Я СТАНОВЛЮСЬ САПОЖНИКОМ

Мое рабочее место в Тавдинской парикмахерской оказалось занятым. Для того чтобы быть освобожденным от тяжелых работ, я постарался забраться в портняжные и сапожные мастерские. Бригадиром этих мастерских был русский по фамилии Микус. Другом евреев он не был, но принял меня благодаря заступничеству еврейских ремесленников, от которых он зависел. Это были специалисты, главным образом, из Польши. Среди них и женщины. Они работали в специальной мастерской, где по заказу шили одежду и модельные туфли для жен высшего начальства. Материалом для этого служили трофеи. Присланные с немецких, оккупированных советскими властями, областей.

В первое время я работал на сортировке военных трофеев. Были здесь сапоги, всякая обувь, мундиры, штатская одежда и просто тряпье. Иногда я обнаруживал в карманах разную мелочь. Однажды я нашел часы в кармане немецкого мундира и маленькие маникюрные ножницы, которые я тогда спрятал и сохранил до сегодняшнего дня как память. Эту одежду лицевали в мастерских и переделывали для нужд заключенных.

Когда эта работа закончилась, меня отправили в сапожную мастерскую. Конечно, элегантную дамскую обувь я не делал, потому что не был сапожником. Я научился подшивать старые валенки. Со мной вместе работали латыши, немцы Поволжья, русские, армяне, среди которых я был единственным евреем. Это были тихие люди, хорошо относившиеся ко мне и в течение нескольких дней я научился ремеслу.

Среди моих новых сотрудников был и донской казак, и я очень удивился, что именно он относился ко мне, как к еврею, особенно хорошо. Ему было немногим более 60 лет, и он очень любил

 

 

беседовать о Библии и о Святой Земле – Израиле. Позже, когда я ему рассказал, за что меня судили, он стал мне больше доверять и однажды поделился со мной тайной.

"Я был на Святой Земле, — сказал он. Накануне Первой мировой войны вместе с группой донских казаков, поехали верхом на лошадях через Турцию, в тогдашнюю Палестину, чтобы посетить святые места..."

Очень живописно, с большим восторгом он описывал святые места и с уважением говорил об избранном народе, которому Бог дал эту землю. Его рассказы очень волновали меня, но я старался оставаться равнодушным, будто это меня совсем не касается.

Положительной стороной моей работы в сапожной было не только то, что это была легкая работа под крышей. Еще важнее было то, что мне дали возможность жить в бараке ремесленников которые рассматривались как аристократия среди арестантов, потому что жены начальства, для которых шили хорошую одежду и обувь, приносили различные продукты, и не только картошку и махорку, но иногда даже кусочек масла, мяса и т. д. Кроме того, они заказывали различную одежду и обувь для продажи и спекуляции за пределами лагеря. Вывозу этих вещей содействовала сама надзирательница, которая, разумеется, неплохо на этом зарабатывала. Одним словом, были и деньги, и еда, и мне от этого тоже доставалось.

Заведующая мастерской была женой лагерного главного прокурора, Тамара Павловна Королева. Она была симпатичной женщиной и к заключенным относилась либерально. Она притворялась, что не замечает всех этих дел, а иногда просто помогала.

Очень интересным типом был Миша Магазинер. Это был одесский еврей, напоминавший героев рассказов Бабеля. Он был отличным специалистом по дамской обуви, и к нему всегда была большая очередь, состоявшая исключительно из жен высших начальников. Он никого не боялся. При всех обстоятельствах был гогов защищать свое человеческое достоинство. Его уважали даже отъявленные преступники, так называемые "блатные".

Мишу Магазинера мобилизовали в Армию в 1941, когда немцы напали на Советский Союз. Он служил в разведывательном отряде. Когда немцы захватили Украину, его в последнюю минуту перебросили через линию фронта в тыл врага. Он находил-

 

ся в лесу и с помощью радиопередатчика передавал сведения в штаб Советской Армии. Потом он получил приказ штаба уйти в татарскую деревню. Поскольку он знал татарский язык, то выдавал себя за татарина. Он пошел служить в местную полицию. Это давало ему возможность передавать важные сведения партизанам, действовавшим в соседних лесах.

После войны его встретила женщина из этой деревни и донесла в НКВД, что он во время оккупации служил в полиции и помогал немцам.

Мише не предоставили возможность найти его командиров, знавших правду. Его осудили на 10 лет за предательство.

То же самое случилось и с юношей из Бессарабии, Мишей Токером, который бежал из плена, женился на дочери председателя колхоза и тоже пошел служить в полицию

Когда я вернулся в Тавду, встретил новую большую группу арестантов, так называемых "харбинцев". Их привезли в конце 1945 г , после тою как Советская Армия в результате войны с Японией заняла обширные территории на Дальнем Востоке

В Харбине имелось большое количество русских жителей, в основном, эмигрантов, бежавших из России после Октябрьской революции Когда Советская Армия в 1945 г заняла этот город, арестовали часть его населения, молодых и старых, виновных и безвинных, посадили в вагоны и увезли в сибирские лагеря Несколько таких этапов прибыло и в Тавду Их даже не судили Советские оккупационные власти "справились" с ними "элегантным" путем В первое время некоторые группы этих людей, главным образом интеллигентных, приглашали на беседу, после которой они уже больше не возвращались Позже брали просто так, массами, тех, кто попадал на глаза

Таким образом собрали тысячи и тысячи невинных людей Их загоняли в теплушки и везли по нескончаемым дорогам в сибирские и уральские лагеря При этом, по советскому образцу, отрывали детей от родителей, мужей от жен, разъединяли семьи, причем, как всегда, один не знал о судьбе другого

Среди них было много интеллигентов врачи, инженеры, адвокаты, актеры, священники, профессора университетов, студенты,

175

 

а также промышленники, купцы, рабочие и крестьяне. Одним словом, представители всех сословий. Большая часть из них умерла в дороге от голода, холода и страшных антисанитарных условий. Не меньшая часть вымерла сразу по прибытии в лагеря.

Среди харбинцев было и значительное число евреев. Среди тех, кто прибыл в лагеря Тавды и Азанки, были руководители еврейской общины в Харбине. По их рассказам, аресты происходили так: однажды руководство общины было в полном составе приглашено на торжественный вечер в военную комендатуру. Собрались там виднейшие личности во главе с восьмидесятилетним, ныне покойным, раввином Кишиловым и председателем Кауфманом; был здесь и секретарь Зумен, казначей Орловский и члены исполкома Цукерман, Шварцман, Борис Миллер, Пастернак, Подольский, братья Моше и Саломон Скодельские, богатейшие люди Харбина.

Представители общины с благодарностью отзывались о совет-ской власти и Советской Армии, о ее руководителях, внесших львиную долю в победу над жестоким врагом нашего народа и всего человечества — фашизмом. Наконец, когда они уже собирались уходить, их вежливо попросили несколько задержаться.

Вошли солдаты с винтовками и грубо приказали: "Руки вверх!".

Всех обыскали и забрали все, что у них было, били и оскорбляли. В первый момент евреи стояли перепуганные, не понимая, что, собственно, происходит. Они подумали, что это недоразумение. Но не успели они прийти в себя, как оказались в темном подвале военной тюрьмы.

Офицеры, с которыми они только что так дружелюбно провели вечер, больше не показывались, и на следующий день их отправили в лагеря. Их семьи никогда не узнали, куда их сослали. Старый раввин вскоре умер. Он не перенес условий ареста.

Братья Скодельские были среди тех, кто умер в первые же дни после прибытия в лагерь Азанку. Многие из харбинцев были вместе со мной в Тавде.

Харбинцы выделялись благородством в поведении. От них никто не слышал ругани, что было характерным для всех заключенных лагеря. Но в общем они не сумели привыкнуть к новым условиям, в которых так внезапно очутились.

 

Сразу в первые дни заключенные набросились на одежду харбинцев. Хотя она была уже грязной и оборванной от пребывания месяцами в этапах, харбинцы все еще были одеты лучше других. У этих изголодавшихся наивных людей выманивали их хорошую одежду за пайку хлеба или чашку баланды, в обмен на старые рваные и грязные лагерные лохмотья. В этих лохмотьях они выглядели как высохшие голодные тени.

Вообще заключенные-интеллигенты были гораздо менее выносливы, чем простые рабочие или крестьяне. Одним из них был молодой учитель с Украины, Лазебник, осужденный на 10 лет за сотрудничество с оккупантами. Я не знаю, правда ли это, но он утверждал, что стал жертвой клеветы.

Мы жили вместе в одном бараке и часто дискутировали о различных проблемах. Он был интеллигентным человеком, высокообразованным и очень способным, разбирался отлично в литературе, и было наслаждением слышать, когда он декламировал стихи и поэмы Пушкина и Шевченко, его любимых поэтов.

Беда Лазебника заключалась в том, что ему требовалось много пищи. Он каким-то чудом раздобыл котелок, величиной с ведро, совершенно ржавый, с которым никогда не расставался. Он постоянно носил его с собой, привязанным за веревку к рваному бушлату. Ежедневно он стоял долго под кухонным окном, и, несмотря на то, что кухарки гнали его, оскорбляли и ругали, он не уходил, не вымолив "добавку", немного баланды. Часто его выкидывали из столовой силой, избивая при этом. После каждого такого инцидента он появлялся в бараке взволнованный, с затуманенными очками на носу, держа в руке ржавый котелок с остатками баланды, которую удалось выпросить. Он ставил котелок на печку, доливал порядочное количество холодной воды, досыпал чуть муки неизвестного происхождения, и как только это вскипало, он уходил в угол барака и хлебал с жадностью, пока не опустошал котелок.

Лазебник выполнял легкую работу в "Ширпотребе", а по вечерам сотрудничал с культурным активом. Это был художественный ансамбль, который выступал с концертами, ставил целые

 

 

пьесы и демонстрировал их не только заключенным, но и населению за пределами лагеря.

Выступления ансамбля проходили на довольно высоком художественном уровне. Его участниками были в подавляющем большинстве профессиональные актеры и музыканты государственных художественных и оперных театров крупнейших городов Советского Союза. В их числе - известный певец из Харбина Виктор Дмитриевич Лавров-Турцынин.

Лавров-Турцынин был сыном священника, 30 лет отроду, очень красивый внешне. Он обладал прекрасным тенором и был одним из выдающихся солистов Харбинской оперы, выступал также с концертами в Токио и других городах Японии.

Лавров не занимался политикой, к которой питал отвращение. Он был далек от споров между так называемой белой эмиграцией и советским режимом. Напротив, он был патриотом России. После освобождения Харбина он выступал с концертами для советских войск. После одного из таких концертов его забрали прямо из зала и сослали в лагерь Шарыгино, где он вырубал леса. Однако, не выдержав каторжной работы и жутких условий, тяжело заболел. Но самой страшной трагедией было то, что он потерял свой прекрасный голос.

В Тавду он прибыл совершенным инвалидом и в мастерских "Ширпотреба" выполнял легкую работу. Со временем улучшилось состояние его здоровья, да и голос вернулся к нему. Он был главным солистом лагерного ансамбля и, разумеется, приобрел огромную популярность, став всеобщим любимцем.

Моя работа в сапожной мастерской продолжалась три месяца. Сезон подшивки валенок закончился. Мы выполняли различные мелкие работы. Но под предлогом того, что мы не выполняем рабочей нормы, бригадир Микус меня и еще нескольких членов бригады выгнал, а нарядчик отправил нас на различные работы.

Меня назначили в бригаду, ремонтировавшую внутреннюю железнодорожную ветку, которая тянулась 2 км через лесобиржу. По этой линии вывозили из лагерной зоны продукцию предприятий: шпалы, доски и т. д. Кроме того, была там и узкоколейка,

 

 

служившая для внутреннего транспорта, причем вагонетки передвигали заключенные, а не паровозы.

Новая работа явилась для меня двойным ударом. Кроме того, что она была физически тяжелой, я и материально пострадал. Работая в сапожной, мне удавалось время от времени сэкономить пару подошв для подшивки валенок, нитки и другие материалы, которые я умел отправлять за пределы лагеря. Там я продавал это сапожникам, которые чинили обувь заключенных. Временами и им удавалось из сэкономленных материалов сшить пару обуви, которую они продавали с помощью бесконвойных заключенных. Если "накрывали" с этим товаром, заключенный уже без конвоя не двигался никуда. Вдобавок получали еще 10 дней карцера, откуда выходили еле живыми.

 

Моя новая бригада состояла примерно из 15 человек, в подавляющем большинстве больных и слабых. Под руководством бригадира, железнодорожного техника по профессии, мы вытаскивали старые гнилые шпалы и подкладывали под рельсы новые, подсыпали землю на те места, где рельсы сели, а часто меняли и рельсы.

Это считалось легкой работой, за которую мы получали низкую норму еды. Однако на самом деле работа была очень тяжелой. Целый день мы находились в движении. Для вытаскивания шпал и закрепления новых требовалась большая физическая сила. Особенно доставалось нам в те дни, когда закладывались новые рельсы, весившие сотни килограммов, которые мы тащили вручную.

Я пришел к выводу, что долго не выдержу и стал искать пути вырваться отсюда. Я отправился к доктору Болдину, работавшему в амбулатории. Он принял меня как старого друга и когда я рассказал ему о своем положении, дал мне освобождение на три дня.

В течение короткого отпуска я встретился с Петькой Розовым. Он только освободился из госпиталя, где находился довольно долго. Он снова принял парикмахерскую и, к моему счастью, тогда было много работы, поэтому ему разрешили взять меня в помощники.

 

Меня ввели в бригаду хозобслуги, и в основном я был занят так называемой "санобработкой" новоприбывших заключенных. Часто приходилось мне работать целыми сутками без перерыва. Днем и ночью прибывали в те дни все новые этапы с заключенными. В подавляющем большинстве это были "указники", т. е. люди, которых ссылали на основании все новых "указов", сочиняемых сталинской властью. На основании этих "указов" людей судили, причем за малейшую провинность давали 7 лет лагерей и даже больше. Одна из заключенных, колхозница с Украины, рассказала мне, что получила 7 лет за то, что после уборки хлебов собирала оставшиеся в поле колосья. Она этим хотела спасти детей, страдавших от голода, царившего тогда в колхозах.

Это был период кульминации сталинского террора. Массами строили все новые лагеря, не вмещавшие новые жертвы. Приблизительно в 25 км от Тавды построили тогда в самой гуще тайги новый лагерь Пустынь. Лагерь этот был усиленного режима.

Из Ирбита в Тавду перевели управление. Через наш лагерь проходили этапы, а здесь распределяли и рассылали в 5 отделений нового лагеря Пустынь, где заключенные работали на лесоповале. Долго они не выдерживали. Большинство людей вскоре умирали, некоторые вернулись к нам полными инвалидами.

 

Новой категорией арестантов, которые прибыли с этапами тех времен, и с которыми я встречался в качестве парикмахера "санобработки", были бывшие солдаты и офицеры Советской Армии, попавшие в плен в 1941 году и во время внезапного нападения немцев, они прошли семь кругов ада в гитлеровских лагерях и чудом остались в живых. После окончания войны они оказались на территориях, освобожденных союзниками. Некоторые из них были во Франции и других европейских странах, и, хотя тосковали по своим семьям, уже испытали жизнь свободного мира. У них были справедливые причины бояться за свою судьбу после возвращения в Советский Союз, потому что до них дошли слухи о новой волне террора, принявшего еще большие размеры, чем во времена "великой чистки" в тридцатых годах.

 

В те дни появлялись в лагерях бывших военнопленных "друзья Родины" - агенты КГБ. Они не жалели подарков, привезенных специально для этой цели из России, "которая не забывает своих сынов". Они привозили письма-фальшивки от родных, и, использовав тоску этих людей по родному дому, по близким, им удавалось убедить большую часть из них "вернуться на Родину"...

Везли их с музыкой, в удобных вагонах с особыми ресторанами, где подавали изысканные блюда и водка лилась рекой.

Так их везли до границ Советского Союза. Но как только пересекали границу, и когда они уже считали минуты до встречи с родными, поезд останавливался на запасном пути. Возвращенцы даже не замечали, как исчезали их проводники. На их месте внезапно появлялись солдаты в мундирах КГБ, вооруженные автоматами и окружали вагоны. Офицеры КГБ "принимали их криками "изменники Родины", избивая при этом. Затем строили рядами, и возвращенцы были уверены, что их ведут на расстрел. Однако они ошиблись: их загнали в вагоны, предназначенные для перевозки скота. Так их везли из тюрьмы в тюрьму по бесконечным дорогам Советского Союза, до тех пор, пока распределяли по лагерям Урала и Сибири. Большая их часть погибла еще в пути от холода и голода. Никто из них никогда не видел своих родных, которые даже не знали, что они живы и вновь находятся в стране.

Среди них были высшие офицеры чином до полковника. Генералов, которые находились среди них, изолировали, как только вагоны пересекали советскую границу, и их увозили в неизвестном направлении.

Никто не интересовался их личными делами. Были среди них такие, которые с достоинством и геройством противостояли гитлеровскому террору в лагерях. Было даже несколько еврейских офицеров и солдат, которые пережили гитлеровский ад благодаря тому, что их нееврейские товарищи, тоже попавшие в беду, помогали им играть роль арийцев. Теперь же они все были обречены на ад их социалистической родины. Их единственным грехом был тот факт, что они остались живы. Это и было доказательством их предательства.

Со временем им разослали приговоры, выданные заочно, без их присутствия. Приговоры были от 10 до 25 лет лагеря строгого режима и каторжной работы.

 

Один из них, с которым я подружился, был перед войной учителем русского языка и литературы. Он вернулся из Пустыни в тяжелом состоянии. Во время работы в лесу на него упало тяжелое бревно и раздробило ему правую ногу. Долго он был почти парализован и не мог себя обслуживать.

Это он рассказал мне, каким было положение на фронте в первые дни войны на самом деле, в июне 1941. Он также много рассказывал мне о переживаниях в гитлеровских лагерях, об истреблении евреев.

Бывшие пленные, в общем, были молодые люди, выросшие и воспитанные под влиянием советской пропаганды, согласно которой так называемый капиталистический мир построен на злобе, воровстве и грабеже. Встреча с действительностью, когда им довелось жить в Европе, лежавшей в развалинах войны, была открытием, сильно повлиявшим на них. Он рассказывал мне и фактах, выглядевших курьезами. Например, однажды он с друзьями посетил Голландию. Впервые в жизни они там увидели магазин самообслуживания. Большой магазин, наполненный различными товарами. Можешь взять с полок все, что тебе хочется. Когда это известие распространилось среди бывших русских пленных, они стали ездить группами в Голландию, чтобы своими глазами увидеть это чудо, брали с полок все, что попадалось под руки, и "забывали" платить в кассу.

Через несколько дней их "деятельности" владелец магазина спохватился. Но еще большим было их изумление, когда их за эго не арестовали. Владелец магазина только поставил специального человека у входных дверей, который больше их не пускал. "Разумеется, что из-за отдельных лиц тень упала на всех русских", — с обидой сказал учитель.

Второй интересной группой заключенных, прибывших в те дни в лагерь, были "освобожденные" Советской Армией жители европейских стран, в основном Австрии, Венгрии и Югославии. Этих людей заманили под различными предлогами в различные сборные пункты, а оттуда группами сажали в приготовленные вагоны и увозили в лагеря.

Среди арестантов из Югославии были представители времен белой эмиграции после революции 1917. Одним из них был граф Хвастов, сын бывшего премьер министра царской России. Это

 

 

был образованный и интересный человек, владевший английским, французским, немецким и многими другими языками. Он был старым и больным человеком, неспособным ни к какой работе. Сломленный и голодный, он находился в таком нервном состоянии, что было почти невозможно завязать с ним беседу.

Другим интересным типом был бывший царский полковник, старше 70 лет. В отличие от графа Хвастова, он держался хорошо как в моральном, так и в физическом отношении. Он жил в маленькой комнатке вместе с тремя другими заключенными, которые работали в лагерной конторе. Он был интеллигентным и общительным человеком и от него я узнал подробности их ареста. Был среди них Вильгельм, представитель Габсбургской династии, мечтавший до Первой мировой войны стать королем Украины. В лагере его звали "Василий Вышиванный", потому что он носил вышитую украинскую рубашку.

Обстоятельства его ареста были следующими сразу в первые недели после окончания войны он находился на одной из венских улиц, в американской зоне. Вдруг возле него остановилась легковая машина, из которой вышли двое мужчин в штатском. Он не успел разобраться в происходящем, как уже очутился в здании советской военной комендатуры.

Позже его, вместе с группой других людей, схваченных па улице, посадили в машину и увезли в неизвестном направлении. Спустя несколько часов они прибыли на границу. Один из их проводников, сидевший впереди рядом с водителем, объявил пограничнику, что это едет группа советских журналистов. Пограничник отдал честь. Пограничный шлагбаум приподнялся, и они оказались на территории, занятой Советской Армией. Там их сразу увели в тюрьму. Следствие продолжалось несколько дней, а затем их, по знакомому нам стилю, повезли по этапам, пока они прибыли в наш лагерь.

Одним из моих еврейских лагерных друзей был Ципин. Он был интеллигентом в полном смысле слова и работа в конторе "Ширпотреба". Его арестовали вместе с сыном за антисоветскую агитацию. Его сын был сослан в другой лагерь.

 

 

Интересным человеком был виолончелист Окунев, жертва "чистки" 1937 г. Как и Ципин, он держался с достоинством и играл в ансамбле культбригады. Ни он, ни Ципин никогда не говорили по-еврейски.

Стоит упомянуть моего друга, еврея из Польши Давида Митганга, работавшего в швейной мастерской. Он был осужден на 8 лет...