РАЗНЫЕ ЕВРЕИ

В предыдущих главах я уже упоминал еврейских заключенных, с которыми встречался в течение 10 лет моей арестантской жизни. Теперь я хочу рассказать еще о нескольких евреях.

После войны привезли в Тавду группу венгерских евреев, активистов нелегального выезда евреев в Палестину. Одним из них был Миклаш Гольдбергер из Будапешта. Молодой симпатичный парень, осужденный на 25 лет. От него я узнал о судьбе остатков беженцев из Европы.

Миклаш Гольдбергер в юном возрасте был выслан вместе с родителями в гитлеровский лагерь Берген-Бельзен. Вся его семья погибла там, а ему удалось спастись благодаря одному венгру, скрывшему его в лагерной кухне. После разгрома гитлеровцев Миклаш оказался в зоне Западной Германии. Там он стал активистом сионистского движения. В 1946 г. он вернулся в Будапешт, где организовал нелегальный выезд евреев.

Организация была связана с несколькими высшими офицерами Советской Армии, которые поставляли пустые бланки для документов. В эти бланки вносились имена людей, которых переводили через границу в Австрию, а уж оттуда — в Палестину.

Бывали случаи, когда активисты-организаторы побегов переодевались в мундиры советских солдат и, вооруженные автоматами, сажали людей в грузовики и под видом арестантов переправляли их через границу. Везти арестантов из Венгрии было тогда нормальным явлением, и поэтому этот путь был надежным.

Миклаш не знал точно, как это случилось. Но, вероятно, это было доносом. Во время одного из таких переездов его поймали вместе с группой евреев. Тогда было арестовано несколько высших офицеров Советской Армии, которые помогали ему.

 

 

Гольдбергеру еще повезло тем, что тогда в СССР была отменена смертная казнь, потому что, согласно параграфам, по которым его судили вместе с двумя советскими полковниками, им грозила смертная казнь. Поэтому они получили по 25 лет сибирских лагерей.

Первое время в лагере он был в депрессии и морально разбит. Я пытался утешить его, хотя было трудно в таком положении найти утешение. Но я был уже опытным лагерником и считал своим долгом помогать ему. По вечерам он приходил ко мне на мои нары, чтобы облегчить сердце. Он рассказал мне о жизни евреев в Европе во время страшной катастрофы, и впервые от него я узнал, что в это время в Палестине была создана еврейская бригада, которая в рядах английской армии сражалась против гитлеровцев. Однажды он напевал песню на иврите и когда услышал, как я стал подпевать, он удивился, что мне знакома именно эта песня.

Вместе с Миклашом прибыл к нам в лагерь еще один еврейский заключенный, за которым также числились переживания гитлеровских лагерей смерти. Это был Шмулевич из Закарпатья. Он также активно помогал в отправке остатков европейских евреев в Палестину. Его арестовали в Советской зоне Австрии, переодетого в мундир советского офицера.

Еще один еврей, который в то время прибыл в наш лагерь — Лазарь Гринвальд, зубной врач из Трансильвании. Во время войны он был мобилизован в венгерскую армию и был отправлен в составе рабочих батальонов на фронт копать траншеи. Там он сдался в плен Советам и его сослали в лагерь для военнопленных в Архангельск. После войны освободили всех венгров. Однако, его не освободили из-за его фамилии. Ему сказали, что поскольку она немецкая, он — немец...

В лагере военнопленных он работал зубным врачом, поэтому был бесконвойным. Он использовал эту оказию, и в один прекрасный день забрался в поезд и исчез. Ему удалось добраться до Закарпатья, а на границе с Венгрией его задержали. Ему присудили три года лагеря и привезли к нам. Прибыв в лагерь, он начал искать евреев. Пришел ко мне в парикмахерскую познакомиться, затем попросил спрятать его несколько тряпок из боязни, что могут украсть.

 

Однажды он пожаловался, что плохо себя чувствует. Я повел его к доктору Болдину, который принял его очень тепло. Как только Болдин узнал, что Гринвальд зубной врач, он добился, чтобы тот оставался работать помощником.

Поваром в госпитале работал заключенный по имени Андрей. Я брил его, и мы были в хороших отношениях. Он давал мне всякой еды, сколько я хотел. Но он был скрытным, и трудно было вытянуть слово из него. Фактически я не знал, кто он и за что сидит.

Однажды я случайно подслушал, как Гринвальд и Андрей разговаривают между собой по-венгерски. Тогда Гринвальд рассказал, что настоящее имя Андрея — Аарон, что он — еврей из Венгрии и до войны работал поваром на корабле, который возил халуцим (пионеры-добровольцы) в Палестину. Но я и далее притворялся, что не знаю его тайны.

Лазарь довольно долго работал в больнице, пока его не перевели, тоже в качестве зубного врача, в другой лагерь.

Лагерная администрация применяла следующую тактику к заключенным: им не давали находиться долго на одном месте. После нескольких месяцев меня перевели из парикмахерской в одну из мастерских "Ширпотреба". Там в основном трудились инвалиды, изготавливая различные деревянные предметы. Я изготавливал роговые расчески. К тому времени у меня накопился достаточный опыт, и на своем новом рабочем месте я нашел способ, как помочь себе материально. Из мелких остатков рогов, т. е. отбросов, я тайно изготовлял пуговицы различной величины. Достать тогда пуговицу не только в лагере, но и на воле было трудно. У меня был отличный рынок сбыта моей "продукции", появились деньги, и я мог купить себе хлеба! Кроме того, у меня остались и мои парикмахерские инструменты, и я зарабатывал этим ремеслом, обслуживая начальство "ширпотреба".

Руководителем цеха, где я работал, был еврей, однорукий инвалид. Каган, которого осудили по одному из "указов" на 10 лет за хозяйственные злоупотребления. Насколько обвинение было справедливым, я так никогда не узнал.

 

 

С Каганом было очень трудно завязать откровенную беседу. Он никогда не разговаривал по-еврейски и никогда не выказывал сантиментов не только ко мне, но и к другим евреям, работавшим вместе со мной. Наоборот, при всякой возможности, он старался доказать, что у него нет никакого отношения к еврейству.

Однажды, во время освободительной войны государства Израиль, мы беседовали о той тяжелой борьбе, которую ведут евреи против арабских полчищ. Внезапно он вмешался, ехидно воскликнув: "Хотел бы я взглянуть на еврейских солдат!.." При этом он бросил циничный взгляд на меня.

Совершенно другим человеком был еврей, инженер Бланк, сын профессора Киевского университета. Он был техническим руководителем "Ширпотреба". Бланк не был заключенным, а так называемым "вольнонаемным". Он проживал за пределами лагеря вместе со своей семьей — женой-украинкой и двумя детьми.

Я стриг и брил его в его кабинете. Однажды, когда мы оказались наедине, он спросил меня, умею ли я писать по-еврейски. Он дал мне карандаш, и я написал несколько слов. Тогда он отобрал карандаш и начал писать печатными еврейскими буквами первые слова известной народной песни: "На припечке горит огонь". При этом он начал напевать мелодию этой песни. Оказалось, что он хорошо владел еврейским языком.

Я был очень тронут, но смог овладеть собой и не показать этого. В те дни писать по-еврейски или петь еврейские песни могло послужить для МГБ поводом для нового суда за "национализм"... А я совсем не тосковал по новому сроку в 10 лет, после того как отбыл уже более 5 лет старого срока.

В 1948 г. привезли в наш лагерь нескольких евреев, осужденных за попытку уехать в Израиль. Они официально обратились в Израильское посольство в Москве, и им обещали помочь. Но как только они вышли из посольства, их арестовали.

Среди них был один московский еврей, Израиль Кансон, известный в тамошней общине. Его судили за то, что он "знал и не рассказал" о антигосударственной деятельности. Это было актом

 

 

мести за то, что он отказался сотрудничать с властями. Он отделался легко, получив только... три года.

Кансон был умным человеком, знавшим хорошо Библию. Во время войны он был резником в Ташкенте и руководил одновременно еврейской духовной семинарией (ешивой). Кансон был счастлив, что попал именно в наш барак, где были люди, с которыми он нашел общий язык.

Вместе со мной проживали в этом бараке Мотл Тойбенфлигель, Тувия Апельштейн, Яков Шлетер, Лева Абрамович и Моше Фламгольц. По религиозным соображениям Кансон не дал сбрить бороду, я подстригал ему бороду машинкой.

Кансон получал продуктовые посылки от жены, оставшейся в Москве. Перед Пасхой 1948 г. его жена прибыла на свидание с ним и привезла праздничные продукты, среди которых была и маца. На протяжении всех пасхальных дней он ел только традиционную пищу - мацу. Он счел своим долгом дать каждому из нас кусочек мацы. Во мне этот кусочек мацы разбудил вновь тоску по пасхальным вечерам в отчем доме.

 

В конце 1949 г. привезли в наш лагерь юношу из Москвы. Его звали Геннадий.

Геннадий был одно время моим соседом по нарам и считал себя евреем, хотя никогда не получал еврейского воспитания. Его отцом был француз, скончавшийся в молодом возрасте. Мать — еврейка — была профессором музыки в Москве.

Геннадий имел высшее образование и был способным журналистом. Когда началась война он был военным корреспондентом. После того как отказались принять некоторые из его статей, он выразился, что в Советском Союзе нет свободы слова. Его арестовали и дали десять лет.

Он был интеллигентным человеком, обладал высокой культурой. Мать часто посещала его, помогала ему материально. Но несмотря на это, он заболел. Когда меня освободили, он лежал в больнице, разговаривал с трудом, кашель душил его. Врачи делали все, чтобы его спасти, хотя перспектива не была обнадеживающей.

 

Несмотря на его тяжелое состояние, он меня долго не отпускал. Он очень радовался книге "Конрад Валленрод", которую я принес ему. Я получил ее незадолго до этого от Захтрегера. Геннадий знал несколько языков, среди них и польский. Я был поражен, когда он быстро перевел целый отрывок на русский язык.

Лекпомом в лагере был заключенный Шаповалов. Говорили, что он еврей, но я не был убежден в этом. Я брил его часто и беседовал с ним о женщинах. О политике я с ним старался не говорить.

Однажды он заговорил со мной, кажется, об освободительной войне в Израиле. Вдруг он спросил: "Ты из "Мудрецов Сиона?" Я не стал впадать в дискуссию с ним, только подчеркнул, что такое вообще не существует.