ПО ДОРОГАМ ЭВАКУАЦИИ

Железнодорожный узел был наполнен эшелонами. Раненых с фронта везли в устаревших пассажирских вагонах, которые для этой цели превратили в санитарные, с нарисованными на них красными крестами. Однако большинство эшелонов составили из товарных вагонов, забитых до отказа беженцами. Их было достаточно и на платформах. Открытые платформы грузились машинами и оборудованием эвакуируемых предприятий. Среди всей этой суматохи я заметил пассажирский вагон, который вез начальство с семьями. Пока движение главным образом шло по направлению на Восток. Однако в первую очередь пропускали эшелоны с военными и вооружением, которые направлялись на Запад, на фронт.

Время от времени распространялся слух, будто тот или иной поезд вот-вот отправится. Немедленно начиналось бурное оживление среди беженцев: каждый хватал детей и пожитки и бегал от одного поезда к другому. К всеобщему разочарованию, часто оказывалось так, что трогался с пути именно тот поезд, с которого только что сошли люди. Бывало, люди успевали погрузить часть вещей, и поезд отходил, оставив на станции женщин и детей в полном недоумении и отчаянии.

Мне снова удалось забраться в закрытый вагон и протиснуться в массе беженцев. День был теплый, двери вагона — раскрыты, и мы ехали дальше в глубь страны.

Я восхищался природой Кубани, бескрайними зелеными полями, ароматом лесов и богатством спелых плодов в садах, которые ласкали глаз и раздражали пустой желудок. Но все это и даже люди в вагонах, которые делили со мной судьбу бездомных, были

 

 

мне чужими и далекими. Я непрестанно думал о доме, родителях, о моей сестре, от которых удалялся все дальше и дальше.

Даже природа Кубани не смогла затмить снимка, виденного два дня тому назад в одном журнале, на который я случайно наткнулся в читальном зале станицы Крыловской, куда я возил подводы с продуктами. На этом снимке была снята группа евреев, которую немецкие убийцы вывели за пределы местечка в восточной Галиции. Евреи эти копали могилу, в которой их же и закопали живьем. Я не мог оторвать глаз от этого снимка. Чем больше я вглядывался в него, тем тягостнее становилось на душе, и ощущение жгучей тоски и беспредельного горя людей, лишенных крова, преследуемых фашистскими изуверами, грызло, как червь. Среди этих несчастных я узнал моего родного дядю Йоала. Я был убежден, что ошибки быть не может. Но не хотелось верить, что он погиб такой ужасной смертью... И что же с моими отцом, матерью, со всеми близкими? Было страшно даже думать об этом, и я постоянно не мог избавиться от мучительного вопроса: живы ли они сейчас или же разделили судьбу дяди?..

Хотя поезд двигался медленно, я не заметил, как мы проехали первые 80 км и остановились на относительно большой железнодорожной станции Армавир, где от нашего состава отцепили паровоз, который, очевидно, был предназначен для более важных целей. Вагоны поставили на запасной путь, и чувствовалось, что мы простоим здесь продолжительное время.

Армавир произвел на меня странное впечатление, как будто я прибыл на другую планету. Возможно, это было благодаря контрасту между тем, что я оставил где-то, и тем, что я нашел здесь. Все было новым, другим, не тем, что я видел впервые. Здания отличались оригинальностью и своеобразием стиля. Улицы поражали тишиной и чистотой. Война еще не успела оставить следов, и, казалось, я попал в другой мир. Магазины и базары изобиловали продовольственными продуктами. Особенно поражал выбор фруктов, которые можно было купить в большом количестве и по сравнительно низким ценам.

Здания были увешаны плакатами и лозунгами — единственное, что напоминало о войне. На большинстве плакатов можно было видеть "вождя человечества" в различных позах, и лозунги повторяли его изречение: "Враг будет разбит, победа будет за нами!"

 

По правде говоря, в те дни мало кто верил в действенность этого призыва и реальность победы. С трудом верилось, что этот "величайший стратег всех времен" виноват в поражении своей армии и что все новые подразделения в составе сотен тысяч солдат обречены на неминуемую гибель, руководимые бездарными и неопытными командирами, плохо вооруженные и не оснащенные боевой техникой. А кадровые полководцы были по приказу "любимого отца народов" казнены еще накануне войны.

Нагруженный продуктами, которых должно было хватить на несколько дней, я отправился к вечеру обратно на вокзал. Мне вновь удалось пробраться в вагон поезда с беженцами, который вез нас все дальше в тыл.

Я уселся на пол, облокотившись на свои пожитки, и усталый после стольких скитаний, задремал. Я проснулся на заре. Восход солнца был чарующим, воздух — свежим и душистым. Мы проезжали роскошные курорты Кавказа, которые казались пустыми и безлюдными. Среди пассажиров вагона были русские, украинцы, но подавляющее большинство составляли евреи. С некоторыми из польских евреев мы решили направиться к турецкой границе, в надежде, что, может быть, удастся перебраться в свободный мир.

Через пару дней мы уже были в столице Дагестанской Автономной Республики — Махачкале, большом портовом городе на берегу Каспийского моря. Здесь мы узнали, что дальнейший путь по направлению к нефтяным полям отрезан и является "запретной зоной". Требовалось особое разрешение. На станции действительно проверяли документы всех пассажиров, и большинство было снято с поезда. Мне и нескольким попутчикам вновь улыбнулось счастье. Не верилось, что мы снова в поезде и продолжаем путь.

Спустя несколько суток мы прибыли в Дербент. Снова состоялась проверка документов пассажиров, на сей раз более тщательная. Ехать дальше нам не разрешили. Дербент — типичный провинциальный городок на берегу Каспийского моря, не оставляющий особых впечатлений. Однако, это был важный районный центр, окруженный богатыми колхозами. В самом городке нахо-

 

 

далось несколько предприятий пищевой промышленности, в основном заводы мясных и рыбных консервов, и многочисленные винные хранилища. Но несмотря на это, хлеб достать было очень трудно. Очереди в хлебных магазинах выстраивались бесконечные, норма хлеба в одни руки — 400 граммов. Напротив, очень легко можно было утолить голод жареной рыбой, которую приготовляли своеобразно и вкусно. Люди доставали на консервных фабриках обрезки мяса в неограниченном количестве и очень дешево.

Большинство населения, главным образом мужчины.щеголяли в традиционных национальных костюмах. Несмотря на жару, которая стояла тогда, они носили меховые шапки, высокие сапоги, цветные халаты, охваченные широкими поясами, с которых свисал кинжал или штык; через плечо был переброшен еще пояс с патронтажем.

С тамошними горскими евреями можно было легко войти в контакт. Одного из них, который с виду показался мне евреем, я случайно остановил на улице и не ошибся. Он не знал идиш, а на русском разговаривал с сильным акцентом. Немало усилий и догадливости потребовалось, чтобы разобрать его невнятную речь и понять, где находится городская синагога.

Это было в пятницу, в обеденное время. Синагога была открыта. Навстречу мне вышел молодой человек со светлой, жидкой бородкой. Он оказался раввином, по-видимому, единственным в этой синагоге. Раввин говорил с нами по-русски, вставляя время от времени древнееврейские слова, очевидно, для того, чтобы убедиться, евреи ли мы на самом деле. В помещении стоял шкаф с книгами, в большинстве своем изданными в Варшаве, что меня приятно удивило.

Я и мой друг рассказали, что мы — беженцы из Польши, скитаемся вот уже два месяца и намекнули, что нуждаемся в помощи. Он выслушал нас с сочувствием, ужасаясь зверствам гитлеровцев, но что касалось нашего личного положения, то сделал вид, что не понял намека. Он даже не пригласил нас остаться на субботу (может, он боялся НКВД, кто знает?!).

 

Мы отправились обратно на вокзал, который был нашим единственным приютом. Наступила ночь. Я лег на скамью и заснул. В субботу утром я снова отправился в синагогу, где только началась молитва. Все внимание присутствующих было обращено на молодого человека, инвалида, вернувшегося с финского фронта. Он был тяжело ранен и долго лечился в разных госпиталях. Его удостоили почетной обязанности чтения Торы вслух и молитвы перед собравшимися.

У горских евреев существует многовековая традиция гостеприимства, и один из молящихся, еврей с длинной седой бородой, пригласил меня на субботнюю трапезу.

Жил он довольно бедно. Из-за отсутствия стола и стульев все расселись на ковре, лежащем на глиняном полу. Меня усадили рядом с хозяином. С непривычки было очень утомительно сидеть на полу со скрещенными ногами во время трапезы, которая продолжалась довольно долго. Скромная трапеза далеко не насытила мой голодный желудок. Мы говорили о положении на фронтах, об опасности гитлеровской оккупации, и что примечательно: несмотря на значительное различие наших культур, традиций, взглядов и мировоззрения, однако, психология этого горского еврея была идентичной психологии многих евреев моего родного местечка Озирна. Он считал безумием покинуть родной дом и странствовагь по чужим дорогам. Естественно, человек, оказавшийся в плену у немцев во время Первой мировой войны, и не допускал мысли, что фашисты способны на такие зверства.

Я чувствовал, что все мои доводы, основанные на конкретных фактах, на него не подействовали.

Мое финансовое положение с каждым днем становилось все плачевнее. В кармане оставались считанные копейки. Даже если бы мне и представилась возможность купить еду, то платить было абсолютно нечем. Я надеялся хоть каким-нибудь образом заработать несколько рублей на дальнейший путь.

Случайно проходя мимо парикмахерской, я увидел у дверей ее хозяина, ожидающего клиента. Я принял его за местного еврея и не ошибся. Он встретил меня очень дружелюбно и приветливо. Рассказав ему подробно о себе, я поинтересовался устройством на работу, чтобы подработать хотя бы на дорогу.

Не задумываясь, хозяин пригласил меня войти в парикмахерскую. Он протянул мне 50 рублей, объяснив, что получить работу

 

- дело не из легких, т. к. большинство учреждений являются собственностью государства.

- Возьмите эти 50 рублей, больше у меня сейчас нет, - добавил он, - возможно, еще встретимся, тогда и рассчитаемся.

Впервые в жизни я принял милостыню. Признаюсь, что это меня тогда не оскорбило. Наоборот, я был счастлив такому случаю. Мы попрощались, пожелав друг другу самого наилучшего. Я решил пойти на вокзал, который был единственным местом, приютившим нас; там мы чувствовали себя свободно, однако, это продолжалось недолго. На третьи сутки меня и моих попутчиков вызвали в милицию и предложили покинуть это место. Вскоре мы возвратились в Махачкалу.

Махачкала представляла крупный железнодорожный узел, переполненный поездами, на которых каждый день прибывало все больше беженцев. На вокзале и на близлежащих улицах были установлены громкоговорители, ежечасно передающие информацию о фронтах.

Диктор перечислял названия новых городов и поселков, которые "были оставлены Советской Армией под давлением превосходящих сил врага".

Махачкала, по сравнению с другими городами, отличалась благоустроенностью, красивыми зданиями, широкими и чистыми улицами, утопавшими в зелени. Здесь был введен определенный порядок по учету беженцев и организован эвакопункт, где их регистрировали. Каждый получал справку об эвакуации и место для ночевки. В городе уже существовала карточная система для распределения продовольственных продуктов. Ежедневная норма хлеба была 400 граммов на человека, кроме этого, раз в неделю давали немного сахару и крупы. Первую порцию хлеба я получил без трудностей, заплатив несколько копеек.

В Махачкалийском порту я подружился с двумя парнями, беженцами из-под Варшавы, Моше Мозесом и Давидом Кемфнером. Мы решили продолжать путь вместе. Однажды нам всем Удалось подняться на пароход, который в это время стоял в порту. Забраться на пароход было нелегко, для этого требовалось особое разрешение. Чтобы нас не заметили и не сняли с парохода,

 

мы смешались с толпой пассажиров и даже сумели захватить кусок места на полу.

После всего пережитого за последнее время я спокойно уснул. Внезапно я проснулся, почувствовав себя очень плохо. Волны сильно качали пароход, на море был шторм. У меня началась морская болезнь. Лишь утром мне стало легче, и я увидел красивую зелено-голубую поверхность Каспийского моря. К моему изумлению, большинство пассажиров были евреи, в основном интеллигенты, эвакуировавшиеся из Харькова. Моими ближайшими соседями оказалась еврейская семья, с которой я быстро подружился. Главой семейства был профессор Харьковского Горного института. Он понимал идиш. Когда же узнал, что я с Запада, то очень заинтересовался жизнью польских евреев.

Чем дальше пароход уходил в открытое море, качка усиливалась, и мне становилось все хуже и хуже, но, к счастью, это продолжалось недолго.

Мы прибыли в Красноводский порт, который также являлся крупным железнодорожным узлом. Сам город был основан во второй половине XIX века в виде военной крепости и находился среди скал, окруженных горами. В горах были сконцентрированы большие подразделения войск, а по ночам там непрерывно наблюдались вспышки мощных прожекторов, выслеживающих гитлеровские самолеты.

Хотя Красноводск в те дни еще рассматривался как тыл, уже и здесь ощущались результаты войны. В городе не было своей пресной воды, и питьевую воду для населения привозили в специальных цистернах. Теперь же ощущался сильный недостаток не только в воде, но и в продовольственных продуктах.

Мы остановились в Красноводске на два дня и держались все вместе: мои друзья из Польши, вышеназванная семья из Харькова и я. Харьковчане посоветовали нам ехать с ними в Ташкент и даже достали плацкартные билеты на скорый поезд, о чем в то время можно было только мечтать.

Вместе с семьей из Харькова мы заняли отдельное купе. Путь лежал через песчаные пустыни, и поезд обычно останавливался лишь на крупных станциях. Одна из них - Ашхабад - оказалась роковой в моей жизни. Поезд стоял здесь больше получаса.

Мои друзья, Мозес и Кемфнер, вышли на перрон, и к ним тотчас приблизились люди. Они проинформировали их обо всем,

 

что можно было получить в этом городе. Рассказали, что в Ашхабаде имеется хорошо организованный эвакопункт, что большинство беженцев - евреи, и можно легко получить подходящую работу, а, самое главное (это рассказали под глубочайшим секретом), будто в Ашхабаде имеется возможность нелегального перехода границы в Иран, и что это можно будет осуществить легко и быстро.

Решать надо было срочно, т. к. оставались считанные минуты до отхода поезда. Однако превозмогло желание перейти границу, и в конце концов попасть в Эрец Исраэль. Мы с грустью простились с новыми друзьями, которые отнеслись к нам с большой добротой. В последнюю минуту, когда поезд уже тронулся с места, мы успели спрыгнуть на перрон...