ОДИННАДЦАТЫЙ ЛАГПУНКТ

 

Приехали. На станции, у дороги, сидят работяги. Их начинают грузить в те вагоны, в которых прибыли мы.

—   А вы куда? — спрашиваем.

—   Всех советских граждан убирают с одиннадцатого, а иностранцев сюда свозят.

Одиннадцатое лаготделение состоит из двух частей. Лагерь, так же как и девятое лаготделение, окружен забором из горбылей. А через дорогу — вторая часть лагеря, так называемая промзона. В промзоне расположена мебельная фабрика, на которой и работает большинство заключенных одиннадцатого лаготделения.

...Весь этап заводят в промзону. Неизбежный шмон. Гроза минует мои записки. Это уже хорошо...

Сразу же встречаю знакомых: школьный товарищ по Берлину, кинооператор; английский подданный из Берлина, скаутмастер берлинской дружины русских скаутов. Тут же со мной член Союза, фельдшер с девятого лаготделения.

Меня зачисляют в прачечную. Итак, снова корыто. Но в этой прачечной — неслыханный технический комфорт: вода нагревается паром. Отпадают топка котлов, пиление дров.

Одиннадцатый лагпункт весь утопает в зелени. Везде клумбы с цветами. Футбольная площадка. Большинство бараков — двухэтажные и они в гораздо лучшем состоянии, чем на девятом. Столовая — большой зал с объемистой сценой. Перед сценой — оркестровая яма. КВЧ — большая и светлая комната. В библиотеке много книг. Заведует библиотекой сын покойного тенора Собинова, кажется, после войны вывезенный из Берлина на Восток. Культоргом лагеря (из заключенных) к моему большому удивлению оказывается один из вождей движения евразийцев — профессор Петр Николаевич Савицкий из Праги. Основное его занятие — распределять по баракам и секциям присылаемые из центра газеты. Профессор вполне проникся «важностью и ответственностью» порученной ему лагерной администрацией работы. Бедный профессор, по-видимому, совершенно серьезно поверил

 

в то, что он советский человек. О советской власти он говорит только с благоговейным придыханием. Грустное впечатление произвел на меня профессор Савицкий, кажется, вполне искренне разглагольствовавший об американских поджигателях войны и советских достижениях. Бог ему судья!

 

НАСТРОЕНИЕ ГРУППЫ НТС НА ОДИННАДЦАТОМ ЛАГПУНКТЕ

 

На одиннадцатом лагпункте нас три члена Союза. В свободное время мы гуляем по темным осенним аллеям и разговариваем. Целыми часами мы обсуждаем наше положение, обмениваемся сведениями о Союзе, полученными в заключении... Мы обсуждаем также наши шансы выскользнуть вместе с иностранцами и приходим к заключению, что они ничтожны. Значит нам нечего, собственно, и волноваться. Надо поставить крест на несбыточные мечты и стремиться не опуститься, а остаться верными себе. Потихоньку будем долбить марксистские «идейные твердыни», — «капля и камень точит». А если что-нибудь в лагерях начнется, так кирпичей и камней во всяком случае достаточно... Мы все трое, как, впрочем, почти все заключенные, чувствуем некое беспокойство, как перед грозой, некоторое подземное дрожание, предшествующее извержению. Тогда мы еще ничего не знали о восстаниях в северных лагерях.

 

ПРЕССА В ЛАГЕРЕ

 

Приходят «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Советская Мордовия», «Культура и жизнь», «Огонек», «Крокодил»... Появились немецкие газеты из «Германской Демократической Республики». На них все набросились.

Весной 1954 года в одной из этих газет читаем подробное сообщение о переходе видного антисоветского эмигрантского деятеля Трушновича в Советский Союз^*. Вся наша союзная группа теряется в догадках — кто этот Трушнович? Фамилия всем нам незнакомая. И почему бы он стал переходить?

Потом в одной из старых газет откапываем сообщение о добровольной сдаче себя в руки советских органов безопасности двух диверсантов, заброшенных с Запада американской разведкой при помощи одной эмигрантской организации. Упоминаются имена Байдалакова, Поремского, Околовича, Редлиха. Нам ясно, что Союз работает, и работает успешно, если может забрасывать в СССР людей. Снова и снова мы перечитываем эту заметку. Жаль, что погибло два человека. Но значит наши живут и борются.

— Этих поймали, — говорит один из наших, — других не поймают!

Решили с той поры внимательно просматривать периодическую прессу, чтобы не пропустить интересных для нас сообщений.

 

СОВЕТСКАЯ ПРОПАГАНДА СРЕДИ ЗАКЛЮЧЕННЫХ

 

Нежданно-негаданно назначена лекция. Тема: партия и советский народ в борьбе за мир. На лекцию пришло много народу. Всем было интересно, как офицер МВД в золотых погонах будет читать доклад для заключенных. При этом подмывало, что можно будет даже задавать вопросы!

— Возможность задавать вопросы чекистам, — говорит один, — это признак близкого конца света и пришествия антихриста!

Доклад всех разочаровал. Ничего нового. Все старо, избито, давно известно.

Несмотря на возможность подискутировать, желающих являться на подобные лекции стало немного, и начальство прибегло к испытанному способу — сразу после доклада давать киносеанс. Это опять подняло «процент» посещающих лекции.

Приехал какой-то подполковник читать доклад на тему: советский гуманизм. Тема, что и говорить, особенно интересная для лагерников. Подполковник начинает с Адама, говорит о высокогуманитарной миссии советского народа. Как мутный ручей текут восхваления советского строя!

— Советская власть вас не только карает. Она еще и милует. Указом Президиума Верховного совета СССР из-под стражи освобождается ряд лиц — по амнистии, по пересмотру дел, по актировке. Где вы видели такое милосердие? Миллионы уже освобождены, а это только небольшой процент всех тех, кто будет освобожден. Вот так...

В зале гробовая тишина.

— Лектору можно задавать вопросы, — говорит заместитель начальника лагеря, восседающий за председательским столом, — но организованно и по очереди. Вот вы первый, — обращается он к поднявшему руку румыну.

Тот встает.

— Гражданин начальник, вы сказали, что советская власть освободила уже миллионы и что это только небольшой процент тех, кого освободят. Если миллионы — небольшой процент, то сколько же сидит в лагерях? Полстраны?

В зале оживление, смех. Кто-то кричит:

—    Верных сорок миллионов! Вот это действительно гуманизм! Из-за кулис показывается лисья физиономия одного лагерного активиста, которому сидящий с края опер делает какие-то знаки.

—    Эй, руманешти, уноси свою голову, — кричат из зала румыну. Румын начинает пробираться к выходу.

Тут вскакивает итальянский священник per Leoni — как его все зовут — и на вполне приличном русском языке кричит:

— Не верьте обманщикам-чекистам! Не верьте этой безбожной власти! Чекисты вас обманывают, боритесь с ними!

Все обомлели. Председательствующий вскочил и начал, размахивая руками, кричать:

— Что вы здесь речи произносите? Приедете на родину — там и митингуйте!

Поднялся гвалт. С большим трудом удалось утихомирить горячего

 

Леони. Между прочим, после этого выступления его все-таки посадили в изолятор, — несмотря на гуманизм советской власти. Тем не менее все уже чувствовали, — и не только в нашем привилегированном лагере для иностранцев, — что сила, самоуверенность власти уже дали трещину, которую едва ли удастся заделать...

Подобные пропагандные лекции, а после них, скажем мягко, обмен мнениями между начальством и заключенными, происходили в это время уже довольно часто, примерно раз в месяц. Иногда дискуссии принимали очень резкий характер. Несмотря на внешний либерализм, начальство по-тихому пыталось, конечно, через стукачей выудить не в меру разошедшихся вопрошателей.

В нашем привилегированном лагере для несоветских граждан в сравнительно очень мирной форме нашло таким образом свое отражение то бунтарское настроение, которое привело к лагерным восстаниям в других местах.

 

ТЯЖЕЛОЕ ПРОДОВОЛЬСТВЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И СПАСИТЕЛЬНЫЕ ПОСЫЛКИ

 

К зиме начинаются неприятности. Питание резко ухудшилось. Ларек пуст. В связи с этим — опять недостаток в хлебе. Лагерники издеваются над «объяснениями» начальства, что очень много хлеба «несознательные элементы» на воле скармливают скоту.

— Да, да, обещал Маленков заняться сельским хозяйством. Вот и занялся — супы пошли пустые...

Приезжают якобы из других лагпунктов. Рассказывают, что на всей трассе магазины пустые — как в лагерях, так и в поселках.

Зато немцам идут из Западной Германии великолепные посылки, в которых не только продукты, но и одежда. Добрая половина немцев ходит в прекрасных тренировочных комбинезонах. Лагерь расцвел яркими ковбойскими рубашками, хорошими пуловерами. Некоторые получили даже гражданские костюмы.

...Ноябрь 1954 года. Все бело. Лагерники приуныли. Люди устали жить фантастическими слухами. Никто уже больше не надеется на реальное значение всяких амнистий и пересмотров дел. Даже самый цепкий из всех слухов. — слух о новом смягченном Уголовном кодексе — перестал циркулировать. Лишь посылки из Германии поддерживают настроение и напоминают о свободном Западном мире.

Неожиданно и я получаю посылку. В ней какао, шоколад, конфеты, жиры... Для меня важна не посылка сама по себе, а важно то, что обо мне знают на Западе, что я не просто канувший в небытие в 1947 году...

 

СЕКРЕТ «ВРЕДИТЕЛЬСТВА»

 

По лагерным порядкам на работяге должно быть целое белье. Если оно порвется, его сдают в починку. Если же оно так сильно порвано, что «овчинка не стоит выделки», то его сдают в актировку. Актировка производится каждые три месяца. Сдав в актировку, скажем,

 

500 пар белья, заведующий банно-прачечной бригадой получает 500 пар нового белья для пополнения фонда. Казалось бы — все в порядке. Но с течением времени мы стали замечать, что очень редко в обращении появляются новые пары белья. Выяснилось, что получаемое на работяг новое белье просто сплавляется куда-то «налево» через вольнонаемный состав и бесследно исчезает за проволокой, а из-за проволоки доставляется подержанное, но еще приличное белье, которое и идет работягам. Заведующий прачечной делит доходы с какими-то дельцами на воле.

Как и всякое место, где есть материальные ценности, наша прачечная это место хищений. Результат — обогащение начальства за счет обобранных масс.

А прачки? Прачки должны, во-первых, выполнять норму, во-вторых, стирать белье так, — чтобы оно было чисто, — скажете вы. Нет, совсем не так. Прачки должны стирать так, чтобы не было жалоб. Работа прачечной, как и работа всякого предприятия в советском государстве, хороша тогда, когда ею довольно начальство. Хороша ли работа по существу, это никого не интересует.

Работяга может сдать белье грязное, как половая тряпка. Ему-то ведь все равно, он его больше не увидит. Каждая прачка должна за смену выстирать примерно сто штук белья. Мыла положено по 50 граммов на заключенного в месяц, при этом половина уходит на личные нужды его. Нормально грязное белье кое-как отстирывается, но что делать с совершенно черным и промасленным? Отстирать так, чтобы оно было мало-мальски чистым, нет никакой возможности. Все равно его даже выстиранным никто не возьмет.

Но и тут находится выход, — есть распоряжение, что если в норме, которую вы должны выстирать, вам попадается рваный объект, вы его можете не стирать, а слегка прополоскать, высушить и сдать в актировку. Это-то и есть спасение: резкое движение, раздается треск — рубашка пойдет в утиль.

За 14 месяцев моей работы в прачечной на одиннадцатом лаготделении я порвал около 500 рубашек и кальсон, вполне годных еще для употребления. И это далеко не было рекордом. Если считать, что в Советском Союзе 10 000 лагерей и в каждом минимум 10 прачек, и каждая прачка рвет в год нарочно, чтобы не стирать, скажем, 500 предметов, то в одних лагерях по Советскому Союзу нарочно портится в год 50 миллионов объектов белья. Каждая пара лагерного белья, конечно, самого грубого качества, стоит около 80 рублей. Итого, прачки рвут белья на два миллиарда рублей в год. Правда, нужно оговориться, что и утиль представляет некоторую ценность, да и не все порванное идет в утиль. Сократим эту сумму на половину — все же государству остается убыток в один миллиард.

На труд, организованный из-под палки, человек отвечает вредительством и саботажем.

 

СОВЕТ АКТИВА

 

Осенью, по почину начальства, образовался совет актива.

— Это что еще за животное, — спрашивают лагерники.

Очень скоро выясняется, что совет актива — это животное явно кошачьей породы, в мягких и нежных лапках скрыты острые когти.

Начальство широковещательно объявило, что, во-первых, совет актива образуется из наиболее активных отличников производства, безупречно ведущих себя в бытовом отношении. Во-вторых, что совет актива выбирается заключенными из кандидатов, предложенных начальством, но можно выдвигать и своих кандидатов. В-третьих, что совет актива представляет интересы заключенных перед лагерным начальством и в то же время ответственен перед начальством за производство и за порядок в лагере. В-четвертых, все конфликты между заключенными, а также между заключенными и лагерным начальством должны разрешаться по возможности советом актива.

Работяги относятся к этому очередному совету весьма скептически. Для них важно, главным образом, то, что от совета актива зависят теперь свидания с родными.

 

ДОМ СВИДАНИЙ

 

Рядом с вахтой стоит здание, окруженное высоким забором. Это так называемый дом свиданий. Дом свиданий — обыкновенный барак, разделенный на несколько комнатушек. В каждой комнатушке стоят двухэтажные нары, устройство самое примитивное.

Заключенный лагеря, если он не находится на положении штрафного и выполняет норму, может подать заявление начальству с просьбой устроить ему свидание с женой. Начальство разрешает ему свидание только, если

1.    заключенный хорошо работает и хорошо себя ведет;

2.    по своим настроениям не является врагом советской власти и на хорошем счету у лагерного начальства;

3.    числится законно женатым;

4.    он или его жена могут оплатить приезд жены в лагерь.

Свидание разрешается на срок от трех суток до недели, очень редко дольше. Лица, хорошо знающие политику советской власти в отношении лагерей, говорят, что устройство домов свиданий меньше всего преследовало гуманитарные цели. Выяснилось, что заключение миллионов людей, способных к семейной жизни, неблагоприятно отразилось на приросте населения. Кроме того, дом свиданий — это лишняя возможность оказать давление в производственном и бытовом отношении.

Дома свиданий имеются во всех лагерях, кроме штрафных, спецлагерей и т. п. В последнее время они, кажется, устроены и в каторжных, и в режимных.

Начальство не слишком церемонится с клиентами домов свиданий. Часто помещают по несколько пар в одной комнате. При таких условиях свидание с женой часто превращается в тяжелое унижение. Но советскую власть это мало беспокоит.

 

— Создали, подлецы, инкубаторы для деторождения. Солдат, мол, не хватает, — заявил мне один пожилой бухгалтер. — В древнем мире с рабами вряд ли кто так обращался. Помещают тебя в клетку — живи, мол, с женой, авось будет нужное власти потомство.

Когда в доме свиданий кто-нибудь есть, он всегда заперт. Жена обыкновенно не имеет права покидать лагеря, и ей в зоне нечего делать. Но заключенного на время пускают в зону. Он может погулять, приобрести нужное в ларьке. Если ваша жена тоже заключенная, к вам могут ее привезти, в виде исключения, если лагерь, где она содержится, недалеко расположен.

В женских лагерях имеются также дома свиданий, но там положение обратное. К осужденным женам приезжают вольные мужья. Странно проходить мимо дома свиданий и видеть над забором лица женщин, смотрящих на незнакомую им жизнь лагеря.

Если верно, что кто-то назвал Соединенные Штаты страной неограниченных возможностей, то еще более прав тот, кто назвал Советский Союз страной неограниченных невозможностей.

 

РОЖДЕСТВО И НОВЫЙ ГОД НА 11 ЛАГОТДЕЛЕНИИ

 

Наступает Рождество. В лагере много католиков и протестантов — немцы, венгры, румыны, чехи, финны. Почти в каждой секции горит маленькая елочка. Вместе с католиками и протестантами празднуют и православные. Благодаря посылкам праздник действительно выглядел как праздник. Кажется, что на один вечер мы все вырвались из-под власти МВД и снова чувствуем себя людьми.

Встреча Нового года — 1955. Что-то принесет он? Я вспоминаю все встречи Нового года в тюрьмах, лагерях. Каждый раз в этот день мне казалось, что грядущий год принесет мне свободу, и каждый раз я разочаровывался. В этот канун Нового года я уже не думал о свободе. Я не забыл ее, но свыкся с лагерем. Я в этот вечер не ставлю судьбе никаких условий. Я только прошу Бога, так чудесно хранившего меня до последнего дня, не покинуть меня и дальше. Прошу дать мне силу и твердость бестрепетно нести свой крест.

 

ПЕРВЫЕ СЛУХИ О ЛАГЕРНЫХ БУНТАХ

 

Приходит небольшой этап.

—    Да, братцы, — рассказывает один инвалид. Мы с Ичиги, а вот он — из бухты Ногаева. Неспокойно в лагерях на севере. На Воркуте бунты были, стрельба. Человек 200 убили. Много расстреляли. Знаменитый генерал Деревянько, этот вор, арестован. Сам Руденко приезжал.

—    А из-за чего бунты?

—    Из-за многого. Лагерники требовали снятия номеров, замков с бараков, а главное, — чтобы амнистию проводили в жизнь.

—    А когда началось?

—    Да с лета 1953 года — началось и на Воркуте и на Инте в одно время.

— Ну и что получилось?

 

— Да вот номера и замки поснимали. Пока толком ничего неизвестно. Узнаем...

Но вот приходит большой этап с севера. Этапников помещают на целый месяц в особом карантинном бараке. Официально туда запрещено ходить. Калитка в проволочном заборе на запоре. Но рядом с калиткой в проволоке проделана дыра. Пролезаю на разведку и сразу нахожу знакомого. Это один русский инженер. Он и его сын были арестованы после войны. Он — член Союза. С ним я познакомился на Воркуте. Открываю еще одного — тоже союзник. Теперь нас здесь пять членов Союза. Мы обмениваемся информацией. У вновь прибывших больше новостей, чем у нас. Они ближе соприкасались с бунтующей лагерной стихией. Однако ясной картины все же нет. Ясно только одно: в большинстве северных лагерей были беспорядки. Особенно сильны они были на Воркуте, в Норильске и в Восточной Сибири. Беспорядки начались с забастовки. Заключенные выставили ряд требований о смягчении режима.

—   А как, — спрашивает один, — относились к забастовкам бытовики, разные там блатные и иже с ними?

—   Да совсем по-разному. Местами принимали участие, местами держались в стороне, а кое-где были против. Бытовики разные бывают, раз на раз не приходится. В одном месте их зона была рядом, так в тот лагерь ворвались солдаты вооруженные, но без патронов и начали избивать заключенных. А в бытовой зоне собралось несколько тысяч бытовиков и смотрят сквозь щели. Наша 58 статья подняла крик: «что же вы, иуды-предатели, нас бьют, а вы смотрите?» Те не выдержали, повалили забор, ворвались в нашу зону с ножами и много солдат поранили.

—   А потом что?

—   Да что, навели порядок!

 

НАША СОЮЗНАЯ ГРУППА

 

...Теперь посылки из Германии идут не только мне, но и моему другу-фельдшеру. Мы можем делиться и с другими членами Союза. Часто сидим вместе и пьем чай или какао — предел роскоши.

И хотим мы или не хотим, но разговор все время возвращается к перспективам будущего. Иностранцы все рвутся домой.

За этим, сравнительно благополучным внешне, фасадом, среди массы заключенных советских подданных, тлеют очень радикальные настроения. «Вот подождите, — поговаривают они, — западные уедут, так мы тут тоже шумок поднимем».

Нашей группе известно об этих настроениях. На очереди стоит вопрос, как на них реагировать. Это мы и обсуждаем. А пока «суд да дело» — каждый из нас по-прежнему ведет словесные бои со сторонниками властей предержащих.

Одному из наших приходит посылка от члена Союза из Мюнхена. Это новый шаг вперед. Значит, о нас знают и в Союзе.

Вычитали из газеты, что советское правительство протестует перед западными державами по поводу посылки воздушных шаров в СССР. Мы смотрим друг на друга.

—    Наши или не наши?

—    Наверное, не наши. Шары много денег стоят. А где у НТС деньги. Никогда не было и не будет.

—    А, по-моему, шары пускают и наши и не наши.

—    Что гадать на кофейной гуще, — говорит самый старший из нас. — Поживем — увидим.