3. Борьба с хищничеством на золотых приисках

В 1941 г. я снова был на Полярном Урале. На просьбу об отправке на фронт получил отказ. После полевой работы н обработки материалов в Омске и Новосибирске нас с женой весной 1942 г. послали на Ленские золотые прииски. В 1941г-1944 гг. мы работали на Дальнетайгинском прииске, руководя разведкой.

В апреле 1943 г. меня назначили начальником геолого-поисковой экспедиции на реке Токо (система Олекмы) в Якутии (в двухстах километрах к востоку от Дальне-Тайгинского прииска). Летом 1943 г. я обследовал большую территорию, убедился в том, что золота там нет, но есть кое-что другое и

интересные в научном отношении обнажения. До меня там никто из геологов не был. Зиму 1943-1944 гг., отправив большинство сотрудников в Дальнею Тайгу, я задержался в эвенкийском поселке Пос, (промыслово-охотничья станция), где привел в порядок геологические материалы и написал некоторые литературные работы (критика Горьковского соцреализма). Со мной остались только завхоз Гоголев, старатель Соловьев и студент Даровских. Однажды за ужином (строганина и спирт) я им сказал, что война началась и шла неудачно для нас по вине Сталина. Никто не возразил и не донес на меня.

В 1944 г. мы с женой и дочерью переехали в город Бодайбо, где затем три года затратили на то, что приводили в порядок подсчеты запасов по всему тресту Лензолото. Без утверждения ГКЗ^*) запасов золота прииски не имеют права работать, поэтому руководители треста ожидали от нас особо ценных результатов, и мы сами горячо стремились к этому.

В долгие зимние вечера мои коллеги собирались за игрой в преферанс, в которой четвертый партнер (сдающий карты) прикладывался к стакану со спиртом (водки на приисках нет), а так как сдавали по очереди, то прикладывались все, (один за другим). Игра становилась все более и более острой. Азартные игры вообще распространены на приисках. Были случаи, когда игроки в очко, проигрывали жен. Я упоминаю об этом в книге: «Очерки по истории Ленских золотых приисков», изданной с одобрения академика В. А. Обручева в 1949 г.

Я любил играть в преферанс или в шахматы, когда дождь стучит по туго натянутому полотну палатки и мешает идти в маршрут, но в городе я жалел время. До поздней ночи. сидел в архиве дореволюционного Ленского горного округа и это было кстати, так как после нашего отъезда с Лены. архив сгорел. В нем хранились Заявки на отводы приисков за период, начиная с 1842 года и до установления Советской власти.

В 1942 г. трест Лензолото отмечал столетие Золотой Лены, но празднование прошло очень скромно из-за войны. Я документально установил, что золотые россыпи, открытые в 1842 г., находятся на территории Якутзолота, первое же от-

крытие золота на Лене произошло только в 1846 г. Празднование столетнего юбилея повторили в 1946 г., на этот раз более торжественно. Посыпались премии, ордена и медали, но нам с женой, конечно, ничего не попало. Мои архивные розыски понравились начальству. А я был рад тому, что на шел более двух тонн золота в том же архиве. В 1846 г. была разведана россыпь в верховье реки Хомолхо. Именно на ней было разрешено открыть первый прииск Лены-Спасской, Однако, добыча золота там не велась. Дело ограничилось разведкой. Россыпь считалась бедной. Содержание золота в песках было всего лишь 2 грамма на кубометр. В то время такие россыпи разрабатывать было невыгодно и прииск «отошел в казну» (чтобы не платить за него налог). На балансе треста Лензолота эта россыпь не числилась, о ней просто никто не знал. Я побывал на месте, убедился в том, что россыпь не выработана и не размыта рекой, обработал материалы (не затратив ни рубля на полевую работу) и подсчитал запасы. По новым (через сто лет) экономическим и техническим условиям этот объект стал вполне промышленным. Мне летом 1946 г. дали командировку в Москву для утверждения запасов. Это был вообще первый случай подсчета запасов по документам столетней давности.

Пока эксперты проверяли подсчет, я сдал кандидатские экзамены (по марксизму-ленинизму, методике разведки, математической статистике и английскому языку), написал и представил в МГРИ к защите диссертацию. Ее тема: «Новые пути в разведке и оценке золотых россыпей». В этой работе я решил вопрос: «как при разведке и опенке россыпей надо учитывать крупность и пробность (т. е. чистоту) шлихового золота?» В дальнейшем, примененные при этом математические приемы, были использованы в той книге, о судьбе которой я здесь хочу рассказать, а полученная мною ученая степень (первая для Лены) тоже сыграла свою роль в излагаемой здесь истории. Защита была назначена на 21 октября, но не собрался «кворум» из-за гриппа. Защиту перенесли на Февраль 1947 г. Я взял отпуск и стал ждать в Москве. Защита прошла хорошо и я в коште февраля 1947 г. вернулся в Бодайбо. Снова занялся запасами золота в недрах.

По действовавшей в 1946-1947 гг. инструкции, в подсчет среднего содержания золота крупные золотинкн и самородки включались не полностью, а самое мелкое («плывучее») золото терялось при промывке пробы и совсем не учитыва-

лось, поэтому вычисленное содержание золота в песках явно преуменьшалось против действительности. К тому же выводились различные поправочные (в сторону уменьшения содержания) коэффициенты. Вместо, например, 5 граммов на кубометр геолог выводил лишь 2 г/м. План добычи золота составлялся с перестраховкой. Это облегчало хищничество. Выхватывались лишь самые богатые участки. С месторождения снимались «сливки». А более бедные участки заваливались пустой породой. Со временем эти участки перерабатывались снова, иногда до пяти раз! Труд шахтеров затрачивался в несколько раз больше, чем надо и при поспешной работе терялось много золота в отвалах. А трест получал Красное знамя, премии, ордена и медали. Перепадало кое-что и геологам. Нам же с женой даже медали за доблестный труд на оборону не дали. Я понимал, что трудовые успехи — лишь повод для награждения, а причина — заслуги перед партией. С тех пор к орденам мирного времени я отношусь с неуважением.

Авторы порочных инструкций по подсчету запасов и составители учебников по методике разведки причинили нашей промышленности больше вреда, чем самое страшное стихийное бедствие. При этом вред оказывался тем большим, чем авторитетнее были авторы инструкций (академики, ведущие профессора и т. д.), Авторитет без нравственности — зло. А нравственным у нас в стране считалось не то, что было на самом деле, а то, что укрепляло власть номенклатуры, хотя бы в ущерб национальному богатству.

Видя, как трест Лензолото обманывает государство, портит месторождение, а геологи нарушают профессиональную этику, я забыв о мудром правиле: «не критикуй крокодила, пока ты не вылез из его болота», выступил против хищнической инструкции, но встретил враждебное отношение начальства и своих коллег. Ведь их благополучие зависело от этого хищничества. По геологическим .инстанциям я выступал с предложением аннулировать перестраховочные инструкции, но сломать бюрократическую машину невозможно. Бюрократ держится за инструкцию крепко, как репей за собачий хвост. Мне было ясно, что хищничество Лензолота поддерживает Главзолото МВД. Поэтому я послал докладную записку в Государственный Комитет Обороны СССР лично А. И. Микояну, который тогда руководил экономикой страны. Через некоторое время из Главзолота был звонок

тресту, чтобы он унял меня. И тут начали меня унимать, да так, что я чуть не попал в исправительно-трудовой лагерь, имевшийся тогда на приисках (начальником лагерей был подполковник Сережников — заместитель управляющего трестом).

Моя жизнь и жизнь семьи стала невозможной. Мы подверглись бойкоту. Ни один человек не стал на нашу защиту. Что означает бойкот — можно судить по одному факту: семья Ленина после казни его брата Александра подверглась бойкоту и вынуждена была бежать из Симбирска. В советское же время такой побег был затруднен. Без разрешения начальства переехать из города в город нельзя. Нам же помогло одно случайное событие. Жена во время отпуска поехала в Иркутск, поговорила там с секретарем обкома Сухаревым о том, что я кандидат наук, а используют меня рядовым геологом на приисках в то время, как в вузах преподавателей с учеными степенями не хватает. Сухарев накануне отъезда в высшую партийную школу позвонил управляющему трестом Лензолото, чтобы меня отправили в Иркутск и тот рассчитал меня. Я, бросив почти все свое имущество, осенью 1947 г. вылетел с двухлетней дочерью и няней в Иркутск. Там меня назначили преподавателем Горно-металлургический институт,  правда, не совсем по моей специальности (на кафедру минералогии), но выбирать не приходилось и я принял должность, а через год, уже в 1948 г. легко перешел по конкурсу в другой институт того же главка вузов — в Северо-Кавказский горно-металлургический институт (г. Дзауджикау, бывший Владикавказ), где в 40 лет стал заведующим кафедрой разведочного дела.