НОВЫЙ ШАНС - Я СТАНОВЛЮСЬ ПАРИКМАХЕРОМ

Моим соседом по нарам был Сергей Герасимов - интеллигентный человек, любивший шутить, даже в самой трудной ситуации он всегда умел находить забавный момент, рассказывал меткий анекдот. На воле он занимал высокий пост и в 1938 г. стал жертвой великой "чистки".

Весною 1944 г. неожиданно для всех нас его назначили комендантом лагеря. На эту должность почти всегда назначали заключенных. Я был счастлив, что комендант - свой человек, хотя я и потерял хорошего соседа, т. к. он перешел жить из барака в комнатку.

Герасимов, которого я иногда брил моей бритвой, знал о том, что я мечтаю получить работу в парикмахерской, но я не мог себе даже представить, что он будет об этом помнить. Через несколько дней после того, как он получил новый пост, Герасимов пришел ко мне и объявил: "Фишер! Начиная с завтрашнего дня не выходи на работу, потому что я перевел тебя в парикмахерскую".

Я обрадовался так, будто мне объявили, что я освобожден из лагеря. Это было не только сообщением о легкой работе, но был шанс пережить те шесть лет, которые надо было провести в лагере.

Парикмахерская принадлежала к хозяйственному обслуживанию, и ее заведующим был молодой парень, Песах Розов из Ровно, или, как мы его называли - Петька. Накануне войны его мобилизовали в Советскую Армию и сразу после первого наступления немцев в 1941 он попал в плен.

Сталин и его незадачливые генералы, истинные виновники поражений Советской Армии, мстили тем, которые сумели вырваться из гитлеровских лап. Петька был одной из многочислен-

 

 

ных жертв, осужденных за преданность Родине. Ему удалось бежать из плена, и он снова вступил в армию, чтобы продолжать сражаться с врагом. Но вместо этого его судили как изменника и сослали на 6 лет в лагеря.

На мое счастье, Петька был добродушным парнем, с которым можно было договориться. Он дал мне возможность освоиться в работе, и скоро меня уже нельзя было узнать.

Я сбросил с себя грязную одежду и гнилые лапти, стал следить за чистотой одежды и всегда имел копейку в кармане. Спал я на топчане, на сеннике, имел одеяло и даже простыню. Одним словом, теперь мне жилось гораздо лучше.

Когда бытовые условия у меня начали налаживаться, я стал находить время и для чтения газеты. Сердце радовалось каждому успеху Советской Армии, которая гнала немцев все дальше на Запад. Одновременно я тяжело переживал, когда читал о преступлениях гитлеровских убийц в поголовном уничтожении евреев. Я был озабочен и очень встревожен судьбой моей семьи.

Однажды газеты принесли известие, что Советская Армия освободила Тарнопольскую область, и среди перечисленных освобожденных мест я нашел и свой родной городок Озирна.

Я достал несколько клочков бумаги и первое письмо отправил к моим родителям. Я не допускал мысли, что мне уже некому писать... Но я отдавал себе отчет в том, что и с моими родными могло произойти великое несчастье, поэтому одновременно написал в управление городской общины и к некоторым украинским соседям, с которыми мы были до войны в хороших отношениях.

Но единственный ответ я получил от еврейской девушки, Доры Блойштейн, которая спаслась от смерти. Таких евреев в Озирна были единицы. Она сообщила мне страшную правду.

Я был настолько потрясен ужасным известием, что долгое время не мог прийти в себя. Не только заключенные, но и вольные рабочие, с которыми я был в контакте, мне очень сочувствовали.

Несмотря на то, что советские войска победоносно продвигались вперед, нанося сокрушительные удары гитлеровцам и что война подходила к концу, в лагере становилось все теснее и в связи с этим у меня с каждым днем прибавлялось работы.

 

 

Ежедневно прибывали транспорты с заключенными, не только с территории СССР, но и освобожденных Советской Армией областей Польши, Венгрии и Румынии. Я тогда работал в санобработке, и случалось, что не было перерыва в течение суток.

С мужчинами было еще полбеды. Хуже было с женщинами, для которых санобработка была моральным унижением. Я сам переживал это очень тяжело. Когда только представлялась возможность уговорить санинспектора, тоже заключенного, то мы отдавали инструменты несчастным женщинам, чтобы они обслуживали себя сами.

Я припоминаю случай, когда среди заключенных оказалась пожилая женщина из Венгрии, которая не понимала ни слова по-русски. Когда у нее забрали одежду для дезинфекции и оставили голой среди мужчин, она была настолько потрясена, что повернулась к стене, задрожала и заплакала.

Меня охватила безумная жалость к ней. Освободить совершенно от стрижки я не мог, потому что это строго контролировалось. Я обратился к одной из заключенных, молодой девушке, показал, как пользоваться машинкой, и попросил ее, чтобы она сбрила пожилой женщине волосы с тела. Сам я отвернулся лицом к окну и ждал, пока они закончат. Несчастные женщины были благодарны мне за человеческое отношение.

В мои обязанности в качестве парикмахера входило брить и стричь людей. Иногда с их согласия, но чаще — против воли. Однажды в очередь ко мне попал человек с длинными волосами и с крестом на груди. Он был страшно тощим, его глаза глубоко запали, но взгляд излучал тепло. Когда подошла его очередь, он объяснил, что является священником и просил разрешения сохранить бороду и длинные волосы. Мне стало жалко его, и я согласился оставить ему волосы и бороду. Кроме того, я договорился с другими парикмахерами, чтобы его не трогали. Я даже специально пошел к санинспектору объяснить ему, что по закону поп может выполнять религиозный церемониал. Про себя я решил, что ни за что не выполню приказа надзирателя, даже если за это придется итти на общие работы или в изолятор.

На какое-то время этому священнику удалось сохранить волосы, и он очень благодарил меня, подчеркивая, что счастлив

 

оттого, что и в этом аду есть люди, сохранившие человеческий облик.

Прошло некоторое время, и я встретил его вновь. Он был острижен, и я с трудом его узнал. Крест у него украли. Он был совершенно изможден. Его имя и дальнейшая судьба мне не известны, и больше я его не видел. Другой священник — Тарановский был с Западной Украины. Он был представителем греко-католической церкви. Во время советской оккупации Кремль издал приказ соединить греко-католическую церковь с русско-православной.

Большинство духовенства было против этого решения и не соглашалось выполнять приказа. Тогда арестовали подавляющую часть священников и отправили их в лагеря. Тарановский работал на шпалозаводе. Он получал посылки из дому и иногда угощал меня.

Встречал я в лагерях и католического священника из Эстонии и раввина из Бессарабии, по фамилии Каганэ. Они ладили между собой и часто вели серьезные беседы и дискуссии.

Вообще в лагерях можно было встретить священников со всех оккупированных Советами территорий. Были священнослужители из Галиции, Литвы, Латвии, Эстонии, Манчжурии. Повстречал я в лагерях много разных людей, но того русского православного священника из Харбина я до сих пор не могу забыть.

Одной из пыток в лагере была неизвестность. Заключенный никогда не знал, что с ним будет завтра. Живя уже некоторое время в лучших условиях благодаря работе в парикмахерской, я находился в постоянном страхе, что каждый день меня могут снова отправить рубить дрова или таскать бревна, или просто отправят в другую бригаду. И так случилось на самом деле.

Кто-то вспомнил, что мне слишком хорошо, и тогда меня назначили на работу в один их цехов "Ширпотреба", т. е. изготовление продукции массового потребления. Это я тоже воспринял как счастье; в конце концов это не было самой тяжелой работой. Я снова был в закрытом помещении, а не на морозе.