НАЧАЛО НЕМЕЦКО-РУССКОЙ ВОЙНЫ

1941 ГОД

СНОВА СКИТАНИЯ

Лето 1941 года я провел не в самом местечке, однако, каждую субботу возвращался домой, чтобы побыть с семьей. Суббота, 21 июня была далеко не праздничной: жить было почти не на что, лавку ликвидировали, и там жили беженцы из Польши. Я в ту памятную субботу не выходил из дому и решил остаться до следующего утра.

Мой друг, Моше Бык, пришел к нам утром 22 июня и сообщил скорбную весть, что вспыхнула война, немцы бомбили Киев и другие города и что они уже заняли Брест. Моше был сильно испуган и добавил, что все сведения — достоверные.

Уже в первые дни войны в нашем районе наблюдалось усиленное передвижение советских войск. Несколько евреев из нашего местечка получили мобилизационные повестки.

Большинство населения мгновенно сообразило, что началось кровавое состязание между Россией и Германией. Однако почти никто не сомневался в том, что немцам не удастся сделать с Россией то, что им удалось с Польшей и даже с Францией. Мы были уверены в силе, стойкости, мужественности Советской Армии, сумеющей отстоять страну и не допустить ведения войны на ее территории.

Но вскоре для нас повторился сентябрь 1939 года. Уже в первые дни войны нормальная жизнь была нарушена, т. к. власть, которая еще вчера подавляла все своей жестокостью, и, казалось, не было такой силы, которая смогла бы остановить ее, была в течение короткого времени совершенно парализована. Даже желающие пойти в действительную армию добровольцами не знали, к кому обратиться.

Паника овладела всем и всеми. Передвижение по железной дороге было отрезано из-за беспрестанных бомбежек и взрывов,

 

 

учиняемых немцами. Шоссе было забито автомашинами, не имевшими горючего, подводами, войсками и мирным населением. Снова начался бег наперегонки с преступной немецкой военной машиной, которую до сих пор никому не удавалось остановить.

30 июня отчетливо чувствовалось приближение немецких войск к нашему местечку. Большинство евреев настаивало на том, что не надо трогаться с места. Я же знал наверняка, что у гитлеровцев нас ждет уничтожение и принял решение эвакуироваться в глубь России. Когда же я убедился, что советские власти уходят из района Зборова, стало очевидным, что это — последняя оказия. Я сложил самые необходимые вещи и отправился в дорогу, встретив на пути знакомую еврейскую семью, состоявшую их четырех человек. Они ехали на подводе, запряженной двумя лошадьми, и согласились взять меня с собой. Я показал им малоизвестную тропинку, которая вела к бывшей польско-советской границе у местечка Подволочийск.

Итти было трудно, местами я шел пешком, лошади ослабли и еле переставляли ноги. В Подволочийске, возле старой границы, нас задержала пограничная охрана, проверила документы, хотя эта граница была официально ликвидирована полтора года тому назад. Наконец, мы оказались на советской территории.

Дорога была ужасной. Немецкая авиация беспрерывно бомбила советские территории, сея разруху и смерть. Людей охватила паника: у них не было ни малейшей возможности укрыться от огня, обрушивающегося с неба. Несмотря на то, что я был в отчаянии, все же не мог освободиться от впечатления, которое произвело на меня резкое различие между двумя сторонами бывшей границы. Даже природа выглядела здесь беднее. Люди были оборванные, хаты — полуразвалившиеся, нужда бросалась в глаза.

Стемнело, когда мы прибыли в первый советский городок Волочийск. Тут меня ожидало первое огорчение. Мои знакомые встретили родственника и решили взять его с собой, поэтому для меня не оказалось места на подводе. На душе стало еще тоскливее, но выхода не было, и я с ними расстался.

 

Городок был переполнен беженцами, большинство которых пустились в путь пешком. Я решил присоединиться к ним, лишь бы убраться подальше...

Дорога была забита эвакуированными гражданами и воинскими частями, среди которых было большое количество мобилизованных из западных областей. Спустя несколько часов я оказался в тенистом лесочке и решил немного отдохнуть. Вдруг кто-то окликнул меня по имени. Приподняв голову, я увидел, что меня зовет человек, одетый в мундир советского солдата.

Когда я приблизился, то увидел двух знакомых евреев из моего родного местечка, которые оказались в воинском соединении, задержавшемся на короткий отдых. Это был доктор Клейнман и Симха Кац. Мы поздоровались, искренне обрадовавшись встрече.

Особенно я обрадовался встрече с Симхой Кацом, который был моим воспитанником в "Гордонии". Ему было тогда 19 лет, по профессии — сапожник, очень милый парень. Часть дороги я ехал с ними. Но вскоре наши пути разошлись: я отправился в Проскуров, они - в противоположном направлении. Мы сердечно распрощались, как близкие люди, и Симха отдал мне свои черные сухари, которыми я питался в течение долгого пути. Позднее выяснилось, что Симха пал в бою с гитлеровскими захватчиками.

Я был уже два дня в пути, но постоянно меня мучила тоска по дому. Я впал в отчаяние и подумывал о возвращении домой. Однако, став частицей массы, движущейся медленно, но упорно вперед, мною одолевало желание достичь цели. Мне очень повезло: трижды удавалось забраться на военные машины, которые увозили меня все дальше от дома.

Стоит упомянуть, что в пути оказались и энкаведисты, и милиционеры, которые шли пешком: их военные машины не брали. Меня очень удивляло, что солдаты не скрывали своей ненависти к ним, возможно потому, что в то время распространялись слухи, будто немцы сбрасывали диверсантов-парашютистов, переодетых в мундиры НКВД и милиции. Поэтому к ним относились с подозрением.

На следующий день после обеда мы прибыли в Проскуров. Я вошел в еврейский дом, где проживало несколько еврейских беженцев. Характерно, что местные евреи удивлялись тому, что мы оставили свои дома. Пожилой еврей, который хвастался тем,

 

что знает немцев еще со времен Первой мировой войны, пытался убедить меня, что немцы — культурный народ и что нет никаких причин бояться их. Я рассказал ему о преступлениях немцев в оккупированной Польше, но у меня создалось впечатление, что мои доводы не убедили его.

После короткого отдыха мне удалось вместе с некоторыми еврейскими беженцами найти место в грузовике, следовавшем в Киев. Ночью мы отправлялись в дальнейший путь.

Это была теплая июльская ночь 1941 года. Полнолуние освещало дорогу, и хотя грузовик ехал с потушенными фарами, отчетливо виднелось все вокруг. Нам посчастливилось ехать, в то время как другие беженцы из последних сил тащились пешком на Восток. По обочинам дороги колхозники гнали скотину и овец, не желая, чтобы стада попали в руки кровавого врага, который продвигался вперед с неимоверной быстротой.

Дорога в Киев оказалась гораздо спокойней, чем можно было предположить, в сравнении с той, по которой мы прибыли в Проскуров, хотя в городах и деревнях варварские нападения гитлеровских палачей оставляли страшные зрелища: целые деревни и жилые кварталы в городах покоились в развалинах после бомбежек. На рассвете мы заметили недалеко от шоссе только что сбитый "Мессершмидт" с черной свастикой, который еще дымился. Я испытывал чувство удовлетворенной мести...

К полудню следующего дня мы прибыли в Винницу. Несмотря на то, что в течение последних суток город трижды подвергался бомбежке, кое-какие продукты еще можно было купить. Для этого мы и остановились в центре города, но задерживаться надолго здесь было рискованно из-за бомбежек.

С течением времени труднее становилось продвигаться. Из Винницы мы ехали вместе с колонной военных машин, везущих солдат и вооружение. Мы продвигались вперед очень медленно, дороги были забиты. Мы обогнули города Бердичев и Житомир, почти безлюдные, потому что население нашло убежище в лесах, окружавших эти города. Дома пустовали, окна и двери были взломаны. В городе Белая Церковь немец разбомбил вокзал до неузнаваемости.

На рассвете следующего утра мы прибыли в предместье Киева, и тут же наткнулись на патруль, который отобрал у нас машину вместе с водителем.

 

Я бродил по прекрасным улицам Киева, запруженным тысячами беженцев. Зеленые скверы также были переполнены ими, так что я совсем обессилел в поисках клочка свободной земли, чтобы немного отдохнуть после стольких мытарств в дороге. Кроме того и голод давал о себе знать. Магазины были опустошены. Совершенно случайно мне удалось купить буханку хлеба и немного утолить голод. Я шел вперед, сам не зная куда.

Время от времени выли сирены, на небе показывались немецкие самолеты. Некуда было спрятаться от них, и это еще больше усиливало панику.

Выбраться из Киева поездом или на машине было почти невозможно. Единственной надеждой оставался водный путь.

Спустя некоторое время я прибыл в порт, находившийся на Днепре. Вход в порт был свободен. Я спустился на фуникулере вниз, выйдя на платформу. И там столпились тысячи беженцев, таких же беспомощных, как я. Я попытался снова подняться наверх, но фуникулер больше не действовал; беженцы стояли в отчаянии и ждали какого-нибудь чуда-спасения. Оно появилось наконец в виде парохода, который внезапно показался на горизонте и медленно приближался к причалу.

Трудно описать состояние людей, стремящихся протиснуться на пароход, уцепиться за малейшую нить к спасению. Вопли доходили до небес. Возле меня раздавались истерические крики матери, которая в отчаянии искала своего ребенка, вырванного толпой из ее рук. Где-то упал в обморок пожилой человек, и его жена стояла над ним, безуспешно пытаясь защитить мужа от озверевшей толпы, угрожавшей растоптать его.

До сих пор не могу ни вспомнить, ни понять, каким образом я очутился на пароходе. Возможно, благодаря тому, что у меня не было багажа, и мне легче было протолкнуться вперед. Чудом оказавшись на пароходе, я все еще не мог прийти в себя от увиденного зрелища.

Грузовой пароход "Феликс Дзержинский" был совершенно неприспособлен к перевозке такого количества людей. Пассажиры разместились в нижней части парохода. Их замаскировали сверху зелеными ветками от немецких бомбардировщиков.

Беженцы-евреи, преимущественно женщины, старики и дети, были жителями украинских городов и местечек. Все толкали друг друга, пытаясь захватить крошечное местечко на грязном полу,

 

 

который в течение нескольких минут был переполнен, так что невозможно стало сделать какое-нибудь движение, не задев соседа.

Пароход плыл очень медленно, как будто моторам было не под силу тащить его. Из-за маскировки запрещалось зажигать огни, и мы абсолютно не видели друг друга. Выбраться наверх разрешалось только в ночные часы. И опять приходилось наступать на людей, что вызывало вновь ругань и злобу. Пароход, переполненный беженцами, медленно плыл по Днепру. На борту парохода находился ларек продовольственных товаров, правда, этих товаров было более чем в ограниченном количестве. Заведовал ларьком рыжеватый мужчина среднего возраста. За несколько дней нашего путешествия его лицо покрылось густой рыжей щетиной.

Случайно заметив, что я бреюсь бритвой, которую имел еще из дому, он с завистью смотрел на нее. Воспользовавшись этим, я предложил ее взамен на продукты. Но он ограничился бритьем. Я побрил его без порезов. Он остался доволен и сдержал свое слово: дал мне кое-какое продовольствие. Этого хватило, чтобы поделиться с голодающими. Итак это была моя первая попытка в "карьере" парикмахера.

Видя успех этого начинания, я стал при каждой возможности брить, а затем и стричь, и со временем обзавелся для этой цели машинкой и ножницами. Позже, когда меня арестовали, то решил назвать себя парикмахером, справедливо полагая, что это выручит меня в дальнейшем от голода.

Мы потеряли представление о времени. Я даже не помню, как долго продолжалась поездка. Наконец, пароход причалил куда-то, и нам велели сойти на берег. Мы оказались в Днепропетровске — большом промышленном центре Украины.

Задержаться на пароходе было невозможно из-за беспрестанных бомбежек и человеческих жертв. Надо было двигаться дальше. На расстоянии нескольких сот метров от взорванного вокзала стояли эшелоны с товарными вагонами, открытыми и закрытыми платформами, груженными машинами. Никто не знал ни графика движения поездов, ни направления следования.

 

 

Начался проливной дождь, но люди, изможденные, охваченные ужасом, не обращали на это ни малейшего внимания. Каждый делал отчаянные попытки забраться хоть на открытую платформу, лишь бы вырваться из обстреливаемой площади. Женщины и дети сидели на открытых платформах под дождем. Мне опять удалось влезть в закрытый вагон, где уже находились дети из детдома, эвакуированного из прифронтовой полосы.

Воспитатели, сопровождавшие детей, оказались добрыми людьми. Они приняли меня как родного, покормили, хотя у самих продовольствия было в обрез. С ними я доехал до Ворошиловграда. Там поезд остановился, и спустя некоторое время мне удалось пробраться в поезд, который направлялся на Кавказ.

Мы ехали в закрытых товарных вагонах, что в тех условиях было роскошью. Окон не было, и чтобы не задохнуться в переполненном вагоне, мы открыли двери. Это дало мне возможность наблюдать, запоминать местности, через которые проезжали; встречались живописные места, утопавшие в зелени и цветах. Природа скрашивала все происходящее вокруг. На больших станциях, например, в Ростове, Таганроге, Краснодаре, поезд останавливался, и мы имели возможность покупать хоть какие-нибудь продукты. Я был настолько очарован красотой этих мест, что даже забыл о своем трудном положении.