнуть к таким зрелищам; я подошел к солдату, снял шапку и накрыл ему лицо. Затем отправился в путь.

По дорогам встречались подразделения Советской Армии, которые размещались в тени деревьев для кратковременной передышки. Одно из них оказалось полевым лазаретом. Среди военных было несколько евреев, в основном врачи и медсестры. Я рассказал им о себе, о пережитом в пути, пройденном пешком, о том, что возвращаюсь из эвакуации, и обратился с просьбой выделить мне место на одной из подвод. Они ответили, что не могут этого сделать, т. к. направляются в обратную сторону. (Позже оказалось, что они солгали мне. Может быть, они поступили так, потому что было неудобно отказать: В конце концов в один из вечеров я добрался домой, встретив их в городке. Некоторые из них даже были у нас дома. Правда, они передали привет от меня, и, воспользовавшись этим, умылись и отдохнули).

 

К счастью, мне повезло. Проехало несколько воинских подвод, солдат остановился и разрешил мне сесть на одну из них. Он выглядел человеком среднего возраста, явно уже непригодным для регулярной воинской службы. Мой русский язык был настолько беден, что я с трудом пытался завязать беседу, в основном объясняясь при помощи рук.

Но, к моему великому изумлению, он сразу же спросил: "Идиш ты знаешь? — Я ведь вижу, что ты еврей..." Он оказался евреем из Полтавы, военным в отставке, которого мобилизовали в связи с вторжением Советов в Польшу. Обратив внимание на мои часы, он воскликнул: "Как можно скорее сними часы и спрячь их подальше, если хочешь избежать беды".

В первый миг я не понял, почему часы могут послужить причиной несчастья. Тогда я еще не знал, что ручные часы в Советском Союзе в тот период были драгоценным украшением, о котором можно было только мечтать... Все же я послушно снял их с руки.

Мой собеседник был единственным, с кем мне довелось встретиться из России и поговорить. Сначала он был сдержан в беседе со мной, неразговорчив. Но от меня он хотел узнать как можно больше о жизни евреев в Польше.

"Нам известно, в какой эксплуатации вы жили, как вы страдали от антисемитских преследований и погромов, — сказал он. - Наши украинцы тоже далеко не праведники. Однако одно достоверно: Красная Армия, стремясь освободить Западную Украину и Западную Белоруссию, спасла от гитлеровских преступлений хотя бы часть тех польских евреев, которые находятся в этих областях".

Чем больше затягивалась наша беседа, тем более искренней и доброжелательной она становилась. Я даже не заметил, как мы прибыли в Тарнополь.

Город Тарнополь находился уже вторые сутки в руках советской власти. Чувствовалась неразбериха. Большинство магазинов было закрыто. Люди старались не показываться на улицах. Учреждения не работали. Кроме советских военных, можно было видеть лишь представителей только что созданной милиции -людей в штатском, с красными повязками на рукавах, вооруженных винтовками, отобранными у польских солдат. Это была так называемая "Рабочая милиция", поспешно созданная для того,

 

чтобы охранять покой населения и стоять на страже нового порядка. Оставаться здесь не имело смысла. Я вскоре отправился в дальнейший путь и поздно вечером, наконец, был снова дома.

Прошло трое суток с тех пор как в моем родном местечке установилась советская власть, первым институтом которой была милиция. Я был удивлен, увидев, что среди сторонников новой власти, милиционеров, оказались также украинские националисты, которые лишь несколько дней тому назад с нетерпением дожидались того момента, когда смогут приветствовать гитлеровцев. Теперь же они припрятывали приготовленные для этой встречи желто-голубые повязки, заменив их красными, будучи готовыми выполнить любой приказ новой власти.

Еврейское население было охвачено смешанным чувством. С одной стороны, радовались освобождению от гитлеровских палачей, с другой - боялись, т. к. на следующий день после вступления Советской Армии на глазах у населения были расстреляны шесть поляков, среди них две женщины — бывшие полицейские.

Новая власть старалась создавать среди населения праздничное настроение. Улицы были украшены красными знаменами, лозунгами и гигантскими портретами "великого вождя и освободителя всех народов — Иосифа Виссарионовича Сталина". Были организованы митинги и собрания, на которых постоянно говорилось о великой заботе Советского Союза, пославшего свою армию для "освобождения нас от польских панов". На самом же деле было совсем не празднично...

Из соседней деревни Плавучей, где проживало всего несколько еврейских семей, пришло к нам ужасающее сообщение, что местные украинские крестьяне напали на своих еврейских соседей и зверски убили еврейскую семью. В других деревнях также были случаи нападения на евреев. Даже в самом городе Озирна украинский милиционер, который, в сущности, обязан был нас защищать, изнасиловал еврейскую девушку на глазах у ее жениха.

Группа еврейских парней из нашего местечка, среди которых был и я, решила тогда вступить в милицию, чтобы самим следить за порядком в еврейском квартале, видя в этом единственный путь для защиты еврейского населения от произвола. Организатор

 

милиции в нашем местечке, советский офицер Борухович, принял нас очень приветливо и выразил свое удовлетворение по поводу того, что еврейские парни добровольно присоединились к милиции.

Спустя некоторое время у нас появилась штатская администрация. Местечко по новому административному делению превратилось в село, и был избран сельсовет, в состав которого включили несколько евреев.

Появились новые категории людей, как то: "кулак", "бедняк". Эти определения решали дальнейшую судьбу каждого человека. "Кулаками" считались крестьяне, которым принадлежали благоустроенные хозяйства. Не только они, но также их дети рассматривались как потенциальные враги "власти рабочих и крестьян". В нашем местечке насчитывалось примерно тридцать таких хозяев — поляки, украинцы и несколько евреев.

Результаты этого распределения оказались для нас самыми неожиданными. Начались аресты и ссылки. Первыми жертвами были всеми уважаемые люди, такие как: директор школы Бялы, начальник железнодорожной станции Самборский и другие, которых сначала держали в заключении в соседнем 3 борове, а затем сослали на 10 лет в Сибирь, откуда никто из них не возвратился.

Причины, из-за которых арестовывали тогда людей, были неубедительными. Иногда обвиняли в том, что вовремя не сдали зерно или мясо, иногда - за то, что не предоставляли подводы для нужд сельсовета, иногда даже за критику советской власти или "великого вождя" Сталина. (Это, конечно, по доносу). В те времена среди евреев ходила поговорка: "Нужно лишь подобрать подходящего человека, статья для обвинения всегда найдется"... С каждым днем арестовывали все больше людей, и вскоре в самом городке был создан "свой" лагерь для заключенных.

Я никогда не был сторонником коммунизма, но все же не мог себе представить, что советская власть начнет осуществлять свои порядки с помощью создания лагерей для людей, которые не совершали никаких преступлений.

Однако причина создания лагеря была совершенно очевидной. Советы решили строить двойную железнодорожную линию, соответствующую потребностям советской системы. Поэтому они нуждались в рабочей силе, которая выполняла бы эти работы бесплатно.

 

Сотни людей из соседних деревень и местечек - евреи, поляки и украинцы — были согнаны в эти лагеря, где их принуждали работать в две смены, по 12 часов в сутки. Ежедневно их гнали через местечко на работы. Построенные в ряды по четыре, под охраной вооруженного конвоя, изголодавшиеся, грязные и оборванные, они еле тащили ноги от усталости. Это производило ужасное впечатление и наводило страх на каждого, который отдавал себе отчет, что ежедневно, ежеминутно его могут швырнуть в самую гущу арестантских рядов, откуда на свободу уже не вырвешься.

В первое время мы никак не могли понять, куда вдруг исчезли все продовольственные товары, изобилием которых наш район славился испокон веков? Озирна всегда представлял собой склад, из которого транспортировали скот и зерно во многие страны. Теперь же все исчезло. Стало трудно достать кусок хлеба.

Еще несколько месяцев "Советской власти" — и экономическая жизнь местечка совершенно развалилась. В нем насчитывалось раньше больше 30 лавок, в которых можно было купить абсолютно все. Теперь от прошлого не осталось и следа. На месте лавок был создан ряд государственных магазинов, в которых покупать было нечего. Исчез лозунг "купи и продавай"; вместо этого привыкли к новому понятию — "дают". Сегодня "давали" сахар, на другой день — муку; время от времени — обувь или рубашки. Каждый раз, когда узнавали, что "дают", перед магазином устанавливалась длиннющая очередь, и только те, которым удавалось первыми ворваться в магазин, считались "везучими" и "счастливчиками": они "достали", им "повезло", - ведь львиная доля товаров уплывала на черный рынок. Менее "счастливые" поэтому часто ругались, стоя в очереди, иногда даже доходило до драк, что давало милиции повод вмешаться, и нередко случалось, что "виновные" (как правило, ни в чем не повинные люди) были наказаны за нарушение порядка.

Недостаток в продуктах начался вскоре после того, как новая власть ввела у нас советскую систему обязательных поставок, т. е. каждый крестьянин был обязан доставить в государственные склады "Заготскот" и "Заготзерно" определенное количество зерна, мяса и других сельскохозяйственных продуктов, за кото-

 

рые он получал символическую плату, даже не покрывавшую транспортные расходы. Те крестьяне, которые не поставляли в назначенный срок указанные им для сдачи продукты, подвергались аресту за так называемый саботаж. Часто их ссылали за такое "преступление" в Сибирь, а их хозяйства переходили в собственность государства.

Тем временем, по железнодорожной линии, проходившей на расстоянии 1 км от нашего местечка, тянулись беспрерывно, днем и ночью, длинные товарные составы, груженные цистернами с горючим. Они направлялись на Запад, и это все предназначалось для нужд гитлеровской армии.

Но самым большим бедствием была ссылка людей в Сибирь, одно упоминание о которой наводило на население панический ужас. Каждый боялся своей участи и не знал, когда и за что его сошлют.

Впервые это случилось в начале зимы 1939-40 гг., спустя несколько месяцев после того, как советская власть "освободила" нас. В ту ночь вывели приблизительно тысячу человек, в основном польских колонистов, которые в течение последних двадцати лет обосновались на земле городка Озирна. В ту же ночь были разрушены их крестьянские хозяйства, и примерно тысяча гектар цветущих полей была конфискована. Произошло это в ночь на субботу. Я до сих пор не могу понять, почему у советской власти установилась "традиция", при которой почти все выселения и ссылки проводились в ночь на субботу.

В полночь будили несчастных людей, разрешали им брать с собой только ручной багаж, то есть то, что они в спешке, в последнюю минуту были способны уложить. На санях их увозили на железнодорожную станцию, погружали в товарные вагоны для скота — и поезд отправлялся на Восток. Куда их ссылали, этого никто не знал, даже члены семьи. Только шепотом передавали друг другу слухи: в Сибирь, к белым медведям...

Следующими жертвами, вслед за колонистами, были евреи, которые бежали из оккупированной гитлеровцами Польши. И это также случилось в ночь на субботу, летом 1940 года.

Но для этой цели была придумана провокация, чтобы оправдать бесчеловечное отношение к невинным людям. Незадолго до этого властями было дано распоряжение, согласно которому людям, желавшим вернуться в захваченные немцами области,

 

 

предоставлялась такая возможность, при условии обращения с особой просьбой к соответствующим органам.

Нужно помнить: это было в то время, когда расцветала советско-германская дружба согласно договору Риббентроп-Молотов. За высказанное плохое слово о Гитлере советский суд судил по обвинению "в оскорблении главы дружественной державы"... Однако регистрация желающих вернуться была провокацией НКВД. Регистрацию прошли и несколько еврейских беженцев, разлученных со своими семьями во время войны.

Но вместо воссоединения семей всех без исключения беженцев поместили в вагоны для перевозки скота, обвинили в "симпатии к фашизму" и сослали в Сибирь...

В третий раз жертвами массовой ссылки были семьи тех мужчин, которых сослали за различные "грехи" еще раньше. Среди них оказалось и несколько семей из нашего местечка, в основном женщины и дети. С тех пор уже никто не спал спокойно, не зная, что будет завтра. В каждом доме было приготовлено и сложено самое необходимое, на случай, если незваные гости ночью постучатся в дверь.

А советская административная власть тем временем укрепила свои позиции. С ней сотрудничали некоторые из евреев. Заместителем председателя "сельсовета" был местный еврей, Азриэль Полак, секретарем — Израиль Алексинцер. И в области просвещения работали несколько еврейских учителей, а учитель Файвел Ойэрбах был даже помощником директора местной школы. Однако все без исключения жили в постоянном страхе перед ссылкой, и эта угроза, нависшая над нами, тревожила всех.

Я в течение некоторого времени работал служащим на почте и одновременно был одним из организаторов местного клуба, но т. к. моего отца зачислили в "кулаки", а это значило - враг советской власти, я был вынужден уволиться.

Кроме установленной нормы поставок мяса и зерна, которые было приказано направлять в государственные приемные пункты, постоянно увеличивались налоги, платить которые становилось невмоготу. Опоздавшие в указанный срок уплатить налоги или же сдать требуемое с них количество продуктов, рассматривались как саботажники, и их судили.

Я помню, как из-за этого вызывали моего отца в "сельсовет". Мы очень перепугались, и я решил сопровождать его туда. Нас

 

приняли два представителя партии, которые были присланы к нам из России. Оба были очень пьяны, обзывали моего отца последними словами, угрожая, что если он вовремя не уплатит налоги, то его расстреляют, а хозяйство конфискуют.

К тому времени мы уже знали, что означают эти угрозы. Трудно было понять, что, собственно, происходит. Ведь люди, которые всю жизнь тяжело работали, жили честной трудовой жизнью, "властью рабочих и крестьян" рассматривались как преступники.

В окружающих нас деревнях начали создавать колхозы. В нашем местечке были организованы кооперативы различных ремесленников. Появился кооператив сапожников, парикмахеров и т. д. Был создан кооператив веревочников. В основном трудились в нем бывшие купцы, которые были вынуждены ликвидировать свои предприятия, а также несколько купцов, изгнанных из соседних больших городов как "социально-нежелательные элементы". Люди устремились в кооперативы для того, чтобы иметь хоть какое-нибудь занятие, т. к. те, которые не имели постоянной работы, считались "паразитами". Их ссылали первыми.

В одном отношении положение в самом деле изменилось к лучшему. Было введено всеобщее бесплатное медицинское обслуживание для всего без исключения населения. Была организована амбулатория, в которой работали все врачи местечка. Все они были евреи. Руководили этим учреждением доктора Хуна Литвак и Вильгельм Тенненбаум.