9. Суд.

Судили меня в Пермском облсуде дважды и оба раза в закрытом зале, без публики. Каждое утро, прежде, чем везти в суд, меня из камеры переводили в бокс размером полтора метра на метр. Там скамейка высотой около 20 сантиметров, так что садиться на нее и вставать с нее очень трудно. И там' же параша с нечистотами, не выносимая в течение многих дней. Вонь такая, что тошнота подступала к горлу. Сюда мне приносили миску баланды- и кусок тюремного хлеба на завтрак, а часа через 2-3 везли в суд уже обработанного так, что я плохо начинал соображать. В суде я жаловался на эту обработку, но положение не изменялось.

По моему «делу» есть три приговора. Первый был в том же 1958 г. отменен ввиду грубого нарушения одной из процессуальных норм. Второй был вынесен в декабре 1958 г. затем уточнен Верховным Судом РСФСР в 1961 г. по ходатайству Елены Дмитриевны Стасовой (это был третий приговор) .

Первый раз, 7-9 октября 1958 г., мне дали 10 лет плюс 3 года запрещение занимать преподавательские должности и 5 лет лишения избирательных прав. Защитника дали без моего согласия (Титлянову). Она говорила, что я виновен, но заслуживаю снисхождения, а я доказывал свою невиновность. После суда она подала кассационную жалобу, указав по моей просьбе на противоречие, состоящее в том, что одна психиатрическая экспертиза признала меня ненормальным, а другая наоборот, — нормальным. Я же настаивал на своей нормальности. И вот 11-17 декабря 1958 г. состоялся второй процесс. На суде была третья психиатрическая экспертиза (во главе с Лунцем), признавшая меня нормальным. Судьей был Зеленин, народными заседателями Ефимова и Ско-

 

таренко, обвинителем — Буканов, защитником — московский адвокат Третьяков, секретарем — Ивашева.

На суде я вел себя агрессивно, не полагаясь на защитника. Когда прокурор сказал, чтобы я не прикидывался дурачком, отрицая свою виновность, я возбужденно ответил ему, что дурак не я, а он и что со временем его самого будут судить. Суд прервал заседание. Через несколько дней на заседании был другой прокурор (Буканов), но и с тем я воевал. Я не знаю — как это отражено в протоколе (его мне не показали), но это был громкий процесс. Мое поведение на суде, как и до суда, на следствии, определялось железным правилом: нечестно быть честным с нечестным. Врагов надо запутывать и компроментировать, а о друзьях ничего не говорить, чтобы не подвести их.

Суд дал мне 8 лет лишения свободы плюс 5 лет запрещения занимать преподавательские должности и 5 лет лишения избирательных прав (это, по-видимому, ссылка). Снижение срока лишения свободы с ранее назначенных 10 лет до 8 суд оговорил так: «ввиду состояния здоровья». Напомню, что во время суда мне шел 52-й год, я был инвалидом 3 группы.

После суда я как-то успокоился и чувствовал гордость, как честный солдат, получивший раны. Эти раны заменяли мне награды за всю прошлую жизнь.

Мое «преступление» суд квалифицировал как «клевету на советскую действительность» с такой детализацией: клевета на науку, печать, литературу, сельское хозяйство, внешнюю политику и аппарат ЦК. Все это подведено под статью 58-10 часть I. Уголовного Кодекса РСФСР, говорящую о призывах к ослаблению, подрыву и свержению советской власти, хотя ни в каких призывах меня не обвиняли. Мотив «преступления» — «озлобление на советскую власть в связи с неопубликованием книги» (какой именно книги — не сказано).

Виновным себя я не признал, добавив, что я выступал против курса партии, но не против государства, а ответственность за такое выступление наш уголовный закон не предусматривает.

После суда мне должны были представить протоколы судебных заседаний, чтобы я мог более обоснованно написать кассационную жалобу, но судья не выполнил этого требования закона. Суд не считался с нормами уголовно-процессуального кодекса. Беззаконие хуже самых дурных законов.

 

В приговоре от 17 декабря 1958 г. по моему делу суд не решил судьбу вещественных доказательств и не вернули их мне. Между тем, по пункту 4 статьи 69 УПК РСФСР, действовавшего в то время, эти вещественные доказательства должны быть возвращены мне.

В 1982 г. облсуд возвратил мне часть вещественных доказательств (три дневника), а все остальные решил хранить при судебном' деле № 6638, ссылаясь при этом на п. 5. ст. 86 УПК 1960 г., хотя закон обратной силы не имеет (ведь судили-то меня в 1958 году).

В 1982 же году Пермское управление КГБ прислало мне копию списка вещественных доказательств, составленного облсудом за три месяца до вынесения приговора. В список вошло 9 моих писем к разным лицам, 2 рукописи, выписки из газеты «Новая Жизнь» за 1917 г. и три записные книжки. В этот список почему-то не вошли взятые следователем у меня при обыске следующие материалы:

1. Рукопись моей статьи «О споре Лифшица с Видмаром» (хотя она упомянута в обвинительном заключении);

2. Письма писателей Овечкина и других ко мне;

3. Дневники. Их было у меня много.

4. Личные документы: партбилет, комсомольский билет, паспорт, удостоверение об окончании I и II ступени Тамбовской Губсовпартшколы, из-за отсутствия которых позднее страдала моя пенсия.

В дневниках, кроме геологических наблюдений, которые я не успел теоретически обработать, есть сюжеты, наброски очерков, рассказов и статей, а также научные идеи и записи, важные для личной жизни.

О двух научных идеях могу сказать следующее:

В 1943 г. я кратко описал способы и устройства для психического воздействия на человека. Одно из устройств я назвал «правдоскоп», а другое — «психическая машина».

Позднее в разных странах появился «детектор лжи» (аналог моего правдоскопа). Психическая машина по своей идее — направленный инфразвук. При определенных параметрах инфразвук приводит слушателя в состояние грусти, печали, тоски, паники и т. д. Возможно и противоположное влияние: возбуждения, радости, веселья, подъема духа.

 

В лагере в 1959 г. я, по памяти, более подробно описал эту машину и ее действие на человека». В цикле рассказов: «Вечера в лесной избушке» 9-й, 10-й, 11-й и 12-й вечера посвящены как раз этой машине.

Недавно я узнал, что КГБ в первой половине шестидесятых годов проводил эксперименты с психическим воздействием на людей («Пермский треугольник»). Не по моей ли идее?

Я не знаю — когда, кто и с какой целью украл некоторые вещественные доказательства и почему не все они включены в список, составленный в сентябре 1958 года, но мне причинен большой вред. В украденных дневниках были и другие мои идеи.

Нельзя оценить стоимость украденного. Все это бесценно, и лишь условно можно назвать сумму — один миллион рублей (стоимость изобретений и сюжетов)! а есть еще и «протори»^*).

Я в 1958 же году обжаловал решение суда, но Верховный суд РСФСР отклонил мою жалобу.

В январе 1991 г. Пермское Управление КГБ прислало мне ксерокопии моих писем с многочисленными лакунами (вследствие небрежного снятия этих копий).