Шемякинъ судъ
и жизнь въ губрабдомъ
"Не бойся ничего, что тебгь
надобно будетъ претерпеть.
Вотъ, дiаволъ будетъ ввергать
изъ среды васъ въ темницу".
(Откр. 2,10.)
Изъ губподвала въ губрабдомъ переводять только такихъ заключенныхъ, чье следственное дъло закончено производствомъ. Переводъ въ губрабдомъ — признакъ, что заключенный не подлежитъ освобожденiю, по осужденiю черезъ болъе или менъе продолжительное время. Ожидающихъ суда тюрьма посылаетъ на работы вмъстъ съ осужденными. Имъ разрешается и свиданiе, только чрезъ двъ ръшетки.
По случаю моего ареста, семья моя должна была переселиться въ городъ. Жена стала искать работу, чтобы какъ нибудь просуществовать. Узнавъ о моемъ переводъ въ губ-
рабдомъ, въ первый же день свиданiй пришла жена, съ которой я не видался болъе полутора мъсяцев, а переписка съ находящимися въ губподвалъ была запрещена.
Меня вызвали въ камеру свиданiй. Комната эта, перегороженная двумя густыми проволочными сътками, была полна людей. Челов-вкъ десять, а, можетъ быть, и болъе, стояли рядомъ другъ съ другомъ по одну сторону проволочной сътки и, черезъ эту сътку, разговаривали со своими близкими, пришедшими на свиданiе, стоявшими противъ нихъ, по другую сторону проволочнаго загражденiя. За ними стояла толпа, ожидающая своей очереди. Отъ множества одновременно раздававшихся голосовъ, въ комната стоялъ шумъ, въ которомъ непривычный человъкъ ничего не могъ понять.
Я долго искалъ въ толпъ свою матушку. Она боязливо стояла за второй ръшеткой, находящейся на разстоянiи приблизительно сажени отъ первой. Разговаривать на такой дистанцiи было невозможно, тъмъ болъе, что при видь этой кошмарной обстановки, жена могла только обливаться горючими слезами. Пробовалъ я кричать громче, но только мъшалъ другимъ. Этимъ и закончилось наше первое свиданiе. Какъ со стороны публики, такъ и со стороны заключенныхъ, стояло по одному надзирателю для наблюденiя за порядкомъ.
Замътивъ мое огорченiе и безпомощность, разговаривавшая съ моимъ сосъдомъ у ръшетки женщина, обернувшись на мгновеше назадъ, не глядя на меня, а какъ бы разговаривая со своимъ мужемъ, сказала: «Это ваша жена плачетъ? Что вы хотите ей передать?» — «Пусть дня черезъ два или три придетъ къ мъсту работъ въ городъ», — проговорилъ я и уступилъ мъсто у ръшетки другому. Свое объщанiе добрая женщина исполнила: по выходъ изъ тюремнаго двора она передала моей женъ мою просьбу и разсказала, гдъ въ го-родъ работаютъ заключенные и въ каюе часы бываетъ объденный перерывъ въ работъ.
Сущее наказанiе — здороваго и сильнаго человъка оставлять продолжительное время безъ работы. Въ губрабдомъ въ то время было до тысячи человъкъ заключенныхъ, но на работы ежедневно выходило едва ли болъе 100—150 человъкъ. Отъ работъ освобождались старики, больные и лица, приговоренные къ болыпимъ срокамъ заключешя, изъ опасенiя ихъ побъговъ. Да и здоровые выходили не каждый день. Въ двадцатыхъ годахъ работы еще не были организованы, а тюремныя мастерскiя были разгромлены въ началъ революцiи и не были вполнъ исправлены. Въ тюремныхъ мастерскихъ работало не болъе двухъ десятковъ человъкъ, спецiалистовъ. Столяры дълали табуретки и столы, жестянщики изъ старой жести изготовляли чайники, кружки, котелки для администрации, сапожники чинили обувь или изъ священническихъ ризъ шили туфли для совътскихъ дамъ. (Разсказывали, что въ квартиръ одного партiйца на полу, вмъсто ковра, лежала плащаница).
Женщины посылались мыть полы въ городскихъ учрежденiяхъ, а также занимались стиркой и чинкой бушлатовъ и бълья заключенныхъ. Во время первой же стирки мое бълье исчезло и больше въ тюремную прачешную я не обращался, отсылая грязное бълье домой.
Лътомъ почти ежедневно въ городъ высылалась партiя, челов-вкъ около 100, для работъ на пароходной пристани, въ качествъ грузчиковъ, или в желъзнодорожный ремонтъ пути. За исключетемъ о. библiотекаря, освобожденнаго отъ работъ по старости, другiе священники выходили на работу ежедневно.
Выходу на работу люди радовались; рабочiе получали дополнительное питанiе — полфунта хлъба, на работъ можно было увидъться съ нужными людьми, ръже посещали мрачныя мысли, свободнъе дышалось, а главное — скоръе проходило медленно движущееся тюремное время.
Въ 7 часовъ утра вызываемые на работу выпускались во дворъ. Здъсь насъ выстраивали въ шеренгу, по 2 человека
въ рядъ, и послъ проверки администращей и началъникомъ конвоя, окруженные со всъх сторонъ вооруженной стражей, шествовали мы по серединъ улицы въ указанномъ направленiи.
Моя первая работа происходила на пароходной пристани. Здъсь стояла большая баржа, трюмъ которой былъ наполненъ каменнымъ углемъ. Человъкъ 10, съ железными лопатами, спустившись въ трюмъ, должны были непрерывно наполнять каменнымъ углемъ деревянные ящики-носилки, вмъщавппе по 2—5 пудовъ. Остальные заключенные попарно должны были выносить нагруженныя носилки изъ трюма на верхъ и высыпать уголь въ стоявппе у пристани вагоны. Въ теченiе дня каждой парой людей выносилось не менъе 50 носилокъ, т.е. приблизительно около или болъе 200 пудовъ. Работа была тяжелая. Болъли руки, ноги, спина. Даже привычные къ тяжелой работъ крестьяне и рабочiе жаловались на тяжесть.
Надзиравшiе за работой конвоиры поощряли, особенно насъ — священниковъ: «это вамъ не кадиломъ махать», съ добавленiемъ неръдко «кръпкихъ» словъ. Особенно тяжело было изъ трюма, съ полными носилками, подниматься по довольно крутой лъстницъ, отъ напряженiя дрожали и руки и ноги, а также тяжело было переходить по трапу, перекинутому съ баржи на берегъ черезъ ръку, состоявшему изъ двухъ неширокихъ досокъ и безъ перилъ. Тутъ была опасность потерять равновъсiе и упасть въ глубокую ръку, что и случалось съ иными, но меня Богъ хранилъ.
Въ 12 часовъ дня назначался часовой перерывъ въ работъ. Городскимъ жителямъ родные приносили изъ дома объдъ. Съ разръшенiя стражи, можно было переговорить со своими и даже передать письма. Въ гь времена письма не оплачивались марками и потому тюремное населенiе, угнетенное неизбывной тоской о свободъ, отводило душу въ письмахъ. При выходъ на работу заключенные не обыскивались и потому можно было посылать письма, минуя тюремную кан-
целяргю съ ея цензурой. Письма, поступающiя въ тюрьму, конечно, подвергались цензуръ Губчеки. Тогда еще не существовало наказания, въ видъ лишешя права переписки.
Такъ какъ работа была грязная, то лътомъ, въ перерывъ, разръшалось купаться. Однажды произошелъ такой случай. Содержался въ губрабдомъ нъкiй казакъ, бывшiй въстовой какого-то разстръляннаго полковника. Хороший пловецъ, казакъ не разъ переплывалъ ръку и тотчасъ же возвращался. Побъга стража не боялась: куда же побъжитъ голый человъкъ? Въ одинъ прекрасный день казакъ переплылъ ръку и былъ таковъ, оставивъ на берегу грязные портки и бушлатъ съ бубновымъ тузомъ. Кто-то изъ знакомыхъ за-готовилъ на берегу одежду, и казакъ благополучно ускользнулъ изъ рукъ всемогущаго Губчека, чему мы всъ были безконечно рады и злорадствовали. Побъгъ былъ причиной усиленiя бдительности со стороны стражи, но скоро все вошло въ прежнюю колею. Повидимому, побъгъ не имълъ особенно непрiятныхъ послъдствй для охраны.
Продолжалась работа до 2 часовъ вечера. Послъ работы разръшалось умыться или наскоро искупаться. Затьмъ, послъ проверки, мы въ томъ же порядкъ, какъ и утромъ, возвращались въ губрабдомъ.
Въ первый же день моего выхода на работу меня посiтила жена, которой я разсказалъ о предъявленiи мнъ новгаго возмутительнаго обвиненiя, основаннаго на чьемъ то лжедоносъ. Я просилъ ее въ ближайшiе дни отправиться въ село и заручиться свидътельствомъ совработников, среди которыхъ враговъ у меня не могло быть, о томъ, что они живы и благополучны, никакимъ репрессiямъ со стороны бълыхъ властей не подвергались и никакихъ жалобъ н священника не имъютъ. Взволнованная жена въ тотъ же день пъшкомъ отправилась въ село, находившееся въ раз-
стоянiи 30 верстъ отъ города. Дорогой ее застигла ночь. Путешествiе было сопряжено съ опасностью. На этой подгородной дороге часто происходили грабежи и даже убийства.
Съ Божьей помощью, жена благополучно добралась до села. Узнавъ о доносе, сельскiе совслужащiе охотно пошли въ волисполкомъ, написали заявлете на имя Губчеки въ томъ, что они возмущены ложнымъ доносомъ, что ни въ чемъ своего священника они не обвиняютъ и что они живы и благополучны, а волисполкомъ заверилъ ихъ подписи приложенiемъ печати.
Только председатель комячейки отказался дать подпись и темъ выдалъ свое авторство этого доноса. Между прочимъ, это бывшiй певчiй церковнаго хора. Онъ, действительно, на несколько часовъ былъ задержанъ белыми, но, благодаря моему поручительству, былъ освобожденъ, за что и самъ онъ и его жена сердечно благодарили меня, даже на коленяхъ. На его заступничество, поэтому, я особенно расчитывалъ, но вотъ какъ онъ воздалъ мне, чисто по-коммунистически.
Черезъ несколько дней документъ былъ представленъ въ Губчеку. Одновременно прихожане представили въ Губчеку одобрительные приговоры и ходатайства о моемъ освобожденiи отъ всехъ сельскихъ обществъ прихода, но имели ли какое либо значение они при разборе дела, сказать не могу. Можетъ быть, напротивъ…
Я продолжалъ ежедневно выходить на работу, ожидая решенiя своей участи. Месяца черезъ три отъ начала заключенiя, какъ то, возвратясь съ работы, я былъ встреченъ сокамерниками возгласами: «Поздравляемъ, поздравляемъ». Мне протянули номеръ газеты, въ которой была напечатана статья: «Съ кемъ борется Губчека». Въ этомъ номере местной рептильной газетки былъ помещенъ большой списокъ лицъ, осужденныхъ очереднымъ заседанiемъ коллегiи губчеки къ различнымъ срокамъ принудигельныхъ работъ, съ указатемъ, кто въ чемъ обвинялся и что порешилъ
Шемякинъ судъ. Обвиненiя излагались въ извращенномъ виде.
Какъ уже говорилось, въ Губчеке дела разбирались заочно, по принципу «безъ меня меня женили», безъ свидетелей и защиты и все зависело отъ доклада следователей и революцюнной совести членовъ коллегiи. Такъ, «Законъ потерялъ силу и суда праведнаго нътъ» (Авв. 1, 4).
Губчека могла приговорить человека къ высшей мере наказанiя, т.е. разстрелу, но больше пятилетняго срока принудительныхъ работъ назначить не имела права. Въ дальнейшемъ органы чрезвычайки поступали такъ: по отбытiи заключеннымъ срока, назначали новый срокъ или затевали новое дело, съ новымъ обвиненiемъ. Если дело считалось важнымъ и могло быть доказано, оно передавалось въ Губревтрибуналъ, который инсценировалъ громкiй гласный процессъ, съ выступлетемъ прокурора, защиты, свидетелей. Назначенiемъ сроковъ не стеснялись: 5, 10, 15 и более летъ или стенка. Все это проделывалось для того, чтобы запугать населенiе...
Губчека оказала мне достаточное вниманiе: 5 летъ принудительныхъ работъ, заложникъ первой категорiи безъ примененiя амнистiи. Не скрою, что приговоромъ я былъ глубоко опечаленъ, зная, какъ онъ тяжело отразится на семье, родныхъ и приходе. Единственнымъ утешенiемъ было сознанiе исполненнаго долга предъ Богомъ и людьми, если ужъ суждено погибнуть въ губчековской мясорубке. Собратья утешали: «Нетъ худа безъ добра, не нужно будетъ ежедневно ожидать ареста и, следовательно, можно спать спокойно, а что касается длиннаго срока, то разве можно допустить, чтобы такой безумный режимъ могъ продлиться 5 летъ?»
Решенiе губчековскаго кривосудоя оффицiально мне не было объявлено. По прежнему я находилъ успокоенiе въ работе. Пришлось работать по разгрузке пришедшихъ съ низовьевъ Оби баржей съ соленой рыбой. Вероятно, при
засолке недоставало соли или спецiалистовъ-засолыциковъ, потому что въ рыбе появились толстые, белые, жирные черви. Ящики на барже контролировались. Если червей сверху не было, ящики складывались на берегу въ особое место, откуда увозились въ городской распределитель. Два человека поднимали ящикъ, пудовъ 5—7, и взваливали на спину третьяго (на седелко, называемое лямкой), который и выносилъ ящикъ на берегъ. Работа была очень тяжелая, поэтому, въ виде поощренiя, во время перерыва выдавалось по куску рыбы. Ящики, въ которыхъ обнаруживались черви, въ безпорядке сваливались въ кучу на берегу. Узнавъ объ этомъ, жители ближайшихъ улицъ немедленно забирали червивую рыбу и уносили домой. Они просто рвали ящики изъ рукъ. Чтобы воспрепятствовать жителямъ уносить червивую рыбу, администращя приказала сваливать ящики въ прудъ, находившiйся вблизи стоянки баржъ.
Въ то время населенiе переживало сильный недосгатокъ продуктовъ, которые выдавались по карточкамъ въ ограниченномъ количестве. Поэтому люди не брезговали и червивой рыбой, вытаскивали изъ пруда ящики и, насмехаясь, называли этотъ трудъ «рыбнымъ промысломъ».
Во время этихъ работъ снова сбежалъ одинъ арестованный. Онъ былъ местный крестьянинъ и не решился убежать дальше своей деревни. У многихъ сибирскихъ крестьянъ пашни находятся за десятки верстъ отъ места жительства. Во время посева или жатвы туда крестьяне уезжаютъ на целыя недели. Зажиточные крестьяне на пашняхъ устраиваютъ избушки, годныя для временнаго житья. Такiя пашни съ избушками называются заимками. Беглецъ поселился на своей заимке, а семья снабжала его продуктами. Во время уборки хлеба кто-то изъ соседей заметилъ беглеца и сообщилъ властямъ. Беглеца забрали и снова водворили въ тюрьму, где на целый месяцъ заперли въ одиночку.
Съ целью предупрежденiя побеговъ начальство разбило работающихъ на десятки, поставивъ во главе этихъ десятковъ особыхъ десятскихъ, которые бы наблюдали за своими десятками. Въ случале побега ответственность ложилась на десятскаго. За свою службу десятскiе получали некоторое количество листового табаку и благоволенiе начальства.
Десятскимъ нашего десятка былъ назначенъ некiй товарищъ Пылинъ, заведомый жуликъ. Онъ не разъ сиживалъ въ тюрьме, потому и чувствовалъ здесь себя, какъ дома. Онъ юлилъ передъ комендантомъ, комендантъ похлопывалъ его по плечу, а арестованные шутили: «должно быть вместе воровствомъ занимались».
На этотъ разъ Пылинъ попалъ въ тюрьму по следующему случаю. Въ первый день Пасхи, будучи въ нетрезвомъ состоянiи и зная, что начальство, несмотря на свой коммунизмъ, «праздничку радо и до свету пьяно», явился въ тюрьму и потребовалъ коменданта. Коменданта въ тюрьме не оказалось, онъ былъ въ городе. Пылинъ, принявъ на себя роль Хлестакова, отрекомендовался ревизоромъ, прибывшимъ изъ центра для ревизiи тюрьмы, въ виду поступающихъ жалобъ. Онъ разнесъ помощника коменданта и приказалъ провести его въ тюрьму.
Перепуганный помощникъ коменданта забылъ спросить мандатъ. Заглянувъ въ камеру, Пылинъ снова сделалъ выговоръ помощнику коменданта за отсутствiе чистоты, а потомъ сталъ опрашивать, кто и за что содержится въ тюрьме и на какой срокъ осужденъ. «Контриковъ» онъ бранилъ, а уголовникамъ обещалъ скорое освобожденiе по очередной амнистiи. Побывавъ на кухне и попробовавъ тюремнаго супа, Пылинъ скорчилъ, отъ брезгливости, носъ и приказалъ озаботиться лучшимъ питанiемъ. Долго, однако, Пылинъ не задерживался и обещалъ начать ревизiю завтра въ 9 часовъ утра.
Въ тотъ же день пьяный Пылинъ сдълалъ въ городе дебошъ, попалъ въ лапы родной ему Губчеки и очень скоро былъ осужденъ къ 2 годамъ лишенiя свободы. Вотъ этотъ-то Пылинъ былъ начальникомъ нашего десятка, пользуясь расположенiемъ коменданта, что дало поводъ кому то сочинить куплетъ:
«Раньше былъ я жуликъ,
Лазилъ по карманамъ,
А теперь у красныхъ я,
Сталъ я комиссаромъ».
Работали мы какъ-то въ жел-ьзнодорожномъ ремонта. Работа происходила въ сосновомъ лъсу. Около самаго полотна железной дороги росло множество грибовъ: сыроъжекъ, лисичекъ, масляниковъ. Во время объденнаго перерыва люди собирали эти грибы и на скорую руку варили. Пылинъ собиралъ вмъсть съ нами грибы, приказалъ варить, самъ остался пока въ лъсу, — только мы его и видъли...
Пока мы работали на вокзалъ, въ лъсу и на пристаняхъ, жизнь въ тюрьмъ протекала своимъ порядкомъ. Однажды на тюремномъ дворъ появился эскадронъ чекистовъ. Забъгала въ волненiи тюремная администрацiя. По корридорамъ стали раздаваться громкiе крики надзирателей, вызывавшихъ по фамилiямъ того или другого заключеннаго съ вещами. Вывели группу людей и построили въ шеренгу. Къ мужчинамъ присоединили нъсколько женщинъ. Двъ-три изъ нихъ бросились въ объятъя мужчинъ. Это были жены, осужденныя вмъстъ съ мужьями. Чекисты ихъ буквально оторвали другъ отъ друга. Это было ихъ послъднее, такое трагическое, свидате въ этомъ мiръ. Въ группъ было около 20 человъкъ. Ихъ увели въ губчека и разстреляли...
Другой подобный случай повторился зимой, наканунъ совътскаго праздника годовщины октябрьской революцiи,
т.е. 6 ноября. Въ этотъ вечеръ заключенные, обычно, ожидаютъ объявленiя амнистiи. Вмъсто ожидаемой амнистiи во дворъ тюрьмы появились конные чекисты. И на этотъ разъ угнали большую партiю людей и въ ту же ночь разстръляли, а трупы бросили въ прорубь замерзшей ръки.
Утромъ горожане около проруби обнаружили много крови, а также слъды саней и людей. Полагая, что здъсь произошло убiйство (въ ть времена убiйства происходили очень часто), люди принесли багры и стали шарить въ водъ. Былъ большой морозъ. Трупы не уплыли, а примерзли ко льду и баграми было вытащено нъсколько труповъ. Трупы производили страшное впечатлънiе. Всъ были только въ одномъ нижнемъ бъльъ. У всъхъ были раздроблены головы выстрелами изъ револьверовъ въ затылокъ, съ близкаго разстоянiя. Трупы были сложены около проруби, какъ складываютъ дрова въ полънницы. Въ теченiе дня сотни людей посетили мъсто происшествiя.
По случаю праздника, Губчека была пьяна: и только къ вечеру узнала объ этомъ непрытномъ для нея собьти. Съ насгуплетемъ сумерекъ чекисты взвалили трупы на сани и
увезли. Черезъ несколько дней въ мъстной газеткъ появилось сообщеше, что трупы эти есть разстрелянные враги народа и что комендантъ Губчеки, выбросивши трупы въ прорубь, вмъсто преданiя землъ, наказанъ переводомъ въ другой городъ. Жители предупреждались хранить молчанiе и за распространете «ложныхъ» слуховъ Губчека угрожала строгимъ взысканiемъ.
Кромъ трагическихъ собьтй, происходили и комическiя. Въ губрабдомъ былъ кооперативъ заключенныхъ, въ которомъ можно было получить листовой табакъ и спички. Завъдывалъ потребиловкой заключенный чекистъ, изъ латышей, осужденный къ 5-лътнему сроку, по его собственному объясненiю, за «расширенiе зрачковъ на чужую собственность», т.е. за мародерство.
Къ коменданту поступили жалобы, что завкооперативомъ натаскалъ въ камеру много табаку, тогда какъ для заключенныхъ табаку нътъ. Комендантъ во дворъ тюрьмы собралъ общее собранiе заключенныхъ и предложилъ собравшимся высказаться. Одинъ изъ заключенныхъ отъ имени всъхъ сказалъ: «Заключенiе — очень тяжелая вещь. Мы лишены всего, чъмъ люди пользуются на свободъ. Курящiе знаютъ, какъ тяжело оставаться безъ курева. Зав. кооперативомъ — самъ заключенный, да къ тому же еще партийный, долженъ подавать примъръ намъ, безпартошымъ. Какой же онъ намъ подаетъ примъръ. Осужденный за кражу, онъ даже въ тюрьмъ не оставилъ своего ремесла и сталъ обкрадывать своихъ товарищей. Если губрабдомъ есть мъсто исправленiя, то зав. кооперативомъ показалъ, что къ исправленiю онъ не способенъ, какъ говаривалъ дъдушка Крыловъ: «А вору дай хоть миллюнъ, онъ воровать не перестанетъ». Предлагаю, выразить ему наше порицанiе и презрънiе и просить коменданта назначить завъдующимъ кооперативомъ безпартшнаго».
Комендантъ предложилъ зав. кооперативомъ сказать что-либо въ свою защиту. Чекистъ былъ лакониченъ: «То-
варищи, отсъки ту руку по локоть, которая къ себ не волокетъ. Ув-вренъ, что исторiя повторится. Вотъ и все мое объясненiе».
Тюремная церковь была обращена въ театръ. На мъстъ алтаря была устроена сцена. Стънная живопись была замазана известкой. Вмъсто иконъ были развъшаны портреты вождей, Маркса, Ленина, Троцкаго и др. Вокругъ стънъ тюремные плотники устроили галерку. По воскресеньямъ устраивались спектакли. Играли заключенные, мужчины и женщины. Иногда какiе-то прiзжавшiе изъ города типы просвъцали насъ лекщями, преимущественно противорелигiознаго содержанiя.
Однажды галерка не выдержала тяжести, затрещала и стала садиться, опускаться внизъ. Погасло электричество. Какой-то шутникъ закричалъ: «Бълые занимаютъ тюрьму». Поднялась паника. Начальство, сидъвшее на переднйхъ скамьяхъ, бъжало въ ближайшую дверь. Публика столпилась около дверей. Скоро принесли керосиновую лампу. Пострадавшихъ не было, но спектакль былъ прерванъ. Люди расходились, говоря: «Богъ не допустилъ поруганiя святыни».
Однако, особаго проявленiя религюзности среди заключенныхъ не наблюдалось. Контингентъ заключенныхъ состоялъ, въ подавляющемъ большинствъ, изъ крестьянъ, отчего и губрабдомъ иронически называли «домомъ крестьянина». Далъе следовали городскiе рабочiе, интеллигенцiя (учителя среднихъ и низшихъ школъ, бывыпе чиновники, полицейскiе, духовенство) и, наконецъ, люди советской формацiи: коммунисты, чекисты, красноармейцы, комсомольцы, совработники и пр.
Советчики по одному, или по несколько человъкъ, предусмотрительно были вкраплены начальствомъ въ каждую камеру. Они задавали въ камерахъ тонъ, нссомнънно занимались доносами по начальству, вели себя вызывающе и часто позволяли себъ страшныя богохульства, оскорбляя
религiозныя чувства верующихъ. Невольно приходилось соблюдать осторожность, чтобы не подавать лишняго повода къ противорелигiознымъ выступленiямъ.
Все же часто приходилось видеть, какъ крестьяне, более пожилого возраста, утромъ или вечеромъ осеняли себя крестнымъ знаметемъ. Какъ и въ губподвале, и здесь спокойно помолиться было возможно только лежа.
Воскресные дни, когда не было работъ, были самыми тяжелыми. Люди не находили себе места. Ходили изъ камеры въ камеру, навещая знакомыхъ или родныхъ. Въ камерахъ стоялъ шумъ и гамъ, процветала игра въ карты, раздавались песни. Тюрьма стонала. По содержание песни были чисто арестантскiя, воспевающiя тяжесть тюремнаго заключенiя или удачные побеги заключенныхъ изъ тю-ремъ: «Сижу за ръшеткой въ темнице сырой», «Отворите мнъ темницу», «Славное море — священный Байкалъ», «Ланцовъ изъ замка убежалъ», а то воспевались: Ермакъ, Стенька Разинъ. Пелись пъсни и советскаго производства.
По вечерамъ устраивались спектакли или доклады. Тогда шла война съ Польшей. Докладчики захлебывались отъ успеховъ красной армiи, победоносно подступавшей къ Варшаве. «Даешь Варшаву», — можно было слышать возгласы на работе или въ камере. Поражетемъ подъ Варшавой и позорнымъ бегствомъ непобедимой красной армiи патрiотическая спесь была сбита, къ затаенной радости тюремнаго населенiя.
Праздникъ Рождества Христова въ тотъ годъ приходился въ будтй день и прошелъ въ работе. Накануне въ камере какъ-то невольно создалось особое настроенiе. Люди переносились мыслями къ покинутымъ семьямъ, вспомнили, какъ проводили праздники дома. Передъ праздниками читалась лекцiя о томъ, что никакого Христа никогда не было. На эту тему было много разговоровъ и по этому случаю въ камере затеялась беседа, перенесшая насъ въ Виф-леемъ, въ пещеру, къ пастухамъ и волхвамъ. Мы пропели
тропарь и кондакъ, какъ христославы въ деревне, объяснивъ содержанiе. Приблизительно такъ же прошелъ и праздникъ Святой Пасхи.
Съ наступлешемъ зимы сократились работы. Почти все время приходилось сидеть въ холодныхъ камерахъ. Зимы сибиркiя отличаются жестокими морозами. Крестьянамъ было запрещено рубить дрова на продажу. Снабженiе города отопленемъ было вверено учрежденiю, называемому Гублескомъ. Въ результате мы замерзали въ тюрьме, а граждане въ своихъ квартирахъ. Думаю, что въ тюрьме было легче перенести зиму, чемъ моей семье на свободе.
Необходимо отметить, что прихожане не забывали своихъ заключенныхъ пастырей, безуспешно обивая пороги совучреждешй со своими ходатайствами, они помогали осиротелымъ семьямъ. Даже производители хлеба — крестьяне переживали кризисъ. У нихъ были отобраны все запасы зерна. Они должны были сдавать государству: мясо, масло, молоко, шерсть, яйца и т.д. А горожане жили на голодномъ карточномъ пайке. Городское духовенство больше рядовыхъ гражданъ испытывало нужду и потому не могло помогать заключеннымъ собратьямъ или ихъ семьямъ.
Въ ноябре и декабре по амнистiи было освобождено значительное количество заключенныхъ, преимущественно уголовниковъ. Былъ освобожденъ одинъ священникъ о. Михей. Оставалось насъ четверо. Было освобождено несколько канцеляристовъ.
Какъ-то после Новаго года я былъ вызванъ въ канцелярiю. Бухгалтеръ усадилъ меня за столъ и далъ мне кучу счетовъ, указавъ, какъ ихъ заносить въ книгу. Проверивъ мою работу, онъ сказалъ, что я буду заниматься въ канцелярiи, въ качестве конторщика. Работа въ канцелярiи давала многiя преимущества: увеличенiе хлебнаго пайка, более частыя свиданiя съ семьей и т.д.
Къ сожалетю, работа моя въ канцелярiи продолжалась недолго. Въ тюрьме стали распространяться слухи, что въ
одномъ изъ съверныхъ городовъ Сибири устраивается первый концентрацюнный лагерь принудительныхъ работъ, куда будутъ высланы всъ лица, осужденный болъе чъмъ къ двухлетнему сроку заключенiя, что скоро и случилось.