Глава седьмая

КАТАСТРОФА: РЕВОЛЮЦИЯ 1917 г.

 

В своем полном развитии все великие революции, похоже, проходят три типические фазы. Первая из них — короткая — отмечена радостью освобождения от тирании старого режима и большими ожиданиями реформ, которые обещает каждая революция. Эта начальная стадия лучезарна, правительство гуманное и мягкое, полиция умеренна, нерешительна и совершенно ни на что не способна. В человеке начинает просыпаться зверь. Короткая увертюра обычно сменяется второй, деструктивной фазой. Великая революция теперь превращается в яростный вихрь, сметающий на своем пути все без разбора. Он безжалостно разрушает не только отжившие институты общества, но и вполне жизнеспособные, заодно с первыми, уничтожает не только исчерпавшую себя элиту, стоявшую у власти при старом режиме, но и множество людей и социальных групп, способных к созидательной работе. Революционное правительство на этой стадии является грубым, тираничным, кровожадным. Его политика в основном разрушительна, насильственна и террористична. Если ураганная фаза не полностью превращает нацию в руины, революция постепенно вступает в третью фазу своего развития — конструктивную фазу. Уничтожив все контрреволюционные силы, она начинает строить новый социальный и культурный порядок и новую систему личностных ценностей. Этот порядок создается на основе не только новых, революционных идеалов, но и включает восстановленные, наиболее жизнеспособные дореволюционные общественные институты, ценности, образы жизни, временно порушенные на второй стадии революции, но которые

 

выжили и вновь утвердились, независимо от желания новой власти. Послереволюционное устройство общества, таким образом, обычно являет собой некую смесь новых образцов и моделей жизненного поведения со старыми. Грубо говоря, с конца 20-х годов русская революция начала входить в свою конструктивную фазу, которая в настоящее время находится в полном развитии. Советская внутренняя и внешняя политика многих западных и восточных стран. Весьма жаль, что эта важная перемена все еще не замечается политиками и правящей элитой этих государств. (См. детальный анализ деструктивной и конструктивной фаз великих революций в моих «Социальной и культурной динамике», т. III, «Социология революции», «Обществе, культуре и личности», главы 31—33). Мне довелось непосредственно наблюдать последовательное прохождение всех трех фаз в революции 1905—1907 гг. В 1917 г. я испытал на себе лишь первую и вторую стадии жизненного цикла той эпохальной революции. Последующие страницы дадут не только конкретные примеры событий ранней деструктивной фазы, но и расскажут о том, что происходило со мной на протяжении наиболее разрушительной стадии русской революции в 1917—1922 годах.

 

День первый: 27 февраля 1917 г.

 

Вот он и наступил, наконец, этот день. В два часа ночи, только что вернувшись из Думы, я спешно стал записывать в дневник волнующие события этого дня. Поскольку я чувствовал себя неважно, а лекции в университете были практически отменены, я решил остаться дома и заняться чтением нового труда Вильфредо «Трактат по общей социологии». Время от времени меня отвлекали от книги друзья, звонившие, чтобы обменяться новостями.

— Толпы на Невском сегодня больше, чем когда-либо.

— Рабочие Путиловского завода вышли на улицы.

В полдень телефонная связь прервалась. Около трех часов дня один из моих студентов ворвался ко мне с сообщением, что два полка при оружии и с красными флагами покинули казармы и движутся к зданию Государственной Думы.

Поспешно выйдя из дому, мы направились к Троицкому мосту. Там нам встретилась большая, но спокойная толпа, прислушивавшаяся к стрельбе и жадно впитывавшая каждую новость. Никто не знал ничего определенного.

Не без трудностей мы перебрались через реку и дошли

 

до экономического комитета Союза городов и земств. Мне пришло в голову, что если оба полка дойдут до Думы, их следовало бы накормить. Поэтому я сказал друзьям — членам комитета: «Постарайтесь раздобыть еды и отправьте ее с моей запиской к Думе». В этот момент к нам присоединился старый знакомый, господин Кузьмин, и мы отправились дальше. На Невском проспекте возле Екатерининского канала все еще было спокойно, но, повернув на Литейный, мы обнаружили, что толпа увеличивается, а стрельба усиливается. Слабые попытки полиции разогнать людей ни к чему не приводили.

— Эй, фараоны! Конец вам!— кричали из толпы.

Осторожно пробиваясь вперед вдоль Литейного, мы обнаружили свежие пятна крови и два трупа на тротуаре. Умело находя лазейки, мы, наконец, добрались до Таврического дворца, окруженного крестьянами, рабочими и солдатами. Никаких попыток ворваться в здание Российского парламента еще не было, но везде, куда ни кинь взгляд, стояли орудия и пулеметы.

Зал заседаний Думы являл резкий контраст смятению, царившему за стенами. Здесь был комфорт, спокойствие и порядок. Лишь там и тут по углам собирались группы депутатов, обсуждая ситуацию. Дума фактически распущена, но исполнительный комитет выполнял фактические обязанности временного правительства¹.

Смятение и неуверенность явно сквозили в разговорах депутатов. Капитаны, ведущие государственный корабль прямо в пасть урагану, все же плохо представляли себе, куда следует плыть. Я вернулся во двор Думы и объяснил группе солдат, что пытаюсь привезти им провизию. Они нашли автомобиль с красным флагом на кабине, и мы двинулись сквозь толпу.

— Этого достаточно, чтобы всех нас повесить, если революция не победит,— насмешливо сказал я своим провожатым.

— Не бойся. Все будет как надо,— ответили мне.

Возле Думы жил адвокат Грузенберг. Его телефон работал, и я связался с товарищами, обещавшими, что провиант для войск вскоре будет. Вернувшись в Думу, я обнаружил, что толпа подступила как никогда близко. Во дворе и на всех прилегающих улицах возбужденные группы людей окружали ораторов — членов Думы, солдат, рабочих,— единодушно указывавших на значение событий этого дня, прославлявших революцию и падение самодержавного деспотизма. Каждый из них превозносил растущую силу народа и призывал всех граждан к поддержке революции.

 

Зал и коридоры Думы были заполнены людьми. Солдаты стояли с винтовками и пулеметами. Но порядок все еще сохранялся, уличная стихия еще не разрушила его.

— Вот, товарищ Сорокин, наконец-то революция! Наконец, и на нашей улице праздник!— крикнул один из моих студентов-рабочих, когда он с товарищами радостно подбежал ко мне, сияя надеждой и возбуждением.

Войдя в комнату исполкома Думы, я нашел там нескольких депутатов от социал-демократов и около дюжины рабочих — ядро будущего Совета. Они сразу же пригласили меня стать членом, но я тогда не ощущал в себе желания войти в совет и ушел от них на собрание литераторов, образовавших официальный пресс-комитет революции.

«Кто уполномочил их представлять прессу?»— задал я самому себе вопрос. Вот они, самозванные цензоры, рвущиеся к власти, чтобы давить все, что по мнению является нежелательным, готовящиеся задушить свободу слова и печати. Внезапно вспомнилась фраза Флобера: «В каждом революционере прячется жандарм»².

— Какие новости?— спросил я депутата, прокладывающего путь сквозь толпу.

— Родзянко пытается связаться с императором по телеграфу. Исполком обсуждает создание нового кабинета министров, ответственного как перед царем, так и перед Думой.

— Кто начал, и кто отвечает за происходящее?

— Никто. Революция развивается самопроизвольно.

Принесли еду, устроили буфет, девушки-студентки принялись кормить солдат. Это создало временное затишье. Но на улице, как удалось узнать, дела шли плохо. Продолжали вспыхивать перестрелки. Люди впадали в истерику от возбуждения. Полиция отступала. Около полуночи я смог уйти оттуда.

Поскольку трамвай не ходил, а извозчиков не было, я пошел пешком к Петроградской стороне, расположенной очень далеко от Думы. Стрельба все еще не прекращалась, на улицах не горели фонари, и было темно. На Литейном увидал бушующее пламя: чудесное здание Окружного суда яростно полыхало.

Кто-то воскликнул: «Зачем было поджигать? Неужели здание суда не нужно новой России?» Вопрос остался без ответа. Мы видели, что другие правительственные здания, в том числе и полицейские участки также охвачены огнем и никто не прилагал ни малейших усилий, чтобы погасить его. Лица смеющихся, танцующих и кричащих зевак выглядели демонически в красных отсветах пламени. Тут и там валялись резные деревянные изображения российского дву-

 

главого орла, сорванные с правительственных зданий, и эти эмблемы империи летели в огонь по мере возбуждения толпы. Старая власть исчезала, превращаясь в прах, и никто не жалел о ней. Никого не волновало даже, что огонь перекинулся и на частные дома по соседству. «А, пусть горят,— вызывающе сказал кто-то.— Лес рубят — щепки летят».

Дважды я натыкался на группы солдат и уличных бродяг, громивших винные магазины. Никто не пытайся остановить их.

В два часа ночи я добрался до дома и сел записать наскоро свои впечатления. Рад я или нет? Трудно сказать, но мрачные предчувствия и опасения преследуют меня.

Я взглянул на свои книги и рукописи, подумал, что придется отложить их на время в сторону. Сейчас не до занятий. Надо действовать.

Снова послышалась стрельба.

 

На следующий день

 

Наутро я с двумя друзьями снова отправился пешком к Думе. Улицы были полны возбужденных людей. Все магазины закрыты, и деловая жизнь в городе прекратилась. Звуки пальбы доносились с разных сторон. Автомобили, набитые солдатами и вооруженными юнцами, ощетинившись винтовками и пулеметами, носились взад-вперед по улицам города, выискивая полицию или контрреволюционеров.

Сегодня Государственная Дума являла собой зрелище совершенно отличное от вчерашнего. Солдаты, рабочие, студенты, обыватели, стар и млад заполнили здание. Порядка, чистоты и эмоциональной сдержанности не было и в помине. Его Величество Народ был хозяином положения. В каждой комнате, в каждом углу спонтанно возникали импровизированные митинги, где произносилось много громких слов: «Долой царя!», «Смерть врагам народа!», «Да здравствует революция и демократическая республика!» Можно было устать от бесконечного повторения этих заклинаний. Сегодня стало очевидным существование двух центров власти. Первый — Исполнительный Комитет Думы во главе с Родзянко; второй — Совет рабочих и солдат³, заседавший в другом крыле здания российского парламента.

С группой моих студентов из числа рабочих я вошел в комнату Совета. Вместо вчерашних двенадцати человек, сегодня присутствовало три или четыре сотни. Было похоже, что стать членом Совета мог любой, проявивший оное желание, в результате весьма формальных «выборов». В зале,

 

полном табачного дыма, шло дикое разглагольствование, выступало сразу по несколько ораторов. Основным вопросом, обсуждавшимся, когда мы вошли, было: арестовать или нет, как контрреволюционера, председателя Думы Родзянко.

Меня это просто сразило. Неужели эти люди за одну ночь выжили из ума? Я попросил слова и получил возможность выступить.

«Глупцы,— обратился я к ним,— революция только начинает, и для победы нам необходимо полное единство и совместные усилия всех, кто выступает против царизма. Не должно быть никакой анархии. Сейчас вы, жалкая кучка людей, дебатирующих арест Родзянко, просто теряете время».

Максим Горький выступил вслед за мной в том же ключе, и вопрос ареста Родзянко на какое-то время ушел в сторону. Однако было совершенно очевидно, что ментальность черни уже заявила о себе, и в человеке просыпается не только зверь, но и дурак, готовый взять верх над всем и вся.

По пути к комнате, где находился Исполнительный комитет Думы, я встретил одного из его членов, господина Ефремова, от которого узнал, что борьба между комитетом и Советом началась сразу же после их создания, и сейчас они спорят за право контроля над революцией. «Но что мы можем сделать?»— в отчаянии спросил он.

— Кто действует от имени Совета?

— Суханов⁴, Нахамкес, Чхеидзе⁵ и несколько других,— ответил он.

— Нельзя ли отдать приказ солдатам об аресте этих людей и разгоне Совета? — спросил я.

— Такой агрессивности и конфликтности не должно быть в первые дни революции,— последовал ответ.

— Тогда будьте готовы к тому, что очень скоро разгонят вас самих,— предупредил его я.— Будь я членом вашего комитета, действовал бы незамедлительно. Дума — все еще высшая власть в России.

Тут к нам присоединился профессор Тройский.

— Можете ли вы написать декларацию будущего правительства?— спросил он меня.

— Почему я? Набоков⁶ — специалист в таких вопросах. Идите к нему.

В середине разговора в комнату ворвался офицер и потребовал, чтобы его связали с исполкомом Думы.

— Что случилось?— спросили мы.

— Солдаты и матросы убивают всех офицеров Балтийского флота!— кричал он.— Комитет обязан вмешаться.

Во мне все похолодело. Но было бы сумасшествием ожи-

 

дать, что революция обойдется без кровопролития. Домой я добрался очень поздно. Никакой радости в душе не было, но все же я утешал себя надеждой, что завтра дела могут пойти лучше.

 

Назавтра

 

Назавтра дела лучше не стали. Улицы были во власти тех же неуправляемых толп, тех же авто, набитых беспорядочно стреляющими людьми, так же охотящимися за полицией и контрреволюционерами. В Думе мы узнали, что царь должен отречься от престола в пользу царевича Алексея.

Сегодня вышел первый номер газеты «Известия».

Совет вырос до четырех-пяти сотен членов. Думские комитеты и Совет создают Временное правительство. Керенский выступает посредником и связующим звеном между двумя органами власти. Он — заместитель председателя Совета и министр юстиции. Я встретился с ним. Керенский был совершенно изнурен.

— Пожалуйста, разошли телеграмму во все тюрьмы России, чтобы освободили всех политических заключенных,— попросил он.

Когда я написал текст телеграммы, он подписал его: «Министр юстиции, гражданин Керенский». Это «гражданин» ново, немного театрально, но вероятно вполне приемлемо. Я не уверен, насколько велики оказались посреднические способности Керенского, и боюсь, что это двоевластие Временного (и очень непрактичного) правительства и экстремистов из Совета не сможет продлиться долго. Кто-то обязательно сожрет другого. Кто кого? Конечно, Совет победит. Монархия пала. Настроения людей — твердо республиканские. Даже простая буржуазная республика не достаточно радикальна для многих. Я боюсь этих экстремистов и глупости черни.

Ужасные новости! Начинается резня офицеров. В Кронштадте убиты адмирал Вирен и множество офицеров флота. Говорят, что офицеры уничтожаются по спискам, подготовленным немцами.

Я только что прочитал «Приказ № 1», отданный Советом, суть которого сводится к благословению неподчинения солдатов приказам своих командиров. Какой псих сочинил и опубликовал это?

В Думской библиотеке среди прочих я встретил господина Набокова, который показал мне свой проект Декларации

 

Временного правительства. Все мыслимые свободы и гарантии прав обещались не только гражданам, но и солдатам. Россия, судя по проекту, должна была стать самой демократической и свободной страной в мире.

— Как вы находите проект?— с гордостью спросил он.

— Это восхитительный документ, но...

— Что «но»?

— Боюсь, он слишком хорош для революционного времени и разгара мировой войны,— был вынужден предостеречь его.

— У меня тоже есть некоторые опасения,— сказал он,— но надеюсь, все будет хорошо.

— Мне остается надеяться вслед за вами.

— Сейчас я собираюсь писать декларацию об отмене смертной казни,— сказал Набоков.

— Что?! И даже в армии, в военное время?

— Да.

— Это же сумасшествие! — вскричал один из присутствующих.— Только лунатик может думать о таком в тот час, когда офицеров режут как овец. Я ненавижу царизм так же сильно, как любой человек, но мне жаль, что он пал именно сейчас. По-своему, но он знал, как управлять, и управлял лучше, чем все эти «временные» дураки.

Соглашаться с ним не хотелось, но я чувствовал, что он прав.

Старая власть без сомнения погибла. И в Москве, и в Петербурге население радуется и веселится как на Пасху. Буквально все приветствуют новый режим и Республику. «Свобода! Священная свобода!» — кричат повсюду и везде поют песни. «Чудесная революция! Революция без крови, чистая как одеяние безгрешных ангелов!» Последнее сравнение я слышал в толпе студентов, демонстрирующих по улицам.

Это, конечно, правда. Кровопролитие не было серьезным. Если и дальше число жертв фанатиков не увеличится, наша революция даже имеет шанс войти в историю как «бескровная»⁷.

 

Свобода: все позволено

 

Старый режим рухнул по всей России, и мало кто сожалеет о нем. Вся страна рада этому. Царь отрекся от трона⁸. Избрали Временное правительство, и его манифест стал одним из самых либеральных и демократических документов, когда-либо издававшихся. Все царские служащие от мини-

 

стра до полицейского смещены и заменены людьми, преданными республике, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в нашем республиканском будущем. Большинство народа надеется и ожидает, что войну теперь будут вести более успешно. Солдаты, госчиновники, студенты, горожане и крестьяне — все проявляют огромную энергию. Крестьяне везут зерно в города и в действующую армию, иногда бесплатно. Армейские полки и группы рабочих выступают под знаменами, на которых начертано: «Да здравствует революция!», «Крестьяне — к плугу, рабочие — к станкам и прессам, солдаты — в окопы!», «Мы, свободный народ России, защитим страну и революцию».

— Погляди, какой замечательный народ!— восхищался некий мой приятель, указывая на одну такую демонстрацию.

— Конечно, похоже, что все прекрасно,— ответил я.

Однако, пытаясь убедить себя, что все действительно прекрасно, я не мог закрыть глаза на определенные реальности. Рабочие несли такие лозунги, как «К станкам и прессам!», а сами бросили работу и проводили почти все свое время на политических митингах. Они начали требовать восьмичасовой и даже шестичасовой рабочий день. Солдаты точно так же готовы сражаться, но вчера, когда один и» полков должен был отправляться на фронт, люди отказались, мотивируя тем, что они необходимы в Петрограде для защиты революции. В эти дни мы также получили информацию, что крестьяне захватывают частные поместья, грабя и сжигая их. На улицах я видел много пьяных, матерившихся и кричавших: «Да здравствует свобода! Нынче все позволено!»

Проходя мимо здания недалеко от Бестужевских курсов, я видел толпу, хохочущую, непристойно жестикулирующую. В подворотне на глазах у зевак совокуплялись мужчина и женщина. «Ха-ха! — смеялись в толпе. — Поскольку свобода, все позволено!»

Вчера вечером мы провели первое собрание старых членов партии социалистов-революционеров, пришло двадцать или тридцать проверенных и испытанных лидеров. Я выступил против предложений экстремистов и, в конце концов, сумел провести резолюцию о поддержке правительства. Ее приняли большинством голосов с характерной оговоркой: «При условии, что правительство будет твердо придерживаться своей программы».

Это собрание показало, что равновесие умов среди старых и надежных членов партии поколеблено. Если это произошло даже с такими людьми, что же происходит с толпой?

 

Мы и в самом деле вступили в критический период, в худший даже кризис, чем я опасался.

Сегодня состоялась новая встреча лидеров эсеров для учреждения газеты и назначения ее редакторов. Дискуссия оказалась жаркой и ясно показала существование двух течений в партии — социал-патриотов и интернационалистов. После долгих и утомительных дебатов избрали пять редакторов газеты, названной «Дело народа». В их числе: Русанов, Иванов-Разумник, Мстиславский, Гуковский и я. Мне не совсем ясно, как нам договориться о политической линии газеты, поскольку мы с Гуковским — очень умеренные социал-патриоты⁹, другие же — интернационалисты.

Увы! На первом же заседании редакционной коллегии, посвященном организации выпуска первого номера газеты, пять часов были впустую потрачены в спорах. Статьи, представленные на редколлегию интернационалистами, мы отклонили, а наши статьи пришлись не по вкусу им. Трижды мы покидали комнату заседания и трижды возвращались. В конце концов, все мы стали читать основные статьи, безжалостно выпарывая и правя синим карандашом наиболее важные места. В результате и умеренные, и радикальные статьи потеряли всякую ценность, хотя по-прежнему так же противоречили друг другу. Хорошенькое начало! «Дело народа» с первых же выпусков¹⁰ оказалась газетой, где на одной и той же странице появлялись две взаимно исключающие статьи. Так не могло долго продолжаться, и мы все понимали это. Монархические газеты были уже запрещены и их типографские мощности конфискованы. Социалисты согласились с этим как с необходимостью. Но увязывается ли такая постановка вопроса о свободной печати, которую они так горячо защищали ранее? Как только амбиции радикалов удовлетворены, они, похоже, становятся даже более деспотичны, чем реакционеры. Власть рождает тиранов.

На митингах рабочих я слышу все более настойчивые призывы к прекращению войны. Идеи о том, что правительство должно быть чисто социалистическим, и что необходимо устроить всеобщую Варфоломеевскую ночь «эксплуататорам», быстро распространяются. Любая попытка инженеров и управляющих поддержать дисциплину на заводах и фабриках, сохранить объем производства, уволить лодырей — рассматривается как контрреволюция. Среди солдат ситуация не лучше. Подчинение и дисциплина практически исчезли.

Что касается мужиков (крестьян), то даже они теряют терпение и могут вскоре пойти за Советами. Бог ты мой! Эти авантюристы, самозванные солдатские рабочие депута-

 

ты, эти беспорточные умники, актерствующие в революционной драме, подражают французским революционерам. Вместе с бесконечными разговорами вся их энергия уходит на разрушительную работу против Временного правительства и подготовку к «диктатуре пролетариата». Советы вмешиваются во все. Их действия ведут только к дезорганизации власти правительства и высвобождению диких инстинктов у толпы черни.

А что же правительство? Лучше, наверное, было бы вообще не говорить о нем. Благородные идеалисты, эти люди не знают азбуки государственного управления. Они сами не ведают, чего хотят, а если бы и знали, то все равно не смогли бы этого добиться.

Сегодня проходили похороны тех, кто умер за революцию¹¹. Какой потрясающий спектакль! Сотни тысяч людей несли тысячи красных с черным флагов с надписью: «Слава отдавшим жизнь за свободу». Похоронный марш сопровождался пением. Пока нескончаемая процессия часами шла по улицам, везде соблюдался образцовый порядок и дисциплина. Лица людей были торжественны и печальны. Вид этой толпы, человеческого горя, потряс меня до глубины души.

Сегодня вечером была моя очередь выступать в качестве главного редактора «Дело народа». Газета ушла в печать около трех часов ночи, а я, как обычно, отправился домой пешком. Улицы не так переполнены ночью, и легче увидеть перемены, произошедшие в Петрограде за месяц революции. Картина не из приятных. Улицы загажены бумагой, грязью, экскрементами и шелухой семечек подсолнечника, русским эквивалентом скорлупы арахиса, выполняющего ту же роль в Америке. Разбитые пулями окна многих домов заклеены бумагой. По обеим сторонам улицы солдаты и проститутки вызывающе занимаются непотребством.

— Товарищ! Пролетарии всех стран соединяйтесь. Пошли ко мне домой,— обратилась ко мне раскрашенная девица. Очень оригинальное использование революционного лозунга!

Все политические заключенные освобождены и возвращаются из Сибири и из-за рубежа. Их с триумфом встречают правительственные комитеты, солдаты, рабочие, городская публика. Оркестры, флаги и речи встречают каждую новую группу прибывающих. Возвращающиеся ссыльные чувствуют себя героями-победителями, заслужившими, чтобы народ почитал их «освободителями» и «благодетелями». Здесь есть забавный момент: большинство этих людей никогда не были политическими осужденными, а представляли обычных воров, убийц и рядовых жуликов. Ко всем, од-

 

нако, относятся как к жертвам царизма. Очевидно, что среди всех форм тщеславия есть и революционное тщеславие с неограниченными претензиями.

Многие из вернувшихся «политических» потеряли душевное равновесие. Проведя многие годы в тюрьмах и ссылках, занимаясь тяжелым и разрушающим личность трудом, они неизбежно привносят в общество способы взаимоотношений и жестокости, от которых они сами же 'И страдали в заключении. Они питают ненависть, жестокую неприязнь и презрение к человеческой жизни и страданиям.

Советы, укомплектованные этими «героями», все более в более теряют чувство реальности. Они направляют свою энергию на противодействие правительству и славословия социализму и ничего не делают для переобучения и реорганизации русского общества.

Прокламации Советов адресованы «всем, всем, всем» или «всему миру». Речи и манеры поведения их лидеров напыщены до абсурда. Похоже, они совершенно не обладают чувством юмора и неспособны увидеть, насколько комична их поза.

Что касается правительства, то оно в равной мере было хаотично и бессильно в своих действиях. Разделение власти сейчас полное, и правительство с каждым днем теряет почву под ногами.

 

Свет и тень

 

Сегодня, 22 апреля 1917 г.¹², состоялась Петроградская конференция партии эсеров. Сознание новых, «февральских», революционеров-социалистов радикализировано до предела. «Революционеры»-неофиты обращаются сегодня со старыми лидерами как со своими слугами. У них большинство на конференции, и этим большинством принята резолюция о немедленном окончании войны и создании социалистического правительства. Я заявил, что не могу принять их программу, ушел с конференции и сложил с себя обязанности редактора «Дела народа». Многие старые члены партии поступили так же, большинство представителей правого крыла отреклись от конференции. Раньше или позже это должно было случиться, и лучше раньше, чем позже.

Гуковский и я организуем правоэсеровскую газету «Воля народа»¹³. «Бабка» революции Брешковская, Миролюбов, Сталинский и Аргунов войдут в редколлегию вместе с нами как соредакторы. Надеяться на успех в такое время невозможно, но мы все же должны делать то, что считаем правильным.

 

Политические эмигранты продолжают возвращаться. Из числа лидеров нашей партии приехали Чернов, Авсентьев, Бунаков, Сталинский, Аргунов, Лебедев и другие. Через несколько дней ожидается приезд большевистских лидеров Ленина, Троцкого, Зиновьева и прочих. Они едут через Германию с помощью немецкого правительства, предоставившего им специальный «опломбированный» вагон. Кое-кто из наших недоволен, что Временное правительство разрешило им вернуться. Ходит слух, что Ленин и его компания (около сорока человек) наняты немецким генеральным штабом, чтобы спровоцировать гражданскую войну в России и еще больше деморализовать русскую армию. Я убежден в необходимости образования Всероссийского крестьянского Совета в противовес Совету безработных и дезертирских депутатов в городе.

Ночь... Измотанный речами, митингами и сотней неприятностей, я возвратился домой, ощущая себя человеком, который голыми руками пытается остановить мчащуюся с гор лавину. Безнадежное дело.

Мы с друзьями начали подготовку к созыву Всероссийской Крестьянской конференции.

Вчера я выехал из Петрограда в Великий Устюг, по просьбе крестьян и других жителей этого региона. Какое облегчение — уехать из столицы с ее постоянным движением людских толп, беспорядками, грязью и истерией и снова оказаться в спокойном месте, которое я так люблю! Пароход быстро скользит по Сухоне. Надо мною синее небо, внизу и вокруг — сверкающие воды реки и чудные пейзажи. Как прекрасно спокойствие, которым они дышат! Как чист и неподвижен воздух, словно и нет никакой революции! Только постоянная болтовня пассажиров напоминает о ней.

В моем любимом Великом Устюге меня встретили друзья. С парохода меня отвезли на рыночную площадь, где собрались тысячи людей. Моя речь подняла патриотический энтузиазм. Сотни людей подписались на государственный заем «свободы», выпущенный правительством, чтобы поправить дела в экономике. Многие крестьяне, приехавшие в город продать зерно, бесплатно сдавали его на нужды армии. Похожий триумф ждал меня и на митинге учителей, и среди жителей трех соседних сел.

Вернувшись в нездоровую атмосферу столицы, я нашел, "что беспорядки и необузданность нравов стали пугающими.

Ленин и его компаньоны приехали¹⁴. Их первые выступления на конференции большевиков смутили даже крайне левых членов собственной партии. Ленин и его группа сейчас очень богаты, и, как следствие, количество большевист-

 

ских газет, памфлетов, прокламаций и т. п. значительно возросло. Троцкий занял очень дорогие апартаменты. Откуда эти деньги — вот в чем вопрос.

Началась «социализация». Большевики силой захватили дворец балерины Кшесинской, анархисты заняли виллу Дурново и другие дома, собственников полностью лишают имущества. Хотя владельцы обращаются в суды и к правительству, ничего не сделано, чтобы вернуть им собственность.

21 апреля 1917 г. Сегодня мы узнали настоящий вкус бунта черни. Нота министерства иностранных дел союзникам о том, что Временное правительство будет верно всем договорам и обязательствам, взятым на себя Россией, подверглась яростным нападкам Советов и большевиков. Сегодня, примерно в полдень, два полка в полном вооружении покинули казармы, чтобы поддержать бунтовщиков. Началась стрельба! Грабеж магазинов принял всеобщие масштабы. Ситуация напоминает первые дни восстания против царского режима. Но в те дни граждане сумели взять массы людей под контроль. Правительство объявило, что Милюков будет смещен¹⁵.

Это означает, что правительство пало, поскольку эта первая уступка черни и большевикам — начало конца Временного правительства. Мы все живем в кратере вулкана, который в любой момент может взорваться. Ситуация неприятная, но мы сумели мало-помалу приспособиться к ней. Во всяком случае, все это достаточно интересно.

Сегодня мы опубликовали первый номер «Воли народа». Организация Всероссийского крестьянского съезда идет удачно и приближается к завершению.

Вандервельде и Де Брукер¹⁶, лидеры бельгийских социалистов, нанесли визит в нашу редакцию. «Вы первые русские социалисты, не осудившие наш патриотизм и «буржуазную» точку зрения»,— сказал Вандервельде, прощаясь со мной за руку.

Сегодня вечером мы дали обед в честь Альберта Томаса¹⁷. Он, как и Вандервельде, смотрит на положение дел» довольно пессимистично, но воспринимает грубые действия Совета с юмором. «Они словно безответственные дети»,— говорит он.

Мой стиль жизни стал регулярным в своей нерегулярности. Я обедаю, ложусь и встаю, работаю в разное время суток. День за днем я трачу силы на агитацию, переживания и выполнение прорвы дел. Иногда я ощущаю себя бездомным псом.

 

Агония

 

Май-июнь 1917 г. Крестьянский съезд¹⁸ открылся, на нем присутствуют около тысячи представителей настоящих крестьян и лояльных солдат с фронта. Настроения крестьян более здоровые и взвешенные, чем у рабочих и солдатских масс. Патриотизм, действительное желание подавить беспорядки, и даже согласие воздержаться от захвата земли, пока не будет достигнуто четкое решение этой проблемы, хорошая готовность поддерживать правительство и оппозицию большевиков — все эти чувства были ярко выражены съездом.

Интересный эпизод произошел, когда Ленин появился на съезде. Забравшись на трибуну, он драматическим жестом скинул плащ и начал говорить. В лице этого человека было нечто, напоминавшее религиозных фанатов-староверов. Он плохой и скучный оратор. И его усилия поднять энтузиазм по отношению к большевикам оказались абсолютно никчемными. Его речь была принята холодно, сам он, «го личность, вызывали враждебность аудитории, и после выступления он ушел в явном замешательстве. Большевистская «Правда» и другие газеты интернационалистов возобновили нападки на крестьянский съезд, называя его «цитаделью социал-патриотов и мелких буржуа». Ну что же, пусть лают дальше.

Крестьянский съезд был отложен после голосования по вопросу организации особого крестьянского совета, выборов депутатов, исполнительного комитета и представителей в разные общественные институты. Я был избран членом исполкома и делегатом в Комиссию по выработке закона о выборах в Учредительное собрание.

По пути в город я проходил мимо Дворца Кшесинской, захваченного большевиками и используемого как штаб. День изо дня они обращались с балкона дворца к рабочим и солдатам, толпившимся внизу, с речами. Все попытки правительства выгнать захватчиков оттуда не имели успеха. Дворец Дурново, занятый анархистами, так же, как и другие виллы незаконно экспроприированные уголовниками, называвшими себя анархистами или коммунистами, все еще во владении захватчиков. Напрасно суды предписывали освободить помещения, также тщетно отдавал аналогичные приказы министр юстиции. Безрезультатно. Я остановился возле дворца Кшесинской послушать Ленина. Хотя он и был плохим оратором, мне казалось, что этот человек далеко пойдет. Почему? Да потому, что он был готов и настроен поощрять все то насилие, преступление и непристойности,

 

которым чернь в этих безнравственных условиях готова была дать волю.

— Товарищи рабочие!— так повел речь Ленин.— Отбирайте заводы у эксплуататоров! Товарищи крестьяне, захватывайте землю у врагов своих, помещиков. Товарищи солдаты, кончайте воевать, идите по домам. Установите перемирие с немцами и объявите войну богачам! Бедняки, вы страдаете от голода, когда кругом вас плутократы и банкиры. Почему бы вам не забрать все их богатство? Грабь награбленное! Безжалостно разрушим все капиталистическое общество! Долой его! Долой правительство! Долой все войны! Да здравствует социальная революция! Да здравствует классовая война! Да здравствует диктатура пролетариата!

Такие речи всегда вызывали живой отклик у толпы. Зиновьев¹⁹ выступал вслед за Лениным. Каким же отвратительным типом он был! Во всем его облике, в высоком женском голосе, лице, толстой фигуре было что-то отталкивающее и непристойное. Он являл собой выдающийся образец умственного и нравственного дегенерата. Ленин считал его своим любимым учеником.

Послушав примерно с час, я перешел по Троицкому мосту и подошел к редакции. День был чудесен. Солнце светило ярко, в Неве отражалось безоблачное небо. Но мою душу переполняли мрачные предчувствия. Я знал, что эти люди — предвестники ужасных бедствий. Будь я на месте правительства, я бы арестовал их без промедления.

Бедняга Керенский делал все, что в его силах. Он произносил одну за другой блестящие речи, но диких зверей не удержишь красноречием. Городам угрожал голод, поскольку работа практически прекратилась.

Должен сказать, что для пропагандистской газеты большевистская «Правда» очень умело редактировалась. Особенно великолепны были саркастические статьи Троцкого, в которых он бичевал и осмеивал своих оппонентов, в том числе и меня. Отличная сатира.

Крестьянский Совет — все еще наш оплот. Большинство мужиков, представителей крестьянского большинства населения сохранили ясность ума.

26 мая 1917 г. был днем моей свадьбы. Она представляла собой действительно революционное бракосочетание. После церемонии венчания в церкви, на которую я явился прямиком с какого-то важного митинга, мы с женой и друзьями имели только полчаса на обед, а затем мне уже надо было поторапливаться на другое окаянное мероприятие. Наверное, такое может случиться только в войну или во время революции. Вечером я послал революцию к черту и вернул-

 

ся домой к любимой. Катастрофа приближалась, но я благословил тот день, несмотря ни на что.

Сегодня профессор Масарик из Праги²⁰ посетил меня в редакции. Разговаривать с этим рациональным, интеллигентным, серьезным и широко мыслящим человеком было одним удовольствием. Мы обсуждали чешскую проблему, о которой мне доводилось писать. Без сомнения, с такими руководителями как Масарик, Чехословакия завоюет свою независимость. В «Воле народа» мы поддерживали ее в этом.

Работа в Крестьянском Совете шла удовлетворительно. Основные проблемы будущей России — аграрная реформа, конституция, создание правительства, оборона страны и т. д. были уже предварительно решены. Заседания Советов — рабоче-солдатского и крестьянского — проводились раздельно. Старый Совет поначалу пытался доминировать, но теперь вынужден признать равный статус за крестьянской организацией. В зале заседаний Думы наш крестьянский Совет занимает правую сторону, в то время как слева сидит немногочисленная группа большевиков, интернационалисты и левые эсеры. Когда в зале появляются члены нашей группы, эти «красные» встречают нас криками: «Мелкая буржуазия!» Мы отвечаем: «Предатели, изменники!»

Возник очень серьезный кризис²¹. Когда мы были на заседании исполкома крестьянского совета, нас внезапно оповестили по телефону, что большевики организовали на завтра демонстрацию вооруженных солдат и рабочих с требованием: «Долой капиталистическое правительство!» Не было никакого сомнения, что такая демонстрация будет означать падение правительства и окончательный провал наступления на фронте. Это привело бы к гражданской войне, кровопролитию, смертям. В противовес их действиям мы приняли решение принять участие в мирной демонстрации на будущей неделе. Мы сорвали предпринятую попытку вооруженного выступления. На следующее утро «Правда» объявила, что большевики присоединятся к нашему мирному шествию. На этот раз мы победили, но боюсь, следующая победа будет за ними.

По вечерам происходят беспорядки и убийства на улицах. Белые одеяния революции покрываются все больше и больше пятнами крови. Усиливается голод.

Наше наступление на фронте началось блестяще²², и сразу же значительно повысился дух народа. Патриотические демонстрации заполнили улицы, популярность Керенского увеличилась. Популярность большевиков в тот момент, наоборот, резко упала.

Но вот произошла катастрофа²³. Наша революционная

 

армия потерпела поражение. Она разбита и в панике отступает, сметая все на своем пути. Убийства, насилие, грабежи, опустошенные поля, разрушенные села отмечают места, где прошли отступающие войска. Никакой дисциплины, никакой власти, никакого снисхождения к безвинно страдающему населению. Генерал Корнилов и Б. Савинков²⁴ требуют введения смертной казни для дезертиров²⁵. Напрасно! Бессильное правительство и Советы даже в минуту опасности не имеют воли к действию. Опять верх берут большевики и анархисты²⁶.

Произошло знаменательное событие. Сегодня на митинге, где выступали «бабушка русской революции» Брешковская, Савинков, Плеханов, Чайковский и я, аудитория, состоявшая из солдат и рабочих, неожиданно стала оскорблять и нападать на нас. По отношению к таким страдальцам за дело революции, как Брешковская и Чайковский, раздавались эпитеты «предатели» и «контрреволюционеры». Вскочил Савинков и закричал: «Да кто вы такие, чтобы обращаться к нам подобным образом?! Что вы, вы, бездельники, сделали для революции? Ничего. А эти люди,— указал он на нас,— сидели в тюрьмах, голодали и мерзли в Сибири, не раз рисковали жизнью. Это я, а не кто-нибудь из вас, бросил бомбу в царского министра²⁷. Это я, а не вы, выслушал смертный приговор от царского правительства. Да как вы смеете обвинять меня в контрреволюции? Кто вы после этого? Толпа глупцов и бездельников, замысливших разрушить Россию, уничтожить революцию и самих себя!»

Эта вспышка повлияла на толпу. Но, очевидно, все великие революционеры сталкиваются с трагической ситуацией. Труды и жертвы их забываются. Их считают реакционными или, как минимум, несовременными.

— Думали ли вы когда-нибудь о себе как о реакционном контрреволюционере? — спросил я Г. Плеханова.

— Если вы — маньяки-революционеры, то я горжусь, что меня называют реакционером, — ответил основатель партии социал-демократов.

— Берегитесь, господин Плеханов,— сказал я,— в конце концов, вас арестуют, как только эти люди, ваши же ученики, станут диктаторами.

— Эти люди стали даже большими реакционерами, чем царское правительство, так чего еще мне ждать, кроме ареста?— с горечью ответил он.

Мне нравился Плеханов. Мне казалось, что он понимает суть происходящего лучше, чем его ученики в Совете, даже не включившие его в число членов. Все старые революционеры и отцы-основатели русского социализма

 

числили себя «умеренными», или по терминологии большевиков, «контрреволюционерами». Я также видел: мой «консерватизм» идентичен тому, что толпа всегда называет «контрреволюцией». Все мы начали осознавать: революция и радикализм на практике весьма отличаются от теории.

Распад России начался всерьез.

Финляндия²⁸, Украина и Кавказ объявили о своей независимости. Кронштадт, Шлиссельбург и множество районов в самой России также проголосовали за независимость.

Вчера я опубликовал статью о надвигающейся катастрофе под заголовком «Проклятие русской нации». Сегодня все газеты поместили комментарии по поводу этой статьи. 'Большевистские листки напечатали угрозы в мой адрес. Многие граждане, однако, звонили мне, чтобы поблагодарить за статью. Их симпатии не смогут спасти положение, которое сейчас совершенно безнадежно. Что касается меня, то лично я страха не испытываю.

Жизнь в Петрограде становится все труднее. Беспорядки, убийства, голод и смерть стали обычными. Мы ждем новых потрясений, зная, что они непременно будут. Вчера я спорил на митинге с Троцким и госпожой Коллонтай. Что касается этой женщины, то, очевидно, ее революционный энтузиазм ни что иное как опосредованное удовлетворение ее нимфомании²⁹.

Троцкий при благоприятных условиях обязательно вылезет на самый верх. Этот театральный бандит — настоящий авантюрист. Его друзья в социал-демократической партии (меньшевики) говорят о нем: «Троцкий меняет кресла на каждом заседании. Сегодня он сидит с этой партией, завтра — с другой»³⁰. Сейчас он вместе с коммунистами. Большевики, вероятно, дадут ему все, чего он добивается.

 

Трагедия

 

3—5 июля 1917 г. Началось. Днем 3 июля, когда крестьянский Совет заседал, нас вызвали в Таврический дворец по телефону на совместное заседание с Советом рабочих и солдатских депутатов. «Приезжайте как можно скорее,— настоятельно просили нас.— Большевики начали новый бунт». Мы немедленно выехали. Улицы, прилегающие к дворцу, и площадь перед ним были забиты матросами и солдатами. Большевики разглагольствовали перед кронштадскими отрядами:

— Вы, товарищи матросы,— гордость и слава русской революции. Вы ее лучшие защитники. Своими действиями,

 

верностью коммунизму, вашей непримиримой ненавистью и уничтожением всех эксплуататоров и врагов пролетариата вы вписали бессмертные страницы в историю революции. Сейчас перед вами новая задача — довести революцию до конца, создать царство коммунизма, диктатуру пролетариата и начать мировую революцию. Великая драма началась. Победа и вечная слава ждет нас. Пусть дрожат наши враги. Никакой жалости, никакой пощады им. Соберите всю вашу ненависть. Уничтожьте их раз и навсегда!

Дикий звериный рев был ответом на эту речь.

С чрезвычайным трудом мы пробились во Дворец, где в зале заседаний Думы нашли многих представителей Совета рабочих депутатов и социал-демократической партии. Атмосфера была напряженная. «Ужасно! Это преступление против революции!»— кричали лидеры левых.

Под взрывы ружейной пальбы и демонические крики, доносившиеся с улицы, Чхеидзе открыл совместное заседание двух Советов — рабоче-солдатского и крестьянского.

— От имени руководства Советов,— сказал Дан³¹,— я вношу предложение о следующем: все члены Совета, здесь присутствующие, должны присягнуть, что сделают все от них зависящее — даже ценой жизни, если понадобится,— чтобы подавить преступный бунт против Советов и революции. Тех, кто не желает давать такую клятву, немедленно вывести из нашего состава».

На какой-то момент после его слов воцарилась полная тишина, затем раздались оглушительные аплодисменты. Вокруг себя я видел бледные лица депутатов, слышал пылкие слова: «Да, мы готовы умереть». Какое-то трагическое и героическое ощущение захватило всех нас.

Окруженные разнузданной толпой, посреди пушечной и пулеметной стрельбы, охраняемые лишь двумя солдатами у дверей, члены Совета впервые поднялись до такого величия и благородства, когда человек на самом деле готов победить или умереть.

В следующий момент группы большевиков, интернационалистов и левых эсеров, предводительствуемые Троцким, Луначарским, Гиммером и Камковым, вскочили с мест и закричали в унисон: «Протестуем! Взгляните на море рабочих и солдат, окруживших это здание. От их имени мы требуем, чтобы Совет объявил Временное правительство низложенным. Мы требуем, чтобы война немедленно была окончена. Мы требуем установления диктатуры пролетариата и коммунистического государства. Если не примете требований по доброй воле, мы вобьем их вам в глотки.

 

Время колебаний прошло. Подчиняйтесь революционному пролетариату!

Это суть их слов. Большевики, чувствуя себя победителями, более не утруждались обращениями к Совету — они просто приказывали. Совет слушал их в молчании, каждый пытался сдержать свои неприязнь и гнев.

— Так чего же вы все-таки хотите?— спросил председатель.— Диктатуры Совета или вашей собственной диктатуры над Советом? Если первого, тогда прекратите угрожать, садитесь, дождитесь решения Совета и подчиняйтесь ему. Если, напротив, вы добиваетесь диктата над Советом, то что вы здесь делаете? У всех в этом зале нет ни малейшего сомнения в ваших намерениях: не «вся власть Советам», а «вся власть вам в Советах». Для этого вы разожгли темные и обманутые массы. Для этого вы 'провоцируете гражданскую войну. Ну что же, мы принимаем ваш вызов. Уходите и делайте свое подлое дело.

Таким был наш ответ большевикам. После нескольких минут колебаний они хлопнули дверью, и резолюция Дана была единогласно принята.

Яростные речи произносились одна за другой. Моя голова раскалывалась от перевозбуждения в спертой атмосфере зала заседаний, и я вышел во двор. В серых сумерках июльской ночи передо мною предстало бурное море солдат, рабочих, матросов... Тут и там стояли пушки и пулеметы, направленные на Таврический дворец, везде реяли красные знамена, непрерывно звучала ружейная стрельба. Все смахивало на сумасшедший дом. Толпа, требующая: «Вся власть Советам!», в то же время наводила на Советы орудия, угрожая им смертью и уничтожением.

Как только меня узнали, я был окружен толпой, и в лицо мне полетели опасные вопросы и яростные угрозы. Я старался объяснить толпе, что Советы не владеют всей полнотой власти и поэтому требования большевиков абсурдны. Я пытался сказать им, что в результате их невоздержанности могут случиться большие беды. Но я говорил не с толпой, а с чудовищем. Глухой ко всем резонам, помешавшийся от ненависти и слепой злобы, этот монстр просто громко выкрикивал идиотские лозунги большевиков. Никогда мне не забыть лиц в этой сумасшедшей толпе. Они потеряли весь человеческий облик, превратившись в настоящие звериные морды. Толпа вопила, визжала и яростно грозила кулаками.

— Члены Совета продались капиталистам!

— Предатель, Иуда!

— Враг народа!

 

— Смерть ему!

Я сумел перекричать шум:

— Что моя смерть даст вам — землю, или наполнит пустые желудки?

Странно, но это вызвало у нескольких стоявших передо мной животных взрыв смеха. Так легко настроение толпы колебалось от одного к другому!

А в зале заседаний Думы продолжались речи, речи, речи... На рассвете некоторые члены Совета свалились и заснули от изнеможения. Другие, шатаясь от усталости, продолжали говорить. Толпа все еще стояла на улице, усилившись несколькими новыми воинскими подразделениями. Мятежные солдаты захватывали одну стратегическую позицию за другой. Стрельба звучала громче, чем ночью, и пули очень часто впивались в стены здания. Измученный бессонной ночью, я снова вышел в дворцовый сад. Там я увидел три броневика. За нас или против? Конечно, против. Солдаты и матросы с винтовками толпились в саду. Внезапно раздался громкий взрыв, и все эти доблестные вояки бросились ничком на землю. Панику вызвали сами большевики. Один из солдат уронил ручную гранату, убившую несколько человек. Вообразив, что их атакуют силы, поддерживающие правительство, большевистские пулеметчики открыли беспорядочный огонь, убив еще больше людей. После чего некоторые бунтовщики решили разойтись по домам.

В пять часов дня Совет собрался снова, пришли и большевики со своими последователями. Они знали, что настал момент, когда они должны либо победить, либо быть побежденными. И для победы они были готовы прибегнуть к крайним средствам силового давления. Но когда один из них выкрикивал с трибуны правовые угрозы, дверь распахнулась и три офицера в серой от пыли форме, со следами дорожной грязи на сапогах, вошли в зал и направились к Чхеидзе. Отдав ему честь, они повернулись, и старший офицер обратился к большевикам с такими словами:

— В то время как русская армия кладет все силы на защиту страны от врага, вы, солдаты и матросы, никогда не видевшие войны, бездельники и предатели, специалисты по мыльным пузырям, авантюристы и ренегаты — что делаете вы здесь? Вместо того, чтобы драться с врагом, как подобает мужчинам, вы убиваете мирных граждан, организуете заговоры, помогаете врагам и встречаете нас, воинов великой русской армии, пулеметами и пушками. Какая низость! Но все ваше предательство напрасно. Я, командир полка велосипедистов, докладываю, что мои подразделения

 

вошли в Петроград. Бунтовщики рассеяны. Их пулеметы в наших руках. Ваши бойцы, храбрые против невооруженных горожан, встретив настоящих солдат, бежали как трусы, каковыми впрочем, и являются. И обещаю вам, что всех, кто сделает хотя бы попытку продолжить или начать заново этот бунт, мы перестреляем, как собак.

Повернувшись к председателю и козырнув ему еще раз, он добавил: «Имею честь доложить, что мы находимся в распоряжении правительства и Совета и ждем указаний».

Взрыв бомбы вряд ли произвел бы такой эффект, как эта речь. Бешеные, радостные аплодисменты с одной стороны, вопли, стоны, проклятия — с другой.

Троцкого, Луначарского, Гиммера, Каца и Зиновьева корежило, по выражению моего товарища, как чертей от святой воды. Один из них сделал попытку что-то сказать, но ему сразу же заткнули рот. «Вон отсюда! Убирайтесь!»— кричали члены Совета, и большевики со своими приспешниками ушли.

Полчаса спустя военная музыка зазвучала в залах и коридорах дворца, два полка в полном вооружении приняли под охрану Думу. Большевики определенно потерпели поражение, и силы порядка победили вновь³². Когда толпы были быстро рассеяны, мятежных солдат арестовали и разоружили. Около двух часов утра я добрался домой, свалился на кровать и тотчас же заснул.

5—6 июля 1917 г. Сегодня газеты опубликовали документы, подтверждающие, что перед возвращением в Россию большевистские лидеры получили большие суммы денег от немецкого генерального штаба³³. Новость вызвала всеобщее и единодушное негодование.

— Изменники! Немецкие шпионы! Убийцы!

— Смерть им! Смерть большевикам!

Так рычала и вопила толпа, еще вчера точно так же требовавшая крови врагов большевиков. Настроение общественности полностью изменилось, так что теперь приходилось защищать большевистских лидеров от расправы. Кое-кто из них сам добивался ареста, чтобы спасти жизнь. Чтобы не допустить самосуда над кронштадскими моряками, Чайковский и я вынуждены были проводить их из Петропавловской крепости на корабли. Понимая, что с ними случится, попади они в руки необузданной в ярости толпы, «гордость и слава революции», как Троцкий называл их пару дней назад, съежились от страха и как собаки поджимали хвосты, слыша улюлюкание и проклятия толпы зевак.

«Ты жив? С тобой все в порядке?»— это телеграмма

 

от моей жены, которая находилась в Самаре. Конечно, со мной все было в порядке.

Сегодня Троцкого, Коллонтай и некоторых других арестовали. Ленин и Зиновьев бежали. Сейчас вопрос в том, что делать дальше? Мы, умеренные, не жаждем крови, хотя для того, чтобы пресечь повторение таких бунтов, необходимо проявить большую твердость. Совет склонен быть более терпимым. Я же считаю, что терпимость в этом случае — не что иное, как слабость.

С бунтом покончено, но ничего не сделано, чтобы заставить замолчать ораторов, подстрекавших к нему, и наказать мятежников. Арестованные коммунистические лидеры также вскоре были освобождены.

Мне предложили на выбор три поста при Временном правительстве: помощником Министра внутренних дел, директора русской телеграфной службы и секретаря премьер-министра Керенского³⁴. После тщательного раздумья я решил принять последнее предложение, хотя и сомневался, что в нынешних обстоятельствах я буду полезен своей стране. Однако, как помощник Керенского, сделаю все от меня зависящее.

Выработка закона о выборах в Учредительное собрание практически закончена. Проект закона очень демократичен, предусматривает полное и пропорциональное представительство всего населения. Но мне кажется, что он годится для современной России так же, как вечернее платье для прогулки на лошади.

Несколькими днями ранее, перед тем как я приступил к обязанностям секретаря министра-председателя Керенского, произошло событие, которое глубоко потрясло всех нормальных русских людей, даже тех, кто годами был связан с делом революции. Я говорю о ссылке царя Николая Второго и его семьи в Тобольск³⁵. Это было сделано тайное но за несколько дней до того мой старый друг и соратник господин Панкратов³⁶ зашел в редакцию «Воли народа» и сообщил, что назначен руководителем охраны императора и увезет его в ссылку. Панкратов был старым революционером, проведшим двадцать лет своей жизни в тесном каземате Шлиссельбургской крепости. Несмотря на это, он был весьма гуманным человеком, без тени неприязни к царю или к старому режиму в| целом. Так что я был рад тому, что его выбрали для этой миссии, и чувствовал уверенность, что он сделает все возможное, дабы императорская семья была устроена с такими удобствами, какие только возможны в их положении. Мотивы ссылки никоим образом не были злонамеренными. Напротив, я знаю, что Керенский

 

хотел выслать семью в Англию. Его план не осуществился только потому, что Совет не согласился на это. Именно экстремисты из Совета несут ответственность за плохие условия заключения для царя в Царском Селе. Его положение там, в конце концов, стало опасным, и если бы июльский мятеж продлился несколько дней дольше, его, я уверен, Обязательно бы убили большевики. Было совершенно необходимо отослать семью куда-нибудь, где ее жизнь была бы в безопасности, и где бы экстремисты не могли заявить, что царь представляет собой опасность для революции. В Тобольске в то время было мало революционных чувств и совсем не было фанатизма, и под охраной команды Панкратова царю не грозили покушения на его жизнь. «И все же,— сказал Панкратов,— если большевики когда-нибудь возьмут верх, один Бог знает, что может случиться»³⁷.

 

Новый кризис

 

Отчаянные телеграфные сообщения о стачках среди рабочих, мятежах солдат и анархических настроениях крестьян вперемежку с телеграммами, выражающими поддержку правительства, от городов, земств, крестьян и рабочих. Все это я прочитываю и наиболее важные сообщения реферирую для Керенского. Однако, все, что я делаю, не имеет смысла, поскольку Керенский почти не занимается конструктивными делами, а вместо этого погружен в составление резолюций, которые ничего не дают правительству. Колеса государственного механизма крутятся вхолостую.

Наконец колоссальный катаклизм, катастрофа наступила. 26 августа генерал Корнилов начал ее, двинув армию на Петроград с намерением свергнуть Совет и правительство и стать диктатором³⁸. Такова, по крайней мере, была версия Керенского, но мне Корнилов представлялся не таким большим грешником, как министру-председателю.

Я хорошо знал взаимоотношения Керенского и Корнилова задолго до их окончательного разрыва. Группа про-корниловских специалистов находилась в полной оппозиции к правительству Керенского, которое они обвиняли в быстром развале России³⁹. Керенский, со своей стороны, характеризовал Корнилова и его сторонников как государственных изменников⁴⁰. Для защиты от большевиков после июльских событий были созданы новые силы, но вместо объединения перед лицом общего врага, армия патриотов разделилась на три лагеря⁴¹. Большевики были вне себя от радости. Чего еще они могли просить у судьбы? В Совете

 

шла лихорадочная деятельность. Верховный комитет по борьбе с контрреволюцией из 22 членов был избран⁴², и я вошел в его состав. Весьма характерно, что Совет включил в него и нескольких большевиков, и мы оказались в неестественном положении, будучи вынуждены работать вместе» с красными против патриотов. Первое, что потребовали большевики — члены комитета, было освобождение из тюрем их товарищей: Троцкого, Коллонтай и других. Несмотря на мои энергичные протесты, требование выполнили.

Большевик Рязанов⁴³ был одним из самых загруженных работой членов Верховного Комитета, он писал прокламации и выпускал бюллетени о положении дел. Кто-то заметил: «Ну можно ли было поверить, что Рязанов и Сорокин: когда-либо станут работать вместе? Лично я нахожу это забавным».

Но я не находил это особенно забавным. Революция, как и политика вообще, часто сводит вместе случайных людей.

Верховный комитет получил информацию: наша пропаганда оказалась столь действенна, что войска Корнилова уже колеблются и выражают нежелание продолжать поход на Петроград. Два-три часа спустя пришло недвусмысленное подтверждение того, что армия Корнилова находится на грани мятежа. Следующим утром генерал Крымов⁴⁴, командующий «контрреволюционными» воинскими частями, явился к Керенскому и после короткого разговора вышел и застрелился. По-моему, все корниловское дело было трагедией. Мотивы Корнилова и Крымова, его главного помощника, были абсолютно чистыми и патриотическими. Ни в коей мере это не было «контрреволюцией».

Теперь триумф большевизма — это лишь вопрос времени. Правительство, потеряв уважение всех несоциалистических групп, отныне висело на волоске, и его падение стало неизбежным.

 

* * *

 

Я должен был ежедневно выносить вид моей жены в друзей, страдавших от голода. Никто не жаловался, наоборот, за веселыми разговорами мы старались забыть о пустых желудках. Ну что же, будем считать это тренировкой характера.

Во всех полках большевики организовали Военно-революционные комитеты. Это семена новых мятежей. Я приобрел револьвер, но застрелю ли кого-нибудь? Вряд ли.

Люди бегут из Петрограда тысячами. Действительно,

 

чего бы они оставались в городе, столкнувшись с голодом и убийствами — делом рук большевистских орд?

— Советую тебе тоже уехать,— сказал мне друг, которого я провожал на вокзал.— Уезжай как можно скорее, иначе скоро будет поздно.

Но уехать из Петрограда сейчас? Я не должен, да и не хочу этого.

 

Хаос

 

Октябрь-декабрь 1917 г. Пучина наконец-то разверзнулась. Большевизм победил. Это было очень просто. Временное правительство и первый Всероссийский Совет⁴⁵ были свержены так же легко, как и царский режим. Через свои военно-революционные комитеты большевики захватили контроль над воинскими частями. С помощью Петроградского Совета подчинили себе рабочий класс. Эти солдаты и петроградские рабочие захватили все автомобили на улицах, заняли Зимний дворец, Петропавловскую крепость, вокзалы, телефонные станции и почтамт. Чтобы уничтожить предыдущее правительство и образовать новое, потребовалось всего лишь двадцать четыре часа.

25 октября, несмотря на болезнь, я отправился к Зимнему дворцу, узнать новости. Добравшись до него, я обнаружил Зимний, окруженный большевистскими отрядами. Было бы непростительной глупостью идти прямо к ним в лапы; я повернулся и пошел в Мариинский дворец, в Совет республики. Там я узнал, что, в то время как Керенский бежал на фронт за военной поддержкой, Коновалов и другие министры вместе с губернатором Петрограда Нальчинским забаррикадировались в Зимнем под охраной лишь батальона женщин-солдат и трех сотен кадетов⁴⁶.

— Это возмутительно!— бушевал социал-демократический депутат.— Мы будем протестовать против такого насилия.

— Что?! Мы собираемся родить еще одну революцию?— спросил я.

— Именем Петроградского Совета, Совета Республики и правительства мы обратимся к стране и мировой демократической общественности,— ответил он, обидевшись на мое «легкомыслие».

— И что это будет, как не еще одна революция?— поддразнил его я.

— Мы обратимся к вооруженным силам.

— Каким вооруженным силам?

— Офицеры и казаки еще верны правительству.

 

— То есть те, кого революционные демократы считали контрреволюционерами и реакционерами?— настаивал я.— Разве вы забыли, какой удар нанесли по ним, особенно после провала корниловского мятежа? После всего этого, как вы представляете себе, хотят ли они защищать нас? Думаю, напротив, они даже будут весьма довольны тем, что должно произойти.

Осажденных в Зимнем министров после штурма дворца не убили, а бросили в Петропавловскую крепость к царским министрам⁴⁷. Но судьба женского батальона была много хуже, чем мы можем себе представить. Большое количество защитниц Зимнего было убито, а тех, кто избежал смерти, зверски изнасиловали большевики. Иные не выдерживали этого и умирали в страшных мучениях. Некоторых чиновников Временного правительства также убили с садистской жестокостью⁴⁸.

В редакции моей газеты я написал свою первую статью о победителях, клеймя их как убийц, насильников, бандитов и грабителей, и подписал ее полным именем, невзирая на протесты моих коллег и даже наборщиков. «Пусть стоит,— сказал я, имея в виду подпись.— Мы все сейчас так или иначе смотрим в лицо смерти». Моя статья имела такой успех, что тираж этого выпуска нам пришлось увеличить в три раза против обычного⁴⁹. Мои друзья попросили меня не ночевать дома, и я решил последовать их совету. Я также согласился изменить свою внешность и перестал бриться. Многие поступали так же: брившиеся отращивали бороду, бородатые начинали брить лица.

Керенский потерпел поражение. Большевики захватили банки — государственные и частные, и моего друга Пятакова назначили комиссаром финансов. С фронта приходят новые леденящие душу новости. Генералиссимус Духонин был убит вместе с сотнями других офицеров⁵⁰. Наша армия превратилась в дикую, беспорядочно бегущую толпу, сметающую все на своем пути. Германское вторжение неизбежно.

Сегодня мой коллега Аргунов⁵¹, один из основателей партии эсеров, попался в лапы «кошке». Издание газеты теперь будет сопряжено с большими трудностями. Вторжения в редакционные помещения и типографии стали обычным делом. Большевистские солдаты уничтожают отпечатанные тиражи и даже печатные машины. Формально мы подчиняемся приказам о прекращении издания газеты, но каждый раз она немедленно появляется под несколько видоизмененным названием. «Воля народа», запрещенная вчера, сегодня появилась под названием «Воля», потом

 

«Народ», затем «Желание народа» и т.д. Газета «День» появляется как «Утро», «Полдень», «Вечер», «Ночь», «Темная полночь», «Час ночи», «Два часа ночи». Важно то, что наши газеты продолжают выходить. Читатель, не доспавший газету утром, прочитает ее вечером.

Сегодня опять я едва избежал ареста.

Наше домашнее меню стало, мягко говоря, экзотическим. Нет хлеба, но вчера в маленькой лавке мы нашли несколько банок консервированных персиков. Вместо хлеба испекли «печенье» из картофельной кожуры и оказалось, что это вполне можно прожевать. Да здравствует революция, стимулирующая изобретательность и заставляющая людей быть более скромными в своих аппетитах и желаниях!

Выборы в Учредительное собрание должны быть проведены по всей России. Эти выборы — ответ страны на большевистскую революцию. Если коммунисты правы, то они получат большинство голосов. Очень скоро мы узнаем вердикт России. Конечно, большевики делают все, что в их силах, чтобы помешать выборам, а все, на кого «объявлена охота», делают все возможное, чтобы обмануть охотников и облегчить проведение выборов. За последнюю неделю я выступал на двенадцати митингах.

Опубликованы предварительные результаты выборов. Большевики проиграли. Вместе с левыми эсерами они далеко позади правого крыла эсеровской партии по числу мест в Учредительном собрании. Я со своими товарищами набрал на выборах в Вологодской губернии около 90 % голосов. Вчера вечером мы отметили это в высшей степени экстравагантным банкетом. Каждый съел кусочек хлеба, половинку сосиски, консервированные персики и выпил чай с сахаром.

Большевики потерпели явное поражение. И все же мы узнаем, что они не намерены смириться с этим вердиктом. Пока большевики надеялись на благоприятный исход голосования, они возражали против Учредительного собрания. Теперь же попытаются запретить его и разогнать.

Тем временем я продолжаю играть роль мышки, убегающей от кошки. По закону все депутаты имеют иммунитет против ареста, но закон — это одно, а большевистская практика — другое. Все дороги ведут сейчас не в Рим, а в тюрьму. Я устал и измучен — частью напряженной работой, частью голодом.

27 ноября 1917 г. По закону сегодня должно открыться Учредительное собрание⁵². День выдался отличный. Прекрасное голубое небо, белый снег, на их фоне отлично смот-

 

вятся огромные лозунги и плакаты: «Да здравствует Учредительное собрание, хозяин России!» Толпы людей, несущие эти лозунги, приветствуют высшую власть в стране, настоящий голос народов России. Когда депутаты подошли к Таврическому дворцу, тысячи людей оглушительными криками приветствовали их. Но когда депутаты толкнулись в ворота дворца, они обнаружили их запертыми и охраняемыми! вооруженными до зубов латышскими стрелками⁵³.

Надо было что-то немедленно предпринимать. Вскарабкавшись на железную ограду дворца, я обратился к народу, а другие депутаты в это время перелезали через ограду во двор. Им удалось отпереть ворота, и толпа ворвалась во двор. Ошеломленные дерзостью маневра, латышские стрелки колебались, и в результате двери дворца открылись, и мы вошли внутрь, сопровождаемые множеством горожан. В дворцовом зале провели заседание и призвали на нем российскую нацию защитить свое Учредительное собрание. Была принята резолюция, что, невзирая на препятствие, Учредительное собрание откроется 5 января⁵⁴.

Чтобы оно не сорвалось, мы ежедневно проводили митинги на заводах и среди солдат. В то же время лидеры эсеров продолжали работать над подготовкой основных законов и декретов, процедур и т. д. Эти совещания обычно проходили у меня на квартире⁵⁵.

Печать разрушения тяжело легла на Петроград. Вся деловая жизнь замерла. И ночью, и днем мы слышали стрельбу. Безумие опустошения и грабежей захлестнуло города и даже сельские районы. Армия больше не существовала, и немцы могли идти куда угодно.

Сегодня последний день 1917 г. Я вспоминаю прошедший год с чувством горечи и разочарования.

На Новый год мы собрались вместе, депутаты и руководители партии эсеров. Глухая тоска, смешанная с мрачной решимостью умереть, сражаясь за свободу, сквозила в наших разговорах.

Этот нездоровый энтузиазм достиг апогея после слов, произнесенных моим другом К.⁵⁶, когда мы слушали знаменитую арию из оперы Мусоргского «Хованщина»: «Ох, ты, родная матушка Русь, нет тебе покоя, нет пути, грудью крепко стала ты за нас, да тебя ж; родную, гнетут. Что гнетет тебя не ворог, знай, чужой, непрошенный, а гнетут тебя, родимую, всё ж твои ребята удалые; в неурядицах, да в правежах ты жила, жила-стонала, кто тебя, родимую, кто утешит, успокоит?»⁵⁷

Эта ария потрясла нас до глубины души. И тогда К. сказал: «Мы не знаем, кто спасет Россию. Но как бы ни была тяжела сейчас твоя доля, дорогая Россия, ты не погибнешь. Восстанешь из пепла великой страной и великой нацией, самой могучей из всех держав на земле. Если для этого потребуется положить наши жизни, мы готовы».

Новогодний праздник закончился. Перспективы на 1918 г. не ясны, но я верю в мою страну и ее историческую миссию.