10. Лагерь

В январе 1959 года меня повезли в лагерь. Это был «Дубровлаг» в Мордовии. Там от станции Потьма на север через леса и болота протянулась на 70 км ширококолейная железная дорога до города Темникова. Эта дорога не показана на картах. Вдоль нее справа и слева на расстоянии до десятка или чуть больше километров расположено штук двадцать лагерных пунктов «Дубровлага». Они были построены царским правительством для немецких военнопленных. Во время гражданской войны Ленин телеграфировал Пензенскому Губисполкому (в то время территория этих лагерей, кажется, входила в Пензенскую губернию): «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концлагерь вне города» (том 50, 5-го изд., стр. 144). Таким образом, этот лагерь заполнялся сомнительными гражданами. Философы говорят, что позна-

 

ние начинается с сомнения. А так как сомнение приводит к лишению свободы, то это значит что познания начинаются с лишения свободы.

Я побывал в лагерных пунктах: №№ 1-7, 3, 5, 10, 11, 14 и 17 (в некоторых дважды). На одном месте долго не держали, так как администрация боялась, что заключенные устроят подкопы под ограду или заведут знакомства с обслуживающим персоналом (из местного населения). Сроки заключения у всех были большие. Передавали как шутку: Пригнали этап. Начальник спрашивает каждого: Фамилия? Статья? За что сидишь? Один ответил: — Ни за что, гражданин начальник. А тот сказал: — Врешь! Ни за что дают пять лет, а тебе дали десять... Состав заключенных часто меняли. Военные преступники, изменники родины, религиозные сектанты... Одно время я попал в лагерный пункт, в котором все были осуждены по статье 58-10 (антисоветская агитация), а в других пунктах со мной сидели эсэсовцы, бандеровцы, полицаи, иеговисты, сионисты, немцы, крымские татары, венгры, иранцы, турки, евреи, прибалтийцы, узбеки, азербайджанцы, украинцы, конечно русские и т. д. В каждом лагерном пункте содержалось от тысячи до двух тысяч заключенных.

В лагере я, как инвалид 3 группы, был назначен сначала на легкую работу — плетение шляп из цветной соломки, но недели через две после того, как на собрании я задал начальнику культурно-воспитательной части (КВЧ) майору Марченко ехидный вопрос, на который он не смог ответить, с меня «сняли» инвалидность и я оказался на тяжелой работе: разнорабочим на строительстве. Несколько раз меня сажали в барак усиленного режима (БУР). Однажды я был в бригаде бандеровцев. Их 35 человек, бригадир — Пицань. Это очень культурные люди и добрые! В других бригадах случались ссоры. В таких случаях говорили: что вы пугаетесь, разве у вас кулаков нет? В бригаде оуновцев (бандеровцев) никогда этого не было.

Дальше описывать обстановку в лагере не буду (тяжело вспоминать). После работы я, сидя на койке, что-то писал или читал.

В каждом лагерном пункте у меня появились друзья. Первым по времени появления был уже упоминавшийся Емельян Семенович Репин, мой ровесник, бывший полковник. Он

 

написал патриотический детективный роман о шпионах и разведчиках. После 10-летнего проживания на Воркуте его снова посадили, незадолго до моего прибытия в лагерь. Освободился чуть раньше меня и через несколько лет умер. Похоронили его во Львове. Я побывал на его могиле в 1972 г. а его роман КГБ (полковник Пачурин) не разрешил напечатать ввиду наличия антисоветских высказываний.

Вторым другом, в другом лагпункте, был студент-журналист Юра Анохин. Мы с ним еще в институте Сербинского сидели и певали там дуэтом во время прогулки «Белые акации...». Посадили его за сочинение стиха против оккупации советскими войсками Будапешта. Освободился он раньше меня, а перед «Перестройкой», снова посадили. Он — поэт и художник, ныне живет в Москве, бывает у меня.

К концу моего пребывания в лагере у 'меня был близкий друг Олекса Тихий, учитель из Донбасса. Он сидел трижды. Встретились мы с ним во время его второй посадки. Осудили его за то, что возмущался против руссификацин украинской школы. Освободили до меня. Умер в пермской тюремной больнице на 56-м году жизни в 1982 г. Его прах, уже после провозглашения независимости Украины перезахоронили в Киеве.

Были и другие товарищи, с которыми я поддерживал хорошие отношения. Но много было и очень дурных людей.

Хуже всех был лагерь № 10. Трехъярусные нары, скверная пища, грубое обращение надзирателей... Относительно лучшим был лагерь № 17. Там мы вывели клопов и установили культурный порядок

В лагерной больнице я лежал в тяжелом состоянии. Меня спасли прибалтийские врачи-заключенные, работавшие санитарами. А литовский каноник Петр Рауда приносил мне кое-что из еды. Лагерное питание стоило 9 рублей в месяц. Рауда получал посылки от паствы. Так я и выжил «на зло врагам».

Я вел записи своих мыслей и наблюдений в лагере, но эти бумаги у меня отобрали при освобождении. И не вернули!

Не помню, когда, кажется, в 1961 году я узнал, что моя книга об элементах-примесях была отобрана у студентов, аспирантов и преподавателей и весь ее тираж был сожжен в Пермском университете еще в 1958 году. Сжигали, ректор Тиунов, декан Маловичко и зав. спец. частью (фамилию не знаю).

 

Тогда же я узнал, что и другая моя книга («Недра Донбасса») в 1958 году была уничтожена. Она должна была выйти в свет в Донецком книжном издательстве. Я уже подписал верстку книги и послал ее в Донецк. До ареста мне уплатили 25 процентов гонорара, хотя должны были уплатить 50 процентов, а остальные должны были выдать после выхода книги в свет. Причина того, что набор был рассыпан, мне не названа.