РАЗМЫШЛЕНИЕ ОБ АВТОРЕ —

ПОСЛЕДНЕЕ В ЭТОЙ КНИГЕ

 

Всякий уважающий себя читатель, особо в повествованиях автобиографического характера, да еще захватывающих военную или лагерную тему, не только просит, а категорически требует веских и неопровержимых доказательств: документов, фотографий, подтверждений авторитетных очевидцев, ну, в крайнем случае—отпечатки пальцев. Например: справки о ранении в окружении и при сдаче в плен (как будто там специальные конторы на этот случай открывали); или свидетельства о том, что в полицаях, оккупационных ведомствах и воинских соединениях не только врага, но и союзников не служил; если участвовал в боевых операциях в тылу врага, то дать письменное подтверждение, а если взрывал мост или пустил состав под откос, то докажи, что не свой, а вражеский, — покажи фото или письменное подтверждение потерпевших, на худой конец публикацию в газете, издаваемую во вражеском стане (и то хоть какой, а документ). И чем меньше читатель сам воевал или участвовал, тем настойчивее требует подтверждений, — потому как если сам на войне ничего не делал, то и не верит, что в подобных обстоятельствах (ведь там стреляют!) кто-либо другой мог что-либо совершить, — «И надо же, не только что-то там напахал, да еще и выжил — вот хитрюга! — то есть остался в живых — негодник! И это при таких больших наших потерях! Сам же утверждает, что они были огромными...»

А вот в официальной прессе и в докладах можете врать, сколько угодно, читатель и глазом не моргнет— никаких подтверждений не потребует. Даже непонятно почему становится таким доверчивым: скажите ему— «Двадцать миллионов!» — сокрушенно кивнет головой — «мол, двадцать так двадцать!»; скажите—«Сорок!»,— тоже кивнет—«хоть сорок и не двадцать, но сорок— так сорок» (какая разница — и там врали, наверное, и тут врут...).

 

Если вот так размышлять об авторе и его книге, придется привести хоть некоторые свидетельства и показания доподлинных авторитетных личностей.

Первым, кто написал об этой истории, был журналист Геннадий Жаворонков. Не очень большой, но емкий материал с фотографиями, написанный в отличном стиле. Он назывался «Шпион, которому изменила Родина»^[1]. (Почти одновременно этот материал был опубликован зарубежными издательствами на английском, немецком, французском языках.)

Позднее автор книги позвонил журналисту и попросил:

— Подарите нам название вашего очерка — все равно лучше не придумаешь.

— Дарю, — сразу ответил Геннадий Николаевич.

 

Из докладных записок Г. Жаворонкова

главному редактору «Московских новостей»

 

Записка первая: «Прошу отстранить меня от журналистского расследования в связи с тем, что я не поверил ни одному слову из этой истории...»

Однако он оказался одним из тех журналистов, что идут первыми, за какую бы опасную тему ни брались. Так было и на этот раз. Жаворонков звонил в Вену, нашел Сокола, беседовал с ним. И наконец полетел в Австрию.

Записка вторая: «При проверке в австрийских архивах и опросе живых свидетелей все оказалось правдой...»

Резолюция главного редактора: «Прошу продолжить расследование».

В очерке свидетельства самого майора Сокола:

«То, что СМЕРШ приписал себе наши действия, я не знал, как и то, что меня якобы повесили эсэсовцы. Хотя действительно я был приговорен к смерти».

«Из подвала СМЕРШ, где мы были вместе, после того как Битмана увели, меня отправили в лагерь немецких военнопленных в Эбенсдорфе, откуда вскоре мне удалось бежать. После этого я явился в штаб советского командования, где меня знали. В штабе стали спрашивать, куда я пропал, и очень смеялись, когда узнали, что меня посадили в лагерь военнопленных и должны были отправить в Сибирь».

Появилась вторая публикация «Он был повешен».

 

(«Московские новости» № 36 от 9.09.90), авторы: «Ева Таубер, Геннадий Жаворонков. Москва—Вена.

Третья публикация принадлежала писательнице Ольге Кучкиной «Между жизнью и СМЕРШем оказался советский разведчик»^[1]. В этом очерке не столько события и драматическая пружина, сколько психологический портрет человека в чрезвычайных обстоятельствах. Литератор создает его, складывая по крупицам. Автор очерка утверждает: Борис Витман всегда оставался суверенной личностью в тоталитарном государстве. И в подтверждение—из высказываний самой личности:

«Знаете, в жизни одно вытекает из другого. Не скажи я следователю в Лефортове: «Вы сами делаете врагов», — и не пообещай он в ответ загнать меня туда, куда Макар телят не гонял, я попал бы в заурядный лагерь, а не в тот, норильский, где был цвет интеллигенции: академики, группа атомщиков, группа летчиков-асов, тот же Василий Крамаренко и Побиск Кузнецов, многому научившие меня. Не доберись я до Эссена, не встретил бы замечательных друзей-антифашистов... Значит, надо только выстоять и выдержать». Встать и стоять прямо.

Там уж следом пошло множество самых разнообразных писем: все «за» были действительно разные и, видно, затрагивали авторов лично, под самый корень; все «против» — удивительно одинаковые, с налетом ненависти и «обличающие»—«Не было!.. Ложь собачья!.. Наверное, ошибался... Интересно, какой национальности?.. Клевета на действительность!»—вплоть до знакомого и родного, самого простого и распространенного — «Под суд его!.. Ату!»

А теперь те свидетельства, которые так необходимы добросовестному читателю:

 

Перевод с немецкого

Г-ну Борису Витману 121355 Москва

 

Дорогой Вальдемар!

Конечно, Твое письмо явилось большой неожиданностью, но еще большей то, откуда оно пришло. После Твоего внезапного (конечно не зависящего от Тебя) исчезновения я безуспешно пытался найти Тебя через генерала Соколова и советскую комендатуру, а также че-

 

рез своего друга командира 1-й Интернациональной бригады в Югославии. Мне почему-то казалось, что ты должен быть в Югославии, родине настоящих борцов-антифашистов. Об СССР я и не подумал...

 

Твой друг

Рудольф Кралль

 

Из письма К. Сокола Б. Витману

Вена 4.07.1988

 

Дорогой друг!

Вернувшись из Греции, я, к огромному изумлению, нашел дорогую мне весточку от Тебя...

Очень хотелось бы подробнее узнать о том, как сложилась Твоя дальнейшая судьба. Помимо личного, интересен также чисто исторический аспект всего нами пережитого, поскольку в дополнение к уже вышедшей моей первой книге «Нарушенная присяга», я собираюсь начать работу над второй книгой.

 

Из переписки К. Сокола с заместителем директора

Центрального музея ВОВ Григорьевым В. А.

Вена 15.01.1991

 

...Передайте ему сердечный привет и сообщите, что я посетил Вальпургу Венграф. Она подтвердила участие Бориса вместе с ней в движении Сопротивления. Группа Кралля, к которой они относились, была одной из групп, участвовавших в осуществлении моей акции.

 

На далеких дорогах Сибири, когда казалось, что дальше уж и идти некуда, супруга и спутница Аввакума спросила непримиримого подвижника духа и изгнанника:

 — Долго ли нам еще маяться, протопоп Аввакум?

И он ей ответил:

— Всю жизнь, Марковна.

Так это он не только про себя и верную жену свою, а и про нас с вами.