Путь прозрения
Как мое поколение—поколение комсомольцев 20-х годов, пришло к краху своих идеалов? Вопрос этот подобен глубокой ране, прикосновение к ней вызывает жжение. Память стерла многое, современников почти не осталось в живых. Расскажу, как смогу.
Вспоминаю декабрь 1925 года, я еще так молода — активная комсомолка Внимательно читаю газеты и в них — о борьбе партии, ее ЦК с ленинградской оппозицией. Стараюсь вникнуть в суть борьбы, и тогда возникают вопросы: зачем нужно насиловать разум людей? Ведь в опорах рождается истина. Почему же споры—не допускаются? Почему оппозиционеров заставляют каяться, униженно признавать ошибки?
Окончив в 1929 году институт, я работала в школе фабзавуча при заводе им. Ленина в Ленинграде. Я преподавала обществоведение. Как-то раз в группе великовозрастных парней, будущих кузнецов, вела занятие на тему: «Коллективизация и ликвидация кулачества как класса». Мои подопечные были, в основном, деревенскими жителями, я же в деревне никогда не жила. Будущие кузнецы забросали меня возмущенными вопросами, на которые трудно было ответить. Они доказали мне, как дважды два, что в колхозы загоняют насильно, а тех, кто упорствует, выселяют с малыми детьми. Отбирают у крестьянина единственную лошадь и единственную коровенку, а какой же он кулак?
Я не имела права не верить моим ребятам. Как тяжело мне было, когда я ехала с уроков домой! Что же они—враги? Или лгут? Или это я внушаю им нечто лживое, отсюда их возмущение. Как идти мне на следующий урок? Я должна знать правду!
А процесс над «промпартией» — сколько терзаний он мне доставил! Я не могла поверить, что интеллигентные люди могли сознательно вредить народу. Сомнения не давали мне покоя. К ним прибавлялись бесконечные, ничем не оправданные до бесстыдства славословия в адрес Сталина.
Как мог он допускать их? Все во мне протестовало против их вопиющей елейности.
И главное — поражали митинги рабочих и служащих, требующих смертной казни подсудимым. Неужели не возникали сомнения в их виновности? Что это было — всеобщее помрачение умов?
В декабре 1934 года я работала преподавателем в комвузе Выборгского района. Директор комвуза, Даша Ланина объявила, что занятий на партийном отделении не будет (было еще комсомольское отделение), ввиду собрания городского партактива, где будет выступать С. М. Киров. Она раздала билеты некоторым преподавателям и слушателям, в том числе и мне. Я была тогда кандидатом партии. Возбужденные, приехали мы в Таврический дворец, зал уже был полон. Зная, что Киров никогда не опаздывает, напряженно ждем. Но его все нет. И вдруг выходит товарищ Ирклис и объявляет, что собрания не будет, и просит всех разойтись, остаться только членов обкома и секретарей райкомов.
Неизвестность тревожила нас, мы ничего не могли понять, делали разные предположения о причинах отмены собрания. Тревожились: а вдруг Киров заболел? Ко мне подошел муж и попросил меня одну ехать домой, так как ему придется задержаться.
И только когда он вернулся поздно ночью, я узнала от него, что Киров — убит... Убийца—Николаев. Вспоминаю этого невзрачного человека, которого не раз встречала в райкоме Выборгского района. Он—убил Кирова?..
Всю ночь мы не спим. Кому понадобилась смерть Кирова? Его так любили, так хорошо знали! Иногда вечерами он гулял с женой по Каменноостровскому. Мы жили рядом, встречали их и никогда не замечали никакой охраны.
Мы не верим официальной версии убийства, которую сообщили тем, кто остался в Таврическом.
Кажется, 3 декабря вечером стоим мы в очереди в Таврический дворец для прощания с телом Кирова. Говорим все о том же: кто? почему? Рядом со мной оказывается умница Э. А. Левицкий (умер в 1982 году). Он наклоняется ко мне и говорит: «Сейчас начнется уничтожение всей старой ленинской гвардии, начнется эпоха страшного террора. Вспомни мои слова».
Жизнь развела нас с ним, и позднее мне никогда не удалось поговорить с ним по душам. Но его слова словно поставили точку в каком-то моем внутреннем перевороте. Я то и дело возвращалась к ним. А через несколько дней в газете читаю: арестованы
такие-то! И пошли, и пошли аресты... Арестовали гражданского мужа моей сестры, литератора Георгия Горбачева, потом арестовали сестру. В 1937 году арестовали моего мужа, двумя неделями позднее—меня.
И теперь меня не оставляют мысли: найдем ли мы наш новый путь? Придем ли к правде, к нравственному возрождению? Победят ли — Любовь и Доброта? И мне, атеистке от младых ногтей, хочется взмолиться: дай Бог!..