СКВОЗЬ ТЕРНИИ

 

Per aspera ad astra

Seneca

 

Во все времена дальняя поездка связана с хлопотами. Если едешь впервые, не искушен еще в железнодорожных порядках, а в пути - две пересадки, хлопотно вдвойне. В военные годы поездка была обставлена дополнительными сложностями.

Прежде всего, необходимо иметь документ на право проезда. Без него ни одна касса не продаст билет. Такими документами могут быть пропуск, который выдавала милиция при наличии достаточных оснований, например, вызов на учебу, или командировочное удостоверение. Еще нужно предъявить в кассу справку о санобработке или саносмотре. Шутники прозвали ее «вшивая справка».

Но вот, наконец, билеты куплены, и я помятый, взмокший от напряжения и духоты, выбираюсь из толпы, провожаемый завистливыми взглядами тех, кому билет не достался. Подходит поезд. Садимся в переполненный, слабо освещенный вагон. Кое-как устраиваемся. Не успели отъехать, милицейский патруль проверяет документы, ревизор - билеты.

Первая пересадка в Кургане. Вокзал здесь по меркам военного времени, можно сказать, образцовый. Светлый, чистый, натопленный зал ожидания. Рядом столовая, где транзитный пассажир, предъявив билет, может пообедать: первое и второе, но без хлеба - хлеб только по карточкам. Стоило такое удовольствие десять рублей. Много это или мало? Как смотреть. Для стипендии первокурсника - восемьдесят рублей - очень дорого. По сравнению с базаром, где буханка хлеба стоила более двухсот рублей, - почти даром. Возле билетных касс тоже порядок. Дежурная по вокзалу, женщина лет тридцати, судя по ее речи, из эвакуированных, выстраивает всех в одну очередь. Читает утреннюю сводку Совинформбюро (накануне освобожден Кременчуг!). Открывается касса, и пассажиры один за другим компостируют билеты. Под вечер покидаем Курган. Достался нам пригородным вагон со скамейками, как в трамвае. Без удобств, но едем.

На станции Кособродск выходит Тамара Юхименко. Торопливо прощаемся и остаемся втроем, Мира Шемет, Зина Шевченко и я.

На другой день пополудни приехали в Свердловск. Большой современный вокзал. Просторные залы с высокими потолками. Много

 

пассажиров и, соответственно, больше неразберихи. К справочному окошку длинная очередь. Справки платные - один рубль. С огорчением узнаем: поезд будет только завтра, поздно вечером. Больше чем на сутки вокзал становится нашим пристанищем. Два раза на день, утром и вечером, производится уборка и дезинфекция. При этом всех выгоняют. Больше часа приходится ожидать на улице. Все время нужно быть начеку и не спускать глаз с вещей, а не то сопрут последнее. Четверо суток в дороге. Доедаем последние крохи съестных припасов. Наконец, объявляют посадку.

Вагон старый, еще дореволюционной постройки, полутемный, освещается одной свечой, заправленной в стеклянный фонарь. Полка, как нары, перекрывает купе. Укладываемся, подложив под голову вещи. Забываемся в неспокойном дорожном сне. Сквозь сон слышу, как проводник идет по вагону и громко объявляет: Алапаевск! Пытаюсь хоть что-то разглядеть в окно, но там темень.

Остаток ночи провели в небольшом бревенчатом здании вокзала. Когда рассвело, расспросив дорогу, вышли на улицу Ленина. Спускаемся вниз. Переходим мост. Впереди слева высится четырехэтажное здание. На торцевой стороне, у круглого чердачного окошка, большими буквами начертано: АГРТ. Что означает Алапаевский геологоразведочный техникум.

Приехали...

* * *

 

Итак, я студент-первокурсник. Термин «учащийся техникума» появится позднее. Тогда нас называли студентами. Местные жители иногда, правда, употребляли слово «технику мец». Выданное в техникуме удостоверение именовалось «Студенческий билет».

Предъявляя студбилет, мы могли посещать вечерние киносеансы, а наши ровесники, учащиеся 8-10 классов, - только дневные. Этим, пожалуй, поэтическая сторона моего нового бытия заканчивается. Дальше пойдет скучная и грустная проза...

Первым документом, который я получил в техникуме, был не студбилет, а пропуск в столовую, чтобы успел позавтракать. О столовой и питании в ней расскажу как-нибудь в другой раз. А пока предстояло поселение в общежитие.

В ту пору у техникума было, в точном смысле этого слова, только одно общежитие - одноэтажное здание, сложенное из золотистых, не успевших еще потемнеть бревен. С торцевой стороны пристроен тамбур, дальше - коридор, по обе стороны которого - двери комнат. Называлось это общежитие Огурчик. В Огурчике живут девочки, человек шестьдесят, может, чуть больше. Всех остальных, в первую очередь понаехавшую со всего Союза саранчу (так на языке старожилов именовались вновь поступившие), разместили в учебном корпусе. Часть аудиторий и кабинетов превращена в жилые комнаты.

 

Комендант Шадрина поселила меня на первом этаже, напротив входа в столовую. Комната довольно большая, метров тридцать, но и народу в нее набито не меньше десяти. Кровати стоят плотно, разделены лишь узкими проходами. На оставшейся небольшой свободной площади, ближе к двери, - аудиторный стол и несколько табуретов.

Получив постель и разместив пожитки, знакомлюсь с обитателями. Саша Каплуновский и Гриша Клецер, мои ровесники, приехали из Курганской области. Веня Паников — со Смоленщины. Ю. - из большого сибирского села. Петя Бунько - почти местный, его родители живут недалеко от Алапаевска. Были еще парень из Калужской области и инвалид, потерявший ногу под Сталинградом. Остальных не помню.

Саша и Гриша стали моими первыми наставниками. Познакомили со здешними порядками. Растолковали, что к чему и как. Картина вырисовывалась не очень радужная. И сегодня, на восьмом десятке, я не отличаюсь большой практичностью и изворотливостью. А тогда? Было от чего растеряться. В кармане ни копейки. Сегодня нечем заплатить за обед и ужин. Завтра, когда получу хлебную карточку, не за что выкупить хлеб. За карточку тоже нужно внести плату. Стоит все это копейки, но их нужно иметь.

Выход предлагает Саша:

— Нужно продать что-то из вещей.

У меня была одна-единственная общая тетрадь. Решил с ней расстаться. Отправляемся втроем на рынок. Постигаю первый урок рыночного ликбеза: на базаре два дурака - один много просит, а другой мало дает. Выручил за тетрадь двадцать рублей. На несколько дней хватит. А там...

Студенту стипендии никогда не хватало. Описываемое время не было исключением. Приведу самые скромные подсчеты. Хлебный паек (в студенческом просторечии - пайка) и питание в столовой обходятся до трех рублей ежедневно. Сходить раз на неделю в баню - один рубль. Стирка в техникумовской прачечной - 50 копеек штука. Раз в месяц подстричься - рублей пять. Плата за общежитие - семь рублей. А еще хочется сходить в кино - шесть рублей. На сцене Клуба металлургов ставит спектакли эвакуированный из Николаева драмтеатр им. Чкалова. Билет - десять рублей.

По всему выходило: в стипендию не уложиться. Чем покрыть дефицит? Кое-кто получал переводы от родителей. А если их нет?

Остап Бендер знал четыреста способов добывания денег. Существовал еще один, неведомый даже Великому Комбинатору: продать пайку. Вот почему почти каждый день на базаре можно увидеть студента или студентку, продающих свой хлеб. В октябре 1943 года она стоила шестьдесят-семьдесят рублей. Не легко оголодавшему расстаться с пайкой, дающей надежду хоть на кратковременное насыщение, и почти двое суток оставаться без крошки во рту. Но деваться некуда, коль нужда заставит. Возможно и другое решение: отнести на

 

базар что-либо из вещей. Однако по сравнению с продуктами стоили они очень дешево, особенно ношенные. Но иногда приходилось идти и на это. Голод - не тетка...

* * *

 

Патриотически настроенный читатель вправе возмутиться. Страна, напрягая все силы, ведет тяжелейшую войну. Ежедневно гибнут или становятся калеками тысячи людей. Тяжело всем! Тем не менее молодым людям предоставлена возможность учиться. А потому нечего плакаться!

Более того, где-то в верхах нашлись светлые головы, решившие, что перелом, предопределивший исход войны, свершился. Через пару лет она закончится. Нужно будет восстанавливать разоренную страну. Потребуются специалисты, много специалистов. Пора озаботиться подготовкой кадров.

Восстановлен четырехлетний срок обучения на базе семилетки (в 1941 году сокращен до трех лет). Принят ряд постановлений, призванных облегчить жизнь студента.

Если раньше студенты и преподаватели по снабжению были отнесены к категории служащих, то теперь их приравняли к рабочим легкой промышленности. А это означало увеличение хлебной пайки до 600 граммов и соответственно увеличение норм выдачи других продуктов. Повышена стипендия. С нового учебного года она составляет: 80 рублей на первом, 100 - на втором, 120 - на третьем и 140 - на четвертом курсе. Студентам разрешены посылки. До сих пор их можно было отправлять только в действующую армию. Отныне, если родители или родственники имеют возможность что-то послать, то почта по справке техникума обязана принять посылку до 8 кг.

Таким образом, вместо того, чтобы правдиво рассказать, как студенты, воодушевленные успехами Красной Армии на фронтах, в ответ на заботу правительства, преодолевая трудности, упорно овладевают знаниями, автор зациклился на бытовой чернухе.

Охотно поведал бы, но занятия еще не начались. Занимаемся хозяйственными работами. На Ялунихе очищаем вырубленную лесную деляну: собираем чащу, складываем в кучи и сжигаем. Руководит нами военрук Айзенберг, по гражданской профессии - агроном, на войне - старший лейтенант. В техникум попал после ранения. Человек он в общем-то не злой, быть может, даже добрый, но из-за своей жесткости и суровости - случалось и напускной - совершенно лишен обаяния. Не помню, чтобы кто-либо из студентов знал его по имени-отчеству. Между собой называли «военрук» или «Айзенберг», а если надо было обратиться - товарищ военрук.

Контроль за явкой на работу осуществлялся весьма оригинальным способом. Отобрали хлебные карточки. Хлеб и обед привозят на рабочее место, и, естественно, пайку получит лишь тот, кто вышел на

 

работу. Заведовала этой нехитрой процедурой преподаватель Лия Самойловна Каплан. Так случилось, что после окончания техникума я работал с Лией Самойловной в одной организации. Да и в последующие годы встречались время от времени, последний раз - летом 1990 года.

Напомню, однако, на календаре пока октябрь 1943.

Через несколько дней руководство обнаружило: заготовленных дров на зиму не хватит. Начало занятий вновь откладывается. Всех отправляют валить и пилить лес на станцию Болотная, в семи километрах от города. В тот раз я туда не попал из-за болезни. Появилось несколько свободных дней, и я знакомлюсь с городом.

* * *

 

Основанный в 1704 году один из старейших центров черной металлургии Урала, Алапаевск, расположен на левом низменном берегу реки Нейвы. С противоположного берега, где возвышается гора Ялуниха, город виден, как на ладони. Слева, выше по течению - заводской пруд, рядом - корпуса металлургического завода. Прямо перед нами - прямоугольники городских кварталов. Основная планировочная ось - центральная улица Ленина - берет начало у ограды металлургического завода, пересекает весь город с юга на север и за городской чертой переходит в Синячихинский тракт. Строгую планировку улиц нарушают речка Алапаиха, пересекающая город с запада на восток почти посредине, Кукуйская яма (или просто Кукуйка) - выработанный и затопленный грунтовыми водами рудник, а также старый отвал, получивший название Вшивая горка.

Город, в основном, деревянный; застроен добротными одноэтажными частными домами. Внутри кварталов огороды. Многие жители держат коров или коз. Двухэтажные здания встречаются по большей части в центре.

Наиболее выдающиеся здания - наш техникум, городской собор, превращенный в хлебозавод, Клуб металлургов и дом Чайковского с небольшим парком (отец великого композитора одно время был управляющим Алапаевского завода). В то время в нем помещались краеведческий музей и стройуправление 97/2, сооружавшее железную дорогу Алапаевск-Сосьва. В городе один кинотеатр, рядом с техникумом.

Городская достопримечательность - неширокие дощатые тротуары. Поздно вечером, когда все стихнет, шаги, особенно стук каблучков, слышно очень далеко.

Из учебных заведений, кроме АГРТ, есть станко-инструментальный техникум и эвакуированный из Ленинграда станко-инструментальный институт, занятия которого проходят в нашем техникуме по вечерам.

Здание техникума, построенное в годы первой пятилетки, вполне соответствовало своему назначению. Просторные, с большими окна-

 

ми и высокими потолками, светлые аудитории. Достаточно широкие коридоры-рекреации. Имеется водопровод и канализация (бездействующая, уборная находится во дворе). Аудиторный корпус дополняют пристройки. Одна из них, удлиняющая дом с северного торца - спортзал. Две другие, одноэтажные, расположены симметрично по краям, перпендикулярно продольной оси здания. В южной пристройке помещалась столовая, в северной - актовый зал. Во дворе - механическая мастерская, учебная буровая установка и спортплощадка.

* * *

 

Где-то после двадцатого октября объявили о начале занятий. Накануне проведено организационное собрание. Ведущие преподаватели Агния Ивановна Соколова и Владимир Федорович Антонюженко подробно ознакомили со специальностями. Их в техникуме три: геологоразведочная, топографическая и маркшейдерская.

Я записался на топографическую, хотя документы подавал на геологоразведочную. Почему так поступил, объяснить не могу. В пятнадцать лет не очень-то задумываешься над таким вопросом, как выбор профессии.

Вывесили расписание, и занятия начались. Изучаем, в основном, общеобразовательные дисциплины: русский язык, математику, физику, химию, историю СССР. Есть и специальный предмет - топографическое черчение. Ну, и само собой разумеется, мальчики изучают военное дело, а девочки - радиотелеграфию.

Расскажу немного о наших преподавателях. Русский язык ведет Софья Михайловна Удинцева. Она принадлежала к теперь уже окончательно вымершему племени настоящих русских интеллигентов. Безупречно чистая речь, воспитанность, деликатность в общении, прекрасное знание предмета и умение передать это знание другим. И хотя всю свою жизнь Софья Михайловна прожила в Алапаевске, уверен, она ни в чем бы не уступила столичным коллегам.

Преподаватель математики Галина Александровна (фамилию, к большому сожалению, забыл) хорошо знает свое дело и, главное, умеет увлекательно рассказывать о сухих абстракциях, недоступных созерцательному восприятию. Несмотря на недостаток времени, она неторопливо, без суеты, вводила нас в мир квадратных корней, квадратных уравнений, иррациональных чисел и прочих премудростей.

Был еще один преподаватель математики, личность почти легендарная. Это Виктор Петрович Боташев. Его установка: на «пять» знает математику Бог. Я знаю ее на «четыре». А вы?.. Впрочем, решайте сами. Получить на экзамене у Боташева пятерку - событие. Зато двойки сыпались как из рога изобилия.

Химию преподавала невысокого роста женщина, лет тридцати пяти, эвакуированная из Вильнюса (ее фамилию, имя и отчество не

 

сохранила память). Очень добрая, безмерно нас жалела. Двойку ставила лишь в самом крайнем случае, не без внутреннего сопротивления.

Весьма эрудированный и очень требовательный преподаватель физики, Михаил Абрамович Каплан, киевлянин, лет двадцати пяти. Каждое занятие начинает с опроса. Тут же следует оценка по заслугам. Конспектировать на его лекциях нужно обязательно, так как конспект предъявляется на экзамене. Формулы в зависимости от их важности записываются просто так, обводятся одинарной рамкой, двойной рамкой и, наконец, - волнистой линией. Помимо преподавания физики, Михаил Абрамович проводил в техникуме вечера вопросов и ответов. Помню, когда в 1945 году впервые отмечался День Радио, он познакомил нас с такими новейшими для того времени достижениями радиотехники, как радиолокация и радиорелейная связь.

С общеобразовательными предметами у меня нет никаких проблем. Трудности возникли там, где их меньше всего ожидал, с черчением. Топографическое черчение, т.е. вычерчивание топографических карт, - почти искусство. Здесь не возьмешь ни хорошей памятью, ни сообразительностью. Для такой тонкой работы нужны талант, старание и усидчивость. Преподаватель, Анна Михайловна, окончила наш техникум минувшей весной, мало уделяла внимания самому обучению, но, надо отдать ей должное, объективно оценивала мои работы: чертил я тогда плохо.

Директору техникума Залмаиру Саркисовичу Григорьянцу где-то около тридцати. Окончил географический факультет Ленинградского университета. Он невысокого роста. Любит пошуметь, чтобы нагнать на студента страху, но, в общем, дядька не злопамятный. Занимался, в основном, административными и хозяйственными делами. Такой мелочи, как учебный процесс, почти не касался.

Руководит учебным процессом заведующая учебной частью, энергичная и волевая Ольга Петровна Кускова. Следит за порядком. Строго контролирует посещаемость занятий. Если пропустил занятие, староста отправляет к Ольге Петровне за допуском. Ее кабинет на втором этаже, правое крыло, последняя дверь слева. Дорога туда никогда не зарастает. Заходишь, следует неприятное объяснение, затем внушение, продолжительность и тональность которого зависят от тяжести содеянного, и, наконец, долгожданное:

— Люба! Напишите допуск. - Люба Таранухина, секретарь учебной части, окончила наш техникум минувшей весной.

График и продолжительность занятий неукоснительно соблюдаются даже в короткие декабрьские дни - пятьдесят минут урок, десять минут перерыв, шесть-восемь часов ежедневно, кроме воскресенья. Ни о каком сокращении занятий в целях экономии электроэнергии мы в ту пору не слыхивали.

 

Зимой случались авралы, когда всех снимали с занятий расчищать от снега железнодорожные пути или разгружать вагоны с дровами, поступившие с Болотной.

Техникумовская библиотека хорошо укомплектована учебниками. Есть и художественная литература. Заведует библиотекой Надежда Алексеевна Полубрюхова.

Для самостоятельной работы в вечерние часы выделена аудитория. Было бы желание работать. Сиди хоть до утра, никто слова не скажет.

Казалось бы, что еще нужно? Только учись!

* * *

 

И все же учиться нам было тяжело.

Прежде всего, из-за плохого питания. С харчами день ото дня становилось хуже и хуже. В середине ноября прошло всеобщее снижение норм выдачи хлеба по карточкам. Студенческая пайка похудела до 500 граммов. Сразу же подскочили базарные цены на хлеб, картофель и другие продукты.

Обещанное нам при поступлении трехразовое питание оказалось красивой сказочкой. В один не очень прекрасный день отменили ужин. А еще через некоторое время - завтрак. Остался только обед.

Обед в столовой стоит того, чтобы о нем рассказать подробнее. Первым делом предъявляешь в буфете пропуск и продуктовую (или как ее тогда называли жировую) карточку. Безальтернативное - ешь, что дают! - обеденное меню, помимо традиционных (наименование блюд, цена и т.д.), имело еще колонку, которая называлась «Вырезка» и содержала цифровой код, например, 100/60/10.

Буфетчица, ловко орудуя ножницами, вырезает из пропуска клеточку с датой текущего дня, чтобы - не дай Бог! - не пообедал дважды, а из жировой карточки - согласно указанной в меню вырезке - талоны на 100 г мяса, 60 г крупы и 10 г жира.

(Всего на месяц студенту полагалось 1800 г мясо- или рыбопродуктов, 1200 г крупы, 400 г жиров и 200 г сахара. Естественно, после двадцатого числа жировая карточка превращалась в лохмотья.)

Заплатив деньги, получаешь бирку - небольшой прямоугольник цветного картона со штампом - и направляешься в обеденный зал, где при входе тебе вручают ложку, которую обязан сдать при выходе.

В обеденном зале столы на четыре персоны покрыты клеенкой. Обслуживание по современным понятиям больше напоминало ресторан, чем студенческую столовку. Садишься за стол, официантка собирает бирки, передает их в раздаточное окно и приносит обед: первое в небольших бачках из белой жести, а второе - в алюминиевых тарелках. Попытки наиболее нетерпеливых самообслужиться считались признаком дурного тона

 

(Забегая вперед, следует сказать, что самообслуживание в наших столовых стали внедрять лишь с середины пятидесятых годов.)

Пока речь шла о ритуальной стороне трапезы, т.е. о форме. Пришла пора сказать несколько слов о содержании.

Типичные представители первых блюд - жидкие щи, случались также жиденький суп из соленых прокисших груздей или картофельный, общее название - баланда. На второе крохотный кусочек мяса (сплошь и рядом заменяемого субпродуктами). Достопримечательность - кровяные котлеты, которые с легкой руки острословов прозвали «арийскими котлетами» или сокращенно «арийками» (намекая на арийскую кровь). Маленькие, почти крохотные порции гарнира не отличались ни высокой калорийностью, ни разнообразием: жиденькое пюре, тушеная капуста, прокисшие соленые грузди, каша из турнепса, вареный горох (на местном диалекте - горошница) и, как деликатес, пшеничная каша-сечка.

Нет нужды доказывать, что для молодого растущего организма -нам было тогда, в основном, от пятнадцати до двадцати - такой рацион был более чем скудным. А потому мы постоянно голодные: просыпаешься утром голодный, почти весь день, за исключением редких мгновений, - получение пайки и обед - голодный, спать ложишься тоже голодным.

С наступлением зимы к голоду прибавился холод. Котельным топливом служат сырые дрова или отходы деревообрабатывающего комбината - стружка и опилки. Батареи едва теплятся. В здании холодно. На занятиях сидим в пальто и валенках. Мерзнут даже руки, когда пишешь.

В жилых комнатах тоже холодина. Вода, оставленная на подоконнике, к утру покрывалась коркой льда. А потому и здесь не снимаем верхнюю одежду. Спим, скорчившись в позе эмбриона, укрывшись по уши, чтобы только можно было дышать. Ложиться вечером еще полбеды, быстро разделся и мигом под одеяло. Зато утром истинная мука выбираться из теплой постели в холодной комнате.

Из-за большой скученности еще одна напасть - вши. Эти необыкновенно живучие насекомые быстро размножались и не давали покоя ни днем, ни ночью. Избавиться от них в тех условиях было очень трудно.

Помимо вшей, донимают голодные крысы. Развелось их тогда великое множество. Не дай Бог, оставить что-нибудь съестное. Прогрызут мешок и мигом уволокут, даже сырую картошку. Обнаглели до того, что ночью бегали по нашим телам. Были случаи, когда кусали спящих.

Вынести все это было нелегко. Многие не выдерживали и бросали. Первое время директор отговаривал, но, скрепя сердце, в конце концов, отпускал. Однако, когда бегство стало массовым, сменил тактику:

— Не хотите учиться? Мы вас отчислим. Но домой не поедете. Пойдете работать. Документы ваши мы передадим в отдел найма и рас-

 

пределения рабочей силы при горисполкоме. Кругом нужны рабочие руки...

Залмаир Саркисович, конечно, блефовал. Такого права у него не было. Что поделаешь? Произвол всегда был мощным оружием в руках начальства.

Студенты пустились на маленькие хитрости. Появились справки или заверенные телеграммы о том, что мама тяжело больна и нуждается в постоянном уходе (у большинства отцы были на фронте, погибли или пропали без вести). Или того проще:

— Товарищ директор! Отпустите домой за теплыми вещами. — Как тут откажешь?

Наиболее отчаянные бросали все, продавали на базаре карточки и на свой страх и риск пускались в путь без документов и, соответственно, без билета. В качестве ответной меры вахтерам приказано: с вещами выпускать только по предъявлению справки коменданта. Не помогло. Все равно убегали. Рассказывали, что одна девочка выбралась с чемоданом по наружной пожарной лестнице. Некоторые, проучившись семестр, не вернулись с каникул после зимней сессии.

Уехали мои первые наставники Саша и Гриша. Уехала Мира Шемет. Не вернулась с каникул Зина Шевченко...

Чтобы представить размах бегства, приведу такой факт. Еще в декабре две группы топографов первого курса объединили в одну. После зимней сессии к тому, что осталось, присоединили группу маркшейдеров. А всего из трех групп (75 человек) закончило техникум... пятнадцать. Причем отчисленных за неуспеваемость можно сосчитать на пальцах.

В техникуме довольно много бывших детдомовцев. За очень редкими исключениями они были в наиболее трудном положении. Надеяться на денежный перевод, посылку или какую-либо помощь из дому не приходилось. Полагаться можно было только на себя, свою выносливость и удачу. Не все достигли финиша. Жаль... очень жаль!!! И все же выпускники из детдомовцев набора военных лет не посрамили техникум. Людмила Игошина работала в одном из НИИ Свердловска (Екатеринбурга). Владимир Скордули и Борис Санин (к сожалению, рано ушел из жизни) стали кандидатами наук.

Ошибается тот, кто, прочитав это, подумает, что тогда среди нас царило всеобщее уныние и депрессия, где каждый ушел в себя... Временами случалось и такое: все становилось безразличным, хотелось только забраться под одеяло и, укрывшись с головой, забыться и ничего не видеть вокруг. Никуда не денешься, было и так.

Однако, несмотря ни на что, молодость брала свое. Ни один праздник не обходился без концерта. На сцене актового зала выступали студенты: пели, декламировали, читали. Регулярно в том же зале устраивались вечера танцев (тогда это называлось «танцы»). Танцевали под духовой оркестр, которым руководил Боря Санин, или - под гармонь Саши Давыдова. Танцевали вальс, краковяк, танго, фокстрот...

 

Трогательно было видеть девочек, спешащих в лютую январскую стужу на танцы с небольшим свертком под мышкой. В свертке том - сокровище, туфельки, скорее всего единственные. Не будешь же танцевать в валенках!

В перерывах между танцами играли в почту. Кто-то брал на себя функцию почтальона. Желающие участвовать в игре прикрепляют к одежде листочек бумаги с номером. Пишешь письмо. Можно подписаться, а можно анонимно: как хочешь. На обороте свернутого письма подписываешь номер адресата. Почтальон ходит по кругу, собирает письма и разносит по адресам. Тайна переписки была абсолютной, в отличие от обычной почты, где все письма проверяла военная цензура. Благодаря игре в почту завязывались знакомства, возникали симпатии...

От унылой повседневности здорово отвлекал треп, который во все времена и эпохи ведется в каждой комнате любого студенческого общежития. Тематика была самой широкой, начиная от: Когда кончится война? Как будем жить после войны? Есть ли жизнь на Марсе? Будут ли строить гидростанции на Ангаре? - и кончая злободневными вопросами дня сегодняшнего.

Достаточно много читали и обсуждали прочитанное. Это могла быть книга из библиотеки или ходившая среди студентов переписанная от руки стихотворная повесть Павла Ащеулова «Лука Мудищев».

А где вы видели студенческую комнату без шуток, розыгрышей, подначек. Все это как-то помогало прожить тот трудный год. Хотя лиха пришлось хлебнуть предостаточно, всем вместе и каждому по отдельности.

* * *

 

Прошло два с половиной года, как написана предыдущая глава. А я никак не мог заставить себя продолжить. И все из-за того, что подошла пора рассказать о самом трудном отрезке моей жизни, который никогда не сотрется из памяти. Прошло пятьдесят шесть лет, но воспоминания по сей день преследуют меня и заставляют краснеть от стыда.

Что делать? Перемолчать? Негоже. Приукрасить? Но тогда это будет не воспоминание, а художественное произведение, для написания которого у меня нет ни объективных данных, ни профессиональной подготовки. Остается одно: поднапрячься и написать все так, как это было на самом деле.

Начну немного издалека. Детдом, где провел пять с половиной лет, - учреждение не закрытое. Здесь нет ни высокого забора, ни охраны. Более того, существовало много точек соприкосновения с внешним или, как мы его называли, «домашним» миром: школа, улица, кино, баня и т.д. И все же детдомовские пацаны - закрытое сообщество, недоступное не то что посторонним, но также воспитателям и

 

сотрудникам. Живет это сообщество по своим не писанным законам и традициям, которые передаются из поколения в поколение и не подвержены внешнему, в том числе и воспитательному, воздействию.

Прежде всего, - это стадность и круговая порука. Будь как все и не высовывайся! Пространство для проявления индивидуальности очень ограничено. Если ты хороший стрелок из рогатки или сможешь сто раз подряд ногой подбросить жостку, ты свой парень. Но - не дай Бог! - тебя за что-то при всех похвалила воспитательница, хотя бы за хорошие оценки в школе. Не избежать косых взглядов, а то и открытого неодобрения: ему, наверно, больше всех надо! В любимчики хочет попасть!

Но зато ни в школе, ни на улице никто из домашних тебя пальцем не тронет. Клич: наших бьют! - воспринимается как сигнал боевой тревоги, и все бросаются на выручку. Что бы ты не натворил, если это не видели старшие или девчонки, можешь быть спокоен, никто из пацанов не донесет и никто не выдаст. О чем бы ни спрашивали, отвечай: не видел, не заметил или еще что-нибудь в этом роде. Какую бы пакость тебе не сделали пацаны, как бы не было больно и обидно, молчи! Табу! Тех, кто его нарушил даже по незнанию, ждет суровая кара: наградят самыми обидными прозвищами - Легавый! Дулыцик! (от слова «дуть»), перестанут общаться, будут делать еще большие пакости, набьют морду или устроят темную.

Другой не менее важный закон и традиция - отношение к собственности. Какая у детдомовского пацана собственность? Перочинный ножик, чиночка. Складывающаяся ручка с пером «уточка» вместо осточертевшего казенного пера «86», небольшая коллекция почтовых марок или конфетных оберток (больше всего ценился «Тузик»), значки, медные монеты царской чеканки и другие мелкие предметы. Но собственность эта священна! Ее можно обменять, выиграть или проиграть. Но, упаси Боже, стащить что-нибудь у своего пацана, Страшнейшее табу! Пойманного воришку ждет суровая кара. Потерпевший вправе набить обидчику морду, и никто не заступится.

К собственности вне своего круга отношение совсем другое. У воспитателей, сотрудников, своих девчонок и домашних одноклассников, как правило, не тащили. Не то чтобы табу, а так нечто вроде джентльменского соглашения по умолчанию. Все остальное, если плохо лежит, можно тибрить. Это могла быть булочка или пирожок у школьной буфетчицы в толчее большой перемены, пустая бутылка из ящика (ее можно сдать в магазине рядом и заполучить карманные деньги), арбуз или дыня из кучи на базаре и прочее в том же роде. А залезть в чужой сад или огород и за воровство не считалось. Во время войны, когда мы изрядно оголодали, тащили все хоть мало-мальски съедобное. Если стянул на стороне, да еще поделился трофеем с пацанами, ты свой в доску, и тебя только похвалят.

 

Вот с таким, можно сказать, нравственным багажом я вступил в самостоятельную жизнь. Не долго думая, а точнее вовсе не задумываясь о возможных последствиях, в совершенно новой среде обитания продолжал действовать по старым правилам. Первое время это сходило с рук и мне даже везло. Несколько раз получилось увести буханку хлеба из конной хлебовозки, пока экспедитор, она же и возчик, договаривалась о выгрузке. Иногда удавалось стащить что-нибудь на базаре у зазевавшихся тетки или дядьки.

Естественно, долго так продолжаться не могло. Раз за разом стал попадаться. Каждый провал заканчивался скандалом. Один раз даже попал в милицию. Но, к счастью, обошлось без серьезных последствий. Тем не менее за мной утвердилась репутация мелкого воришки. Стали косо смотреть. Остерегались. Более того, те, кого я по детдомовской традиции считал своими пацанами, попытались пришить мне и то, чего я не делал, даже не мог сделать. В ноябре Саша Каплуновский потерял (или у него украли) хлебную карточку. Его отчаяние можно понять. По тем временам то было большим несчастьем, сравнимым разве что с тяжелой болезнью или увечьем - до конца месяца быть без пайки. Несмотря на мои заверения, Саша не оставил подозрения и заявил на меня в милицию, пришлось объясняться со следователем. Ленька Свиридов пошел дальше. Продав на базаре что-то из своих вещей и тут же проев вырученные деньги, обвинил меня в краже и требовал вернуть ему вещи, угрожал пожаловаться директору. Еще циничнее оказался Ю. Как-то, когда мы были вдвоем, намекнул, чего ты дескать размениваешься на мелочи. Тут же предложил, пойти вместе в баню и украсть одежду у кого-нибудь из моющихся, т.е. я буду брать, а он стоять на шухере. Это уже попахивало криминалом...

Самостоятельная жизнь на поверку оказалась более жестокой, чем это воображалось в детдомовские времена. Еще более осложняли ее тяжелые условия военного времени - голод, холод и прочие бытовые неурядицы.

Выход был один: адаптироваться в новых условиях, избавиться от чувства стадности, научиться жить своим умом, а не - чужим. Нужно было постепенно приобретать то, что принято называть житейской мудростью - уметь самостоятельно мыслить, принимать решения, предвидя их последствия, и нести за них полную ответственность.

* * *

 

А жизнь шла своим чередом. Ей не было дела до моих похождений, скандалов и переживаний. Продолжались занятия. Наступил Новый год. Подоспела зимняя сессия. Сдал ее успешно, если не считать неприятностей с топографическим черчением.

 

Со второго семестра в расписании появился специальный предмет - геодезия. Преподавал ее инженер Владимир Федорович Антонюженко. Сказать: дело свое он знал досконально - значит, не сказать ничего. Он умел преподносить материал так ярко и убедительно, что нельзя было не увлечься. Не берусь предполагать, как бы сложилась моя судьба, если бы первые уроки профессии, которой я отдал почти пятьдесят лет, давал кто-то другой.

К сожалению, в виду большой загрузки на старших курсах Владимир Федорович передал нашу группу Анне Михайловне. Теперь это было совсем не то - всего лишь пересказ учебника.

Больше учиться у Владимира Федоровича (старшекурсники между собой называли его Володя) нам не пришлось. По окончании учебного года он уехал на Украину. Работал в Амвросиевском техникуме. Потом переехал в Киев. Преподавал в инженерно-строительном институте. Стал кандидатом наук, доцентом. Опубликовал небольшую монографию по очень актуальной проблеме.

Судьбе было угодно, чтобы мы встретились еще раз. Через двадцать четыре года, когда я буду защищать кандидатскую диссертацию, Владимир Федорович выступит официальным оппонентом.

После нескольких переселений я теперь живу в небольшой комнатушке, напротив входа в актовый зал. Мне кажется, она была самой холодной во всем здании. Совсем рядом непрерывно открывается входная дверь, впуская каждый раз очередную порцию морозного воздуха.

Живем вчетвером. Кроме меня, Валентин Смелов, Коля Борчанинов и Ю. Все они учатся на первом курсе геологоразведочного отделения.

С Валентином впервые столкнулся в очень неприятной ситуации. Он буквально схватил меня за руку и заложил, когда я пытался стащить что-то съедобное в кухонной подсобке. Впрочем, я никогда не был очень уж злопамятным и, поселившись вместе, мы вскоре подружились. Вдвоем подряжались пилить и колоть дрова, чтобы хоть немного подзаработать. Одно время даже жили коммуной, т.е. совместно вели хозяйство. Родом Валентин со станции Кресты, что на Новгородщине. Тогда это была прифронтовая полоса, станцию часто бомбили. Там у Валентина оставалась мать.

Коля Борчанинов приехал учиться из села в Курганской области. Дома жил с матерью. Отец пропал без вести в первые месяцы войны. Невысокого роста, круглолицый, скромный, спокойный и рассудительный. Обладал чувством юмора. Умел очень красиво говорить, обогащая речь местными уральскими прибаутками.

Ю. на год старше меня. Среднего роста, худощавый, востроносый, с бегающими глазками. В своей школе он был если не первым, то одним из первых учеников. Предприимчив. Талантлив. Писал патриотические стихи, которые охотно публиковала техникумовская

 

стенгазета. Но натура у Ю., откровенно говоря, подленькая. Нравственный выбор - хорошо или плохо - он заменил прагматическим -выгодно или невыгодно. Ему ничего не стоило спровоцировать, а затем подставить товарища или при удобном случае его облапошить. Его откровенный цинизм и почти патологические жадность и подозрительность не вызывали симпатии и вынуждали нас остерегаться и быть осмотрительными.

...Голод и холод постепенно сделали свое дело. У меня и еще нескольких студентов начиналась дистрофия. Сильно исхудал, практически остались лишь кожа да кости. Самая безобидная царапина превращалась в гноящуюся, долго не заживающую рану. Требовалось большое усилие, чтобы заставить себя что-то сделать. Таким было физическое состояние. Моральное состояние дистрофика лучше всего характеризует бытовавшая тогда песенка на мотив известной народной песни:

Вдоль по улице покойника несут. За покойником дистрофики идут. Увидали, хлеб без карточек дают. Бросили покойника и в очередь встают.

Мало-помалу притупляются все чувства, включая чувство опасности, и ощущения за исключением одного - перманентного голода. Что бы ни делал, чем бы ни занимался, о чем бы ни думал, мысли помимо твоей воли возвращались к еде. Когда выносить это становилось невмоготу, относил на базар что-нибудь из вещей, которых было у меня совсем немного. Вырученные деньги очень быстро расходовались. Каждый такой поход, хоть и приносил кратковременное насыщение, неуклонно приближал к состоянию: Omnia mea mecum porto (Все свое ношу с собой).

На мое счастье, дистрофия, поразив тело, почти не затронула голову. По-прежнему безотказно работала память, схватывая на лету и впитывая учебный материал, как губка воду. Достаточно было прослушать лекцию или хотя бы раз прочесть в учебнике, на худой конец, в конспекте, и все, что нужно, схвачено. Вот почему, не прилагая больших усилий, я все же успевал в учебе. Иначе не сносить бы мне студенческого билета, и, кто знает, как бы сложилась жизнь.

Наступившая весна, избавив от холода, не принесла заметного облегчения. Ослабленный организм, несмотря на молодость, весну не воспринял. А было нам по шестнадцать! На рубеже столетий те, кому шестнадцать, весенней порою вкушают радости жизни, гуляют на природе, посещают дискотеки, веселятся, влюбляются, целуются, наиболее нетерпеливые занимаются любовью, доставляя иной раз массу хлопот родителям и чиновникам, вынужденным оформлять сверхранние браки.

Сразу же после майских праздников на десять дней нас сняли с занятий. Отправляемся на Болотную заготавливать дрова и вскапы-

 

вать лопатой поле подсобного хозяйства. Каждому задание: вскопать 5 соток и заготовить 5 кубометров дров. Жили в большом сарае, спали на соломе покатом. Было организовано трехразовое питание.

Сил моих хватило только на две сотки. А вот с дровами повезло. Меня взял напарником Алеша Сычугов, коренной алапаевец, семнадцатилетний крепыш, выше среднего роста, коренастый, широкоплечий, с широким скуластым лицом. Спокойный, рассудительный - любая работа ему по плечу. До сих пор не могу понять, что побудило такого крепкого парня взять в напарники заморыша-дистрофика.

Заготовка дров - работа не из легких. Прежде всего, дерево нужно свалить с корня. Делалось это, стоя на колене, двухручковой поперечной пилой. Пилить неудобно. Быстро устаю. Но Алеша не знает устали:

— Давай, давай! - Продолжаем пилить. Пот заливает глаза. Почти ничего не вижу. Сердце стучит так, что, кажется, вот-вот выскочит. Наконец, Алеша сжалился и дает передых. Вытираю лицо, перевожу дыхание. Одну-две минуты отдыхаем, и снова - вперед. Но вот пилить становится легче, рез расширяется, быстро выдергиваем пилу, и, треща ломающимися ветками, сосна грохается об землю. Теперь Алеша топором обрубает ветки, а я собираю и складываю в кучу. Потом ее нужно будет облить керосином и сжечь. Очищенный ствол распиливаем на метровые чурбаки и складываем в штабель-поленницу. Переходим к следующей сосне...

После Болотной ряды наши еще поредели. Ю. получил из дому справку, что мать тяжело больна. Оформил академический отпуск и уехал. Взял отпуск и Валентин Смелов. Устроился рабочим на буровой в местной геологоразведочной партии. Осенью мне рассказали, что мать прислала ему вызов, и он уехал насовсем.

Как удалось сдать сессию на одни пятерки, до сих пор удивляюсь. Наверно, сработали старые запасы знаний, память и инерция. Кое-как, с горем пополам, отработал учебную практику. Встал вопрос: а что же дальше?

Первое время, осенью и в начале зимы переписывался с детдомом. Получил как-то даже письмо от Нины Эдуардовны. Обменивался письмами и с Левой Микулинским. Потом писать перестал, было не до того...

А тут пришла мысль: будь, что будет, поеду в детдом. А если не примут? Терять все равно нечего. И так, и так положение отчаянное. Директор к моему решению отнесся благосклонно и разрешил выписать командировку, чтобы не оформлять в милиции пропуск.

Денег не было, пустился в путь без билета. До Свердловска добрался без приключений. Всю дорогу до Кургана меня гоняли проводники и ревизоры. Ехал в тамбуре, на переходной площадке и на подножке, умудрился даже ночью дремать, обхватив руками поручень. На товарняке приехал в Шумиху. Здесь меня задержал патруль вое-

 

низированной охраны, но проверив документы, отпустил. Остался только пеший переход...

В детдоме, глядя на меня и мою исхудалую физиономию, только качали головой и горестно вздыхали... Из старых сотрудников и воспитателей многие к тому времени уехали на Украину. Оставались Нина Эдуардовна, Дора Ефимовна, семья Добринского, прачки тетя Фрося и тетя Наташа, все они собирались возвращаться в родные края.

Новый директор, Захар Иванович, отнесся доброжелательно. Расспросил, что и как:

— Сегодня и завтра отдыхай. А дальше нужно будет браться за работу. - Захар Иванович - мужик хозяйственный и работящий. Работал с утра до вечера и другим спуску не давал. Задумал соорудить баню. Раздобыл где-то большой бревенчатый сруб, разобрал, перевез и стал собирать. Сам был и плотником, и столяром, а мы - подсобниками.

В детдоме пробыл почти два месяца. Помимо строительства бани работал на заготовке дров, копал картошку, возил на волах дрова из лесу и делал многое другое. Молодой организм, благодаря лучшему питанию, быстро восстанавливал силы. Заметно поправился. Округлились запавшие щеки, а брюки уже держались без ремня. Но! Всему свое время. Подошла пора возвращаться. Меня приодели, снабдили на дорогу продуктами, дали денег на билет. И снова в путь...

* * *

 

Спустя несколько дней, ранним октябрьским утром, едва солнце поднялось над Ялунихой, я пришел в техникум. Занятия еще не начались. Под руководством Софьи Михайловны Удинцевой перебираем и закладываем на зимнее хранение картошку. Съездили на Болотную. Потребовалось заготовить дополнительно еще по три с половиной кубометра дров. На наше счастье, стояли теплые погожие дни.

К учебе приступили со второй половины октября. Спецпредметы ведет приветливая армянка, лет около тридцати, Мария Васильевна. Если говорить по большому счету, в геодезии и топографии она не специалист. Окончила географический факультет Ленинградского университета, где эти дисциплины изучались постольку поскольку. Тем не менее, надо отдать ей должное, к занятиям готовилась добросовестно и старалась научить хотя бы в пределах учебника. Однако в прикладной науке на одной теории далеко не уйдешь. А потому, когда дело доходило до практических занятий, случались досадные проколы.

Айзенберг уехал в родные места, на Украину. Военное дело ведет Александр Николаевич Ямов, из местных. Строевой офицер. Воевал. Уволен из армии после тяжелого ранения. В отличие от Айзен-

 

берга, мужик он добрый (и не скрывает этого!). С ним всегда можно поговорить и решить любой вопрос без лишнего шума.

Наш новый математик — Петр Яковлевич Чайка. Возраст - за тридцать. Темноволосый, высокого роста, худощав. Покалечен войной, ходит на протезе, с палочкой. Оттого, наверно, немного угрюм, улыбается редко, иногда может вспылить. Дело свое знает, умеет толково и доступно изложить материал. Учиться у него интересно.

На втором курсе жить стало чуточку легче. Прежде всего улучшились условия проживания. В двух кварталах от учебного корпуса, на углу Ленина и Союзов, техникуму принадлежал большой одноэтажный деревянный дом на кирпичном цоколе. Жили здесь директор и преподаватели. Цокольная часть состояла из коридорчика и трех комнат. Сразу против лестницы - маленькая комната с плитой. Здесь жила техникумовская кладовщица. Налево от входа - комната побольше, отапливалась железной печкой-буржуйкой. Комната, что направо, - самая большая. Длинные стены - глухие. Одна короткая стена имеет два небольших, почти квадратных окошка с подоконником на уровне тротуара. Примерно посредине - подпирающий потолок, и перекрытие - столб, а чуть в стороне, ближе к двери - круглая голландская печь. Две, свободные на то время, комнаты сделали общежитием.

Что мы выиграли, переселившись из светлого и просторного учебного корпуса в темный полуподвал? Тепло! Теперь сами топим печки, не зависим от капризов центрального отопления, а потому не так страдаем от холода. До идиллии, правда, далеко. Дрова с Болотной поступают не очень регулярно. Случаются перебои. Приходится проявлять инициативу... Например, неподалеку соорудили особняк для начальника стройки 97/2 полковника Гольдмана. Возле дома разбили палисадник и огородили штакетником. Однажды морозным поздним вечером палисадник остался на месте, а штакетник ... исчез. По секрету: в ту ночь у нас было тепло.

Живу в комнате, что направо. Кроме меня, поселили здесь еще десять человек.

Слева от меня топчан Толи Мурашко. Родом он был из Брянской области. Выше среднего роста, широкий в плечах, немного сутулый; обладал недюжинной силой и незаурядной работоспособностью. Казалось бы, вот он будущий богатырь. Но все сложилось иначе. Во время производственной практики при набеге на чужой огород за морковкой, спасаясь от рассвирепевшего хозяина, Толя, перепрыгивая через забор, упал и повредил ногу. Травма оказалась серьезной. Начался гнойный процесс. В конце концов, пришлось ложиться в больницу. Чтобы хоть немного поддержать ослабленный болезнью организм, профком выхлопотал для Толи дополнительное питание. Не помогло. Пришлось ампутировать ногу. Во время операции Толя скончался, не выдержало сердце.

 

Справа от меня - Коля Борчанинов. Далее в том же ряду Подкорытов. Его я уже не помню. Рядом с ним Володя Буряченко. Приехал из Красноярского края. Его отец, до войны партийный работник, сейчас на фронте - замполит части, подполковник. Мать заведует магазином. Володя мой ровесник, но выше ростом и крепче сложен. Парень он свойский, добрый.

Через койку от Володи у самой стены обитает полноватый, увалистый, немногословный и флегматичный вятич Леня Коковин.

В другом ряду, под окнами, разместились земляки Виктор Долганов, Паша и Володя Мелкозеровы (однофамильцы). Их родители живут недалеко от Алапаевска. Ребята часто ездят домой и привозят продукты. По этой причине наши соседи окрестили их «колхозниками».

Особняком, недалеко от печки, койка Миши Эдельмана. Среди нас он самый старший и притом единственный четверокурсник. Миша выделялся не только запоминающейся внешностью, но и успехами в учебе, знанием специальности, эрудицией и остроумием. Не случайно на очередном отчетно-выборном профсоюзном собрании Мишу избрали председателем профкома. В Алапаевск семью Эдельманов занесла эвакуация. Раньше жил с родителями, но в 1944 году они возвратились на Украину, и Миша поселился в общежитии.

У меня с Мишей нашлись точки соприкосновения. Во-первых, мы - киевляне, а это уже простор для общих воспоминаний. Во-вторых, беседуя с ним на специальные темы - о работе в военном топографическом отряде и производственной практике в Союзмаркштресте - наблюдая, как он готовился к занятиям и писал дипломную работу, узнал много интересного, впервые увидел свет, точнее проблеск в конце тоннеля, и смог реально оценить дорогу, которую предстоит осилить.

Поверив сталинской формуле «сын за отца не отвечает», я не делал особого секрета из некоторых деталей своей биографии. Как-то в разговоре один на один Миша посоветовал:

— Зачем все должны об этом знать? Говори, что умерли... (Как в воду глядел!)

Сложилось так, что после техникума несколько лет мы работали в одном тресте. Потом Миша окончил Харьковский юридический институт и уехал в Сталине (Донецк). Работал юристом, начальником юридического отдела и управления на заводе и в производственном объединении. Сейчас на пенсии. Вот уже более пятидесяти лет мы не теряем друг друга.

В комнате, что налево, обитают Борис Санин, Володя Скордули, Гена Сивоплясов, Феликс Рот, Володя Вязикин - все из московского детдома, эвакуированного в Курганскую область; Толя Иншаков - из детдома в Карелии; Борис Перовский - фронтовик, был тяжело контужен - и Толя Слободчиков - родительский сынок, коренной уралец. Санин и Перовский второкурсники, остальные - на третьем.

 

Бесспорный неформальный лидер здесь - Борис Санин. Среднего роста, хорошо сложен, спокойный, рассудительный. Он же руководит духовым оркестром, в котором участвует вся комната, за исключением Толи Слободчикова.

Бывало, духовой оркестр приглашали сопровождать похоронную процессию. На жаргоне оркестрантов это называлось: отнести Жмурика. После такого мероприятия, изрядно охмелев от выпитого за помин души, они любили всей гурьбой, за исключением, пожалуй, невысокого щупленького белобрысого мальчика, Володи Вязикина, ввалиться к нам в комнату, чтобы немного покуражиться. Порой не обходилось без драки. Особой агрессивностью отличались Феликс Рот и Володя Скордули. Более оригинальным был Толя Иншаков. Способный начитанный хлопец (к сожалению, умер совсем молодым) серьезно увлекался астрономией. Толя, обхватив подпорный столб, кружился вокруг него, восклицая:

— Я луч света! Я вращаюсь вокруг Полярной звезды! Я устремляюсь к Млечному пути!

— Товарищ астроном, можно вопрос?

— Валяй!

— Есть ли жизнь на Марсе?

— Ты дур-р-а-ак! Астрономия этим не занимается.

Но, в общем и целом, исключая, скажем так, похоронные эксцессы, взаимоотношения нормальные.

С нового учебного года для тех, кто живет в общежитии, организован ужин - стограммовая булочка из чуть-чуть просеянной овсяной или ячменной муки. Какая это была вкуснятина! Несмотря на остья и прочие примеси. Ужин стал заметной подпиткой нашим растущим организмам.

В ту осень и зиму мы открыли еще один источник дополнительного питания, ночную работу на хлебозаводе: пилить и колоть дрова для кочегарки или заготавливать березовую чурку - топливо для автомобильного газогенератора (автомобили из-за отсутствия бензина работали на генераторном газе). Работать приходилось часов с шести вечера и где-то до пяти утра. Плата по тем временам была достаточно щедрой: пока работаешь, можешь есть хлеб сколько влезет, но выносить с собой - ни, ни... Наедались горячим, только из печи, хлебом до отвала, чтобы потом целый день маяться от изжоги и недосыпа. К вечеру следующего дня все приходило в норму, и даже появлялся аппетит. Человек - не верблюд, насытиться впрок не получается.

В отличие от прошлогоднего нашествия набор нынешнего года выглядел скромно - две группы геологов и одна топографов. Не было и массового бегства: отсев также был умеренным - кто-то не выдержал, кого-то отчислили за неуспеваемость. Случился отсев и по совершенно другой причине.

В новом наборе были две подруги из Ивановской области, лет двадцати или чуточку больше. Славно сложенные с симпатичными

 

личиками и хорошо очерченными округлостями, вполне прилично для того времени одетые, девушки эти заметно выделялись в общей, по большей части сероватой, массе. Держались они обособленно, всегда вдвоем, даже танцевали на пару. Через некоторое время подруги обратились к директору с заявлением об отчислении. Григорьянц естественно поинтересовался причиной.

— У вас нет кавалеров...

Залмаир Саркисович был сражен наповал. За последние полтора года ему приходилось слышать десятки, если не сотни, объяснений. Но чтобы такое! Даже предположить не мог. Он их сразу же отпустил.

Девушек, конечно, можно понять. Жили они в текстильном краю, где и в мирное время мужчин недоставало. Хоть по талонам выдавай! А теперь, когда война практически выбила потенциальных женихов, и быстро подрастало, наступая на пятки, новое поколение невест, надеяться было не на что. С другой стороны, продержись они в техникуме до начала следующего учебного года, нашлись бы не только кавалеры, но, быть может, и женихи. Однако сложилось так, а не иначе...

К концу первого семестра студенческий коллектив, в основном, стабилизировался. Было нас немного, всего 150-170 человек. Все знали друг друга и жили как одна большая семья.

* * *

 

Новый 1945 год встречали в приподнятом настроении. Вечер в актовом зале был необыкновенно весел: танцы под духовой оркестр, почта, викторина, лотерея с супервыигрышем - бутылкой водки «Особая Московская» - и многое другое. Расходились далеко за полночь, преисполненные надежд на лучшее будущее.

В январе ударили сильные морозы. По ночам столбик термометра опускался ниже -40°. Отопительная система техникума, три военных зимы продержавшаяся на дровах, стружке, опилках, а больше всего на голом энтузиазме и честном слове, на этот раз не выдержала... Замерзла! В считанные дни здание промерзло до последней молекулы. Заниматься и раньше было не очень комфортно, сидели в пальто и валенках, а теперь стало совсем невмоготу. Занятия прекратили, и все курсы досрочно вывели на сессию. Экзамены сдавали в промерзших аудиториях.

Одновременно с участием студентов начались восстановительные работы. Трубы и радиаторы размораживали паяльными лампами. Оттаивали лед и выпускали воду. Лопнувшие радиаторы и трубы заменяли. Работы было очень много - все-таки большое четырехэтажное здание. Тем не менее к началу второго семестра систему восстановили.

 

Но тут обрушилась новая беда. На чердаке при размораживании одну из труб, по-видимому, накалили сверх меры. От нее начали тлеть опилки утеплительного слоя. Сверху слой этот обмазан глиной, а потому тление в течение некоторого времени скрытно распространялось, пока не произошло возгорание. Пожар сразу охватил большую площадь. К счастью, огонь удалось довольно быстро локализовать и погасить. Выгорели потолок и перекрытие в двух аудиториях и хранилище геодезических приборов. Пришлось оставить все, как есть, до весны. На восстановление требовалось время и средства.

А как же занятия? Занимаемся в средней школе, что возле Кукуйской ямы, в третью смену. Начинаем примерно в половине седьмого и заканчиваем около полуночи. Обучение ведется без наглядных пособий: доска, мел и учебные плакаты. Нашей группе достался один из младших классов с маленькими партами. Сидеть не очень удобно, но терпимо.

Тот вечерне-полуночный семестр сроднил нашу группу. Осталось нас всего пятнадцать. После занятий не расходимся, идем вместе. Над головой звездное небо. Свежий морозный воздух. Под ногами скрипит снежок. Семнадцать лет - пора взросления и первых влюбленностей... Нам, мальчикам, интересно общаться с девочками, а девочкам, надо полагать, - с нами. По дороге рассказываем забавные истории, обмениваемся впечатлениями, шумно дурачимся, нарушая ночную тишину. Расставаться почему-то не хочется. Однако время позднее, пора по домам.

В общежитии - снова обмен новостями и впечатлениями прожитого дня, просто треп. Но вот радио объявляет:

Красная площадь. Бой часов Кремлевской башни.

Двенадцать ударов. Звучит государственный гимн. Это значит: два часа ночи. Время отходить ко сну.

Утром вставать не торопимся, спешить некуда. Валяемся в постели часов до девяти. Поднимаемся, идем в столовую, выкупаем пайку, возвращаемся домой. Часа в два отправляемся на обед. Свободного времени предостаточно. Хватает на подготовку к занятиям и на другие дела. Время близится к вечеру. В третий раз идем в столовую за овсяной булочкой, а оттуда - на занятия.

Есть у нас и обязанности - по ночам дежурим в учебном корпусе, охраняем имущество. Чтобы не было скучно, военрук Ямов назначает в наряд пять-шесть человек, мальчиков и девочек. Для пущей важности вручает оружие - учебную винтовку образца 1891/30 года. Можно сколько угодно передергивать затвор, нажимать спусковой крючок и щелкать ударником, выстрелить из нее никак нельзя, даже при наличии патронов. Одевшись потеплее, заступаем сразу после занятий. Дежурство стало чем-то вроде ночных посиделок. Обсуждаем дела минувшие и текущие, рассказываем различные истории и анекдоты, приличные и ... не очень. Часам к четырем, вдоволь натрепав-

 

шись, отправляемся по очереди спать в аудиторию. Спим прямо на столах. И так до утра.

Иногда днем всей группой идем на деревообделочный комбинат, отбираем и грузим лесоматериалы для восстановления техникума.

Скажу откровенно, большинству такой образ жизни понравился. Чувствовали мы себя в нем достаточно вольготно. Вот почему, когда после двадцатого апреля занятия перевели в свое здание, где стены дышали еще зимним холодом, и вернулись к прежнему распорядку, т.е. с восьми утра, это было воспринято чуть ли не как наказание.

* * *

 

Четвертый год идет война. Для нас, живущих в глубоком тылу, быт военного времени стал трудной повседневностью. Все, что было до войны, воспринималось как что-то далекое, почти нереальное, о чем приятно вспоминать, но не более. К реалиям дня сегодняшнего, хочешь не хочешь, пришлось притерпеться. Представить, как будет после войны, не хватало воображения. В лучшем случае все сводилось то ли к предположению, то ли к утверждению: будет как до войны.

Не случайно, когда в конце 1944 года вышел на экраны фильм «В шесть часов вечера после войны» с Мариной Ладыниной и Евгением Самойловым в главных ролях, народ повалил валом. Всем хотелось узнать, как же оно будет. Хотя в фильме на этот счет не было ничего.

Между тем, война шла к концу. Особенно явственно мы это почувствовали в январе, когда Красная Армия вышла к Одеру в семидесяти километрах от Берлина.

О том, что происходит на фронтах, узнавали по радио из сводок Совинформбюро и из приказов. Приказы, точнее победные приказы, передавались, начиная с августа 1943 года (освобождение Орла и Белгорода). О них следует рассказать подробнее.

Происходило это обычно в вечернее время. Радио, прервав очередную передачу, замолкало. Затем диктор объявляет: «Товарищи! В двадцать часов тридцать минут будет передано важное сообщение». Несколько минут раздаются позывные Москвы. Наконец, торжественно звучит голос диктора Юрия Левитана:

«Говорит Москва! Прика-а-аз Верхо-овного Главнокома-андую-щего. Командующему войсками (название фронта, звание и фамилия командующего фронтом) Начальнику штаба фронта (звание и фамилия) Войска (наименование) фронта (условия, обстоятельства проведенной военной операции) сегодня (число, месяц) овладе-ели городом Н, (излагается политическое, экономическое и военно-стратегическое значение взятого города). В боях за овладение городом Н отличились войска (перечисляются звания и фамилии командиров соединений и частей, отличившихся в этих боях). В ознаменование одержанной по-

 

беды соединениям и частям, наиболее отличившимся в боях, присвоить наименование Н-ских и представить к награждению орденами. Сегодня (число, месяц) в ... часов столица нашей Родины, Москва, от имени Родины салютует доблестным войскам (наименование) фронта, овладевшими городом Н, ... артиллерийскими залпами из ... орудий ( В отношении количества залпов и числа орудий существовала шкала:

за небольшой город или удачно проведенную операцию -12 залпов из 124 орудий;

областной центр, соответствующий по значению зарубежный город или важный стратегический пункт - 20 залпов из 224 орудий;

столицу союзной республики или зарубежного государства, снятие блокады Ленинграда, взятие Кенигсберга и за соединение с американскими войсками на Эльбе - 24 залпа из 324 орудий.)

За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за овладение городом Н. (Приглушенным голосом) Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины. (И снова торжественно) Смерть немецким захватчикам! Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза Сталин».

Чтение приказа завершено. Звучит государственный гимн, а если освобожден город союзного государства - дополнительно гимн этой страны. Точно в назначенный час слышатся по радио раскаты артиллерийского салюта.

Бывали дни, когда передавались приказы и раздавались салюты по два и даже по три раза за вечер.

Естественно, услышанный приказ поднимал настроение и вселял надежду и уверенность: конец войны близок. Однако, как это произойдет, конкретно никто не представлял.

Радиоточка в комнате никогда не выключалась. Передачи из Свердловска начинались в шесть утра. С восьми принимала эстафету Москва. Ровно в два, передав из Москвы полуденные сигналы точного времени, радио замолкало, чтобы заговорить в пять и не умолкать до двух ночи.

В то утро радио заговорило в четыре утра. Диктор без подобающей данному событию торжественности, почти буднично сообщил, что в Берлине подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил и огласил небольшой текст этого документа.

Я услышал это сквозь сон. Остальные, наверно, тоже. Во всяком случае реакция не последовала. Все продолжали спать или делали вид, что спят. Нужно было какое-то время, чтобы осознать происшедшее, понять значимость и уникальность того, что свершилось.

Через некоторое время сообщение повторили и передали Указ, объявляющий 9 мая Праздником Победы - нерабочим днем.

Первым вскочил Коля Борчанинов:

 

— Вставайте! Победа! Вставайте! Победа!

Поднимаемся. Разбудили наших соседей. Они, наскоро одевшись, взяли духовые инструменты вышли во двор и заиграли марш. Вокруг началось шевеление. На крыльцо вышел из своей квартиры заспанный Григорьянц.

— Залмаир Саркисович! Победа! Сегодня занятий не будет!

Часам к девяти в техникуме собралось достаточно много народу.

В актовом зале стихийно возник митинг. Выступил директор. Поздравил с Победой и пожелал хорошо провести праздник.

Столовая тоже не осталась в стороне. Заготовленное еще с вечера меню с дежурной баландой исчезло, как корова языком слизала. Его место заняло другое меню - праздничное. Зато обедать пришлось на два часа позже: на приготовление потребовалось дополнительное время.

Трудно пришлось тому, кто по сложившейся традиции захотел отметить праздник возлиянием. Водку в военные годы выдавали по талонам - сто десять рублей литр, что почти равнялось месячной стипендии. Студентам, естественно, талоны на водку не полагались. Правда, можно купить бутылку и на базаре, заплатив почти вдвое дороже.

Совсем недавно прошли майские и практически совпавшие с ними пасхальные праздники. Так что к 9 мая все, что можно, было получено и выпито. А потому в тот день на базаре к тем, кто принес водку или вино на продажу, устремлялось сразу несколько покупателей. Разумеется, продавцы, назначая цену, могли не стесняться.

Вечером в Москве был салют - тридцать залпов из тысячи орудий. А у нас, в техникуме, - танцы под духовой оркестр. Веселились до позднего вечера

 

* * *

 

Отшумели праздники. Наступили будни. Война кончилась. Однако никто не мог отменить текущие дела и заботы.

Через несколько дней отправились на Болотную валить лес и заготавливать дрова.

Подоспела сессия. Сдал ее хуже предыдущих. Особенно трудно пришлось на экзамене по математике. Еле-еле вытянул на четверку. Материал оказался довольно трудным как по содержанию, так и по объему: стереометрия, тригонометрия, аналитическая геометрия и начала матанализа. Но причина была в другом. Пропустил много занятий. Понадеялся на память, сообразительность и интуицию. Но инерция, приобретенная еще в школьные годы, себя уже исчерпала. Настала пора вгрызаться в науку основательно, а я это не сделал...

Тем летом нам предстояла первая производственная практика. Проходил ее в геофизической партии теста Уралцветметразведка. Партия дислоцировалась в таежном урочище Сибирка. Добираться

 

надо было поездом от Свердловска до Кировграда, потом по узкоколейке до разъезда, далее пешком по лесовозной дороге - лежневке, а затем еще по лесной тропе.

На большой поляне - два бревенчатых строения. Вокруг дремучий лес, над которым нависает большой купол - гора Ежевая с тригонометрическим знаком на почти плоской вершине. В лесу полно дикорастущей малины. Жители расположенного в семи километрах большого села Верхний Тагил собирают ее ведрами. По нынешним временам это было бы идеальное место для устройства турбазы.

В доме меньших размеров разместился командный состав: начальник партии Тамара Николаевна Багишева занимается, в основном, хозяйственными и административными делами; инженер Карелин - осуществляет техническое руководство; прораб Наташа, невысокого роста, лет двадцати пяти (не помню, чтобы ее называли по имени-отчеству или по фамилии) - руководит текущей работой и расстановкой людей по рабочим местам; Шалаев - студент пятого курса Ленинградского горного института.

Задача партии - поиск месторождения медной руды для Кировградского медеплавильного завода. Осуществлялся поиск методом электроразведки. Участок тайги разбивается на квадраты - километр на километр. Называется такой квадрат - планшет. По сторонам планшета прорубаются узенькие просеки - визирки. Вдоль двух параллельных визирок протягивается и заземляется железными шпильками через короткие интервалы многожильный оголенный медный провод - электрод. На двух других сторонах планшета размечается пикетаж - отмеряют и закрепляют колышками отрезки по сорок метров.

На электроды от аккумуляторной батареи подается пульсирующий ток. В результате на планшете создается электрическое поле.

Гальванометрист втыкает щуп гальванометра возле пикетного колышка, протягивает кабель метров на двадцать и вторым щупом отыскивает точку равного потенциала, когда стрелка прибора замирает на нулевой отметке. Фиксирует найденную точку колышком. Задний щуп перемещается в найденную точку, а передним отыскивается и закрепляется следующая. Так по всей длине планшета, через каждые сорок метров, отслеживаются и закрепляются изолинии равного потенциала.

Следом идет съемщик. Специальным прибором - буссолью, напоминающей большой компас, определяет направление (азимут) с точки на точку и мерной лентой измеряет расстояние между этими точками. По результатам этих измерений изолинии наносят на карту.

Если бы недра представляли однородное электрическое поле, как, например, вообразим! - подземное озеро раствора медного купороса одинаковой концентрации, изолинии равного потенциала были бы параллельны электродам. В реальной среде изолинии изги-

 

баются и, наткнувшись на рудное тело, огибают его, образуя на карте характерную картину - аномалию.

На место обнаруженной аномалии придут геологоразведчики, пробурят скважины, обследуют и опробуют найденное месторождение, подсчитают запасы и решат вопрос о его пригодности к эксплуатации.

Меня определили съемщиком с зарплатой триста рублей в месяц (три стипендии второкурсника) плюс 60% так называемое полевое довольствие, т.е. надбавка за работу в полевых условиях.

Технически работа несложная, даже интересная. Каких-либо серьезных трудностей, если не считать того, что иногда подолгу приходится искать в высоком подлеске отмеченную гальванометристом точку. Норма выработки посильная - сто точек за восьмичасовый рабочий день.

Мы, т.е. рабочие, гальванометристы и съемщики, живем в большем доме. Спим на длинных, во всю длину барака, нарах, каждый на своей постели. Есть плита, где вечером можно просушить намокшую за день одежду и обувь.

Народ собрался, в основном, молодой. Вечером, когда стемнеет, барак долго не затихает. Хохот, визг, шум, галдеж, густо просоленный отборной матерщиной, по части которой девушки не уступают парням.

Горячую пищу, приготовленную на костре, получаем утром, перед работой, вместе с хлебным пайком. После работы дополнительное горячее питание полагается лишь тем, кто выполнил норму.

Большинство рабочих живет в рудничном поселке Левиха. Оттуда же нам раз в несколько дней с базы ОРСа доставляют хлеб и продукты, сначала везут по узкоколейке, а потом несут на себе. Вместе с продуктами приходят новости из внешнего мира: 9 августа СССР объявил войну Японии, американцы применили атомную бомбу, капитуляция Японии - 2 сентября было объявлено нерабочим днем - и другие.

В субботу, после работы, местные уезжают домой, и в лагере воцаряется тишина. По воскресеньям отдыхаю или ищу подножный корм - собираю в лесу ягоды.

К концу сентября партия завершила работу на Сибирке и переехала на новое место вблизи от рудничного поселка Карпушиха, что в семи километрах на юг от Левихи.

Срок моей практики к тому времени закончился. Однако податься ровным счетом было некуда, и я остался работать на каникулах. В Алапаевск вернулся как раз 7 ноября.

* * *

 

Пока был на практике, в техникуме произошли большие изменения.

 

Прежде всего, впечатлял новый набор - и не только своей многочисленностью, но и составом. Немногочисленные старшекурсники, а я уже с полным правом мог считать себя таковым, терялись в массе молодых людей, многие из которых были старше нас и по возрасту, и по житейскому опыту. Уволенные по ранению фронтовики, рабочие военных заводов и других предприятий составляли значительную часть. Это были не только первокурсники. Те, кто окончил до войны десятилетку, поступили на второй курс. Кое-кто ранее учился в АГРТ и восстановился, чтобы продолжить прерванную войной учебу.

В основном, это были хорошие ребята. Саша Киян потерял на войне руку. Степанов остался без ноги, ходил на протезе. Веселый и обаятельный Саша Ивашенцев - раненный на войне лейтенант. Красивому парню, Герману Зорихину, покалечило на войне руку. Паша Рекутин, родом из Кинешмы, - участник обороны Ленинграда, был там ранен. Инвалид войны Гоша Ивашевский - из местных. Гриша Косилов, родом с Алтая, участвовал в боях за освобождение Харькова, ранен в ногу. Женя Трапезников защищал Москву, награжден орденом Красного Знамени. Дуся Дураченко награждена медалью «За оборону Кавказа». Иван Абеленцев, Петя Круц, Володя Тимошенко - сыновья раскулаченных и вывезенных на Урал с Украины и Кубани спецпереселенцев - учились в техникуме еще до войны. На фронт их не взяли - не доверяли?! - мобилизовали для работы на предприятиях. Саша Кочергин — мы жили в одной комнате - окончил до войны десятилетку, работал токарем на Богословском угольном разрезе, имел бронь от призыва. Назвал только тех, кто сохранился в памяти. Кого не вспомнил, прошу меня извинить.

Вместо Григорьянца, переведенного в Каменец-Подольский техникум, директором у нас теперь Мария Васильевна Рашё. Невысокого роста, лет сорока-сорока пяти, немного суетливая, очень добрая, безобидная. За несколько месяцев ее директорствования лично мне с ней сталкиваться не пришлось. Однако не могу припомнить, чтобы она кого-нибудь обидела или наказала. Бразды учебного процесса по-прежнему в твердой руке Ольги Петровны.

Нам, молодым, Мария Васильевна казалась очень старой. Студенты между собой называли ее Старуха или ласково Старушка. С Сашей Кочергиным мы даже сочинили и распевали по подобию и на мотив Государственного гимна куплет

Союз нерушимый студентов свободных

Сплотила навеки старушка Раше.

Да здравствует созданный волей Главглина^*

Голодно-горелый А-гэ-эр-тэ.

 

Представьте, такое святотатство осталось без последствий. Надо сказать, в разговорах среди студентов иногда допускались вольности, за которые в 1937 году можно было загреметь очень далеко. Это вовсе не означало, что времена переменились. На улице Красной Армии стояло двухэтажное, выкрашенное в салатный цвет здание горотдела НКГБ. Между собой мы называли его «Зеленый дом». И оно не пустовало. Надо полагать, у обитателей Зеленого дома были заботы посерьезнее, и на нас пока не обращали внимания.

Зимой 1945-46 года в многострадальное здание техникума залетела одна из первых ласточек мирного времени в облике угля для котельной. Стало теплее в аудиториях, и мы не так мерзнем. Однако сидим в верхней одежде, скорее в силу привычки, чем по необходимости.

Возвращаясь с практики, думал, что опоздал к началу занятий, и придется догонять. Но оказалось, занятия еще не начались. Никак не могут найти преподавателя соответствующей квалификации, а доверить преподавание спецпредмета, да еще на старших курсах, первому встречному не позволяло доброе имя техникума. Тогда к подобным делам подходили ответственно. Почти весь ноябрь болтались без дела - что-то вроде дополнительных каникул.

Занятия начались в последних числах ноября и сразу с предельной нагрузкой - восемь часов ежедневно, шесть дней в неделю.

Наш новый преподаватель, инженер-маркшейдер Григорий Наумович Зелин, приехал из Свердловска, где работал в Союзмаркштресте. К нам его отпустили только на один учебный год. Дело свое Григорий Наумович знал, и с присущей ему энергией взялся учить нас уму-разуму. Основное внимание уделил практическим занятиям, особенно выполнению расчетов, порой достаточно сложных. В то время расчеты были делом весьма трудоемким. Большую часть вычислений приходилось выполнять при помощи логарифмов. Пяти-и семизначные таблицы логарифмов, костяшки конторских счетов и -чудо техники! - железный арифмометр стали для нас основными орудиями труда.

Зелин, можно сказать, повернул нас лицом к специальности:

— Вы думаете, главное - умение работать с приборами? Этому научиться несложно. В нашей профессии основное - уметь предрассчитать ожидаемую точность того или иного измерения и правильно оценить полученные результаты. Если такая задача вам под силу, то вы специалист, — так наставлял он нас на путь истинный.

Прозанимавшись с Григорием Наумовичем два семестра, почувствовали (быть может, несколько самоуверенно): и мы кое-что умеем.

На первых порах Зелин относился ко мне не очень приязненно. Его раздражало, что из группы только я за ним не конспектировал. Для меня в то время было предпочтительнее, глядя во все глаза на доску и слушая во все уши, пожирать излагаемый материал памятью,

 

чем распылять внимание и силы на ведение конспекта. Потребность конспектировать пришла позже.

После зимней сессии его отношение изменилось. Как-то уже весной я не уложился в срок со сдачей курсового проекта, за что выслушал в свой адрес не очень лестное замечание. Дело было в субботу. Взявшись после занятий за работу, просидел всю ночь и еще полдня, пока не закончил. Не откладывая в долгий ящик, отправился в Огурчик, где Зелин занимал комнату. Григорий Наумович принял очень любезно. Просмотрев проект, остался доволен. Незаметно разговор зашел о перспективах на будущее:

— Вы думаете продолжать учебу после техникума?

Мой утвердительный ответ был скорее спонтанной реакцией, чем продуманным решением. Но зерно посеяно, и время от времени мысль о высшем образовании возникала вновь и вновь. Хотя тогда все это было очень призрачно. Почти год оставался до окончания техникума, а до вузовского диплома предстояло преодолеть трудную дистанцию длиной в четырнадцать лет...

Жил я в Чайковском. Так называли возвращенное техникуму по окончании войны общежитие - большой одноэтажный деревянный дом на углу Ленина и Розы Люксембург - в одном дворе с домом Чайковского, откуда и получило свое название. В комнате живем впятером, кроме меня - Володя Буряченко, Саша Кочергин, Валера Рябов, славный мальчик, родом со станции Чернушка (к сожалению, после зимней сессии отчислили за неуспеваемость, и на его место поселился Боря Черемных) и Ю. Комната наша довольно большая, светлая; два окна выходят на южную сторону, к дому Чайковского. Однако просторной ее назвать нельзя: середину занимает внушительных размеров плита, а потому кровати и стол стоят по периметру, чтобы оставался проход. Когда имеются дрова, в комнате тепло. Если же с подвозом случается заминка, приходится проявлять инициативу по самозаготовке. Однажды в подобной ситуации Володя Буряченко присмотрел покосившуюся секцию штакетника, ограждающего учебный корпус. Когда стемнело, отправились на промысел. Только собрались отрывать.

— Ребята! Погодите! - из темноты возникает комендант, Надежда Павловна Виноградова - Вижу вам нечем топить. Пойдемте. Дам немного дров. А это ... оставьте. Оно и так еле дышит.

Взвалив на плечи выданные из НЗ две колоды, возвращаемся довольные. Инцидент исчерпан самым, что ни на есть, мирным путем. Обошлось без ругани, нравоучений и докладной директору. Мы — старшекурсники. Два года назад так легко бы не отделались.

В комнате живем, в основном, дружно. Исключение - Ю. Здесь отношения весьма прохладные, переходящие порой во враждебные.

Весной Ю. стал пропадать. Сначала по вечерам, затем время от времени не ночевал, но наведывался днем, а потом исчез совсем. В

 

своем стремлении везде и во всем что-то выгадать затеял очередное дельце, на сей раз матримониального свойства.

В его поле зрения оказалась местная жительница. Старше Ю., обделенная природой внешними данными, отчего на послевоенном безмужичье шансы ее на счастливую семейную жизнь были крайне призрачными. Но в глазах Ю. она имела одно неоспоримое достоинство: была из достаточно обеспеченной семьи (дом, корова и т.д.)

Ничего не могу сказать, какие чувства они испытывали, замирали ли сердца и светились ли радостью глаза при встречах, какие слова они говорили или приглушенно шептали на ухо в самые сокровенные минуты (я пишу воспоминания, а не роман), факт остается фактом: судьбы свои они соединили.

Через три года в трест, где я тогда работал, перевелась из Сибири одна наша сокурсница, которая некоторое время работала с ним в одной геологоразведочной партии. Она рассказала, что как-то в компании подвыпивший и расчувствовавшийся Ю., чуть ли не плача, открылся:

— Не могу с ней жить... Что мне делать?

— Разойдись...

— Не могу... Дочка растет. Я ее очень люблю.

— Что можно сказать по этому поводу? Сам себя перехитрил.

Весной к нам прислали нового директора, демобилизованного офицера-фронтовика Ивана Федоровича Ершова. Высокого роста, худой, с удлиненным лицом, отмеченным оспинами, и челкой, с окающим ивановским говорком, Иван Федорович смотрелся не очень складно.

Быть может, поэтому, а также из-за «рыбьей» фамилии студенты прозвали его Селедкин.

Особенной симпатией и даже любовью одарял Ершов бывших фронтовиков - и это естественно.

К остальным студентам он пытался подходить с военной требовательностью. Нам, старожилам, привыкшим к вольной жизни, это, конечно, не понравилось. Но в конце концов все как-то утряслось: его «военные» закидоны воспринимались по-философски, да и Иван Федорович стал чуточку сдержаннее. Справедливости ради надо отметить, что Ершов не был ни зловредным, ни мстительным. Зла долго не держал.

Новый директор сосредоточился на хозяйственной деятельности. Здесь он оказался энергичнее и пробивнее своих предшественников. Да и времена потихоньку менялись к лучшему. При Ершове улучшилось снабжение. Время от времени студенты, прежде всего малообеспеченные, получали ордера на приобретение чего-нибудь из одежды: рубашки, брюк, ботинок. В магазине это стоило дешевле, чем на рынке. Стали продавать нам и папиросы. На первый взгляд, некурящему они вроде бы ни к чему. Но их можно было продать на базаре

 

по более высокой цене - особенно, если продавать поштучно - и на вырученные деньги купить чего-нибудь съестного. Так прожили мы первый послевоенный год.

* * *

 

Завершился третий курс по традиционной схеме: Первомайские праздники, подписка на заем, заготовка дров на Болотной, весенняя сессия, учебная практика.

Впереди вторая производственная преддипломная практика. Это значит, что помимо основной работы надлежит собрать материалы для дипломного проекта.

В кассе приобретено два билета Алапаевск-Харьков через Свердловск, Москву, Курск. Вместе с девочкой из нашей группы, Ниной Даниловой, едем проходить практику в Укргеолнерудтресте, г. Харьков.

Что предопределило мой выбор места практики? Во-первых, очень хотелось хоть на пару месяцев попасть на Украину, где не был почти пять лет. Во-вторых, менее чем через год предстоит распределение на работу, и надо присмотреть место на будущее.

Собрались в дальнюю дорогу. Незадолго до нашего отъезда отменили введенные во время войны пропуска, дающие право на проезд. Теперь каждый мог свободно купить билет и поехать, куда пожелает, за исключением запретных пограничных зон. С места сразу двинулась масса народу: проведать родственников, друзей и знакомых, побывать в родных или памятных местах. Да мало ли что позвало в дорогу? А количество пассажирских поездов почти не увеличилось. Возникли трудности. Поезда шли переполненными. Те, кому место в вагоне не досталось, пытались ехать в тамбурах, на переходных площадках, подножках и даже крышах. Милиция и железнодорожники ссаживали, сгоняли, а люди все-таки ухитрялись обойти и ехать дальше. То, что творилось на больших пересадочных станциях, напоминало столпотворение.

Нам с Ниной здорово повезло, в Свердловске просидели только сутки. Добрая женщина, дежурная по вокзалу, помогла закомпостировать билеты, и скорый поезд за двое суток доставил нас в Москву.

На площади Курского вокзала увидели большую вывеску «Студенческие кассы». Заходим. У касс ни души. Странно... даже очень странно... Интересуемся у кассира, как уехать в Харьков. Есть места на поезд №522. Отправляется завтра около полуночи. Ничего другого нет. Оформляем билеты. Имеем почти два дня на знакомство со столицей. Совсем неплохо.

Это в семидесятые-восьмидесятые годы поездка в Москву для тех, кто жил в радиусе восьмисот километров, стала чем-то вроде дальней загородной прогулки - ночь в дороге, день-два - в Белока-

 

менной, и еще ночь - на обратный путь. Тогда же все было намного сложнее.

Что мы знали о Москве? Телевидения не было. Горожане могли ее иногда узреть в кадрах кинохроники. А сельские жители, куда и кинопередвижка не всегда добиралась? Только по книгам, журналам и газетам. Вот почему нет ничего удивительного, что многие молодые люди моего поколения стремились хоть разок побывать в Москве. Нам такая возможность представилась, притом на казенный кошт.

С чего начать? Ни плана города, ни путеводителя мы, конечно, не имели. Расспрашивать посчитали неудобным. Сели в троллейбус и покатили, разглядывая по сторонам. Впереди увидел знакомые по довоенной открытке очертания Крымского моста. Выходим. Справа на другом берегу Москва-реки - выставка образцов трофейного вооружения, захваченного во время войны. Осматривая ее, незаметно оказались на территории Центрального парка культуры. Выстояв очередь, покатались на колесе обозрения. С верхней точки увидели шпили Кремлевских башен. Есть ориентир! Погуляли по парку, где на каждом шагу было множество вкусных соблазнов по довольно высоким коммерческим ценам, что заметно опустошило наши карманы. Здесь же посмотрели американский фильм «Балерина» и поздним вечером вернулись на Курский.

На другое утро конечная станция метро «Парк культуры» стала начальной точкой нашего знакомства с Москвой. Кропоткинская, Волхонка, библиотека им. Ленина, МГУ, Манежная площадь, Красная площадь, Охотный ряд, Большой театр, улица Горького до памятника Пушкину и обратно - таков беглый перечень увиденных нами достопримечательностей.

В одиннадцать вечера объявили посадку. На платформе тьма народу. Наш Пятьсот Веселый (так эти поезда окрестят шутники) - состав из двухосных товарных вагонов. И хотя у каждого в билете указан номер вагона и такой же номер написан мелом на стенке, на это никто не обращает внимания. Лезут, куда попало. Нет ни проводников, ни кого-либо из вокзальной администрации. Беспорядок полнейший! Дальше почти все как в 1941 году - стремянка и нары в два этажа, нет только оцинкованного ведра. И еще одно отличие, более существенное - тогда были все свои, ехали как одна большая семья. Здесь же каждый стремится, потеснив соседа, устроиться поудобнее самому и устроить свой багаж. Никто не вспоминает о любви к ближнему.

Кое-как устроились. Нам с Ниной досталось место у двери на нижних нарах. Рядом со мной женщина лет тридцати пяти с грудным ребенком и мешком сухарей, насушенных из кусков, выпрошенных возле столичных булочных у сердобольных москвичей. На Украине страшная засуха, и она готовится к голодной зиме. Лежим на голых досках, подложив под голову вещи. Не очень комфортно, но надо терпеть.

 

Поезд еле тащится, подолгу стоит на малых станциях. После Тулы едем по местам, разоренным войной. Почти все здания станций разрушены, ютятся во времянках или поставленных на фундамент товарных вагонах. На третьи сутки ранним утром добрались до Харькова.

Укргеолнерудтрест нашли в торце жилого квартала между Лермонтовской и Толкачевкой, у обрывистого Журавлевского склона. Ряд каштанов, неширокий тротуар, металлическая ограда на кирпичном фундаменте и таких же столбах, за ней краснокирпичный особняк под крутой стрельчатой черепичной крышей. Высокая широкая наружная лестница ведет к входной двери, за ней полутемный коридор, по правую сторону две большие комнаты, где за поставленными впритык столами сидит несколько десятков человек.

Надо отметить, то была только надводная часть айсберга. Основная масса народу трудилась в разбросанных по огромной территории (вся Украина от Харькова до Закарпатья, от Овруча и Новгорода-Северского до Черного и Азовского морей, Молдавия, Крым, Северный Кавказ и даже Закавказье) геологоразведочных партиях, ведущих поиск и разведку месторождений цементного и керамического сырья, гипса, графита, мрамора, гранита, стекольных песков и других нерудных ископаемых.

Для восстановительных работ были нужны строительные материалы, много строительных материалов. Об остроте проблемы говорит хотя бы такой факт: весной министром промышленности строительных материалов Сталин назначил одного из ближайших сподвижников Л.Кагановича.

Одними из первых в тресте мы увидели наших прошлогодних выпускников Веру Нечаеву и Мишу Эдельмана. Они помогли сориентироваться в обстановке и представили нас руководству.

Приняли нас радушно. Управляющий трестом Петр Николаевич Забегайло, главный инженер Меир Соломонович Зискинд, главный бухгалтер Рафаил Наумович Грилихес и все остальные сотрудники - пусть простят меня, кого не назвал поименно - отнеслись очень тепло и душевно. Как могли, опекали.

Особо следует рассказать о нашем непосредственном начальнике, инженере Василии Константиновиче Дергаченко. Топографы между собой называли его папа Дергаченко или просто папа. Это сейчас брось палку, попадешь в инженера. А тогда инженер, да еще такой редкой профессии, был для нас полубогом. И смотрели на них соответственно.

Лет пятидесяти, среднего роста, коренастый, немного сутулый, с крупным, почти квадратным лицом Василий Константинович неплохо знал свое дело, а еще лучше умел себя преподнести. Для нас папа был непререкаемым авторитетом.

 

Основные черты папиного характера: олимпийское спокойствие и невозмутимость - вывести из себя его могло разве что светопреставление; медлительность, особенно заметная, когда собеседник проявляет нетерпение; умение держать себя; педантичность и дотошность, в той или иной мере свойственные людям нашей профессии, у него доведены, казалось, до предела; чувство юмора, иногда, правда, несколько грубоватого; целеустремленность и, конечно же, бескомпромиссность и железная непоколебимость, когда дело касалось или могло касаться его личных интересов. Ко всему папа был скуповат.

Василий Константинович долго размышлял, куда бы определить Нину и меня. После продолжительных раздумий решил поручить нам самостоятельную работу. В пятидесяти километрах от Харькова нужно было произвести топографическую съемку Новоселовского песчаного карьера и прилегающей территории. Нам назначили оклад 450 рублей в месяц (с 1 сентября 550) плюс 60% полевое довольствие и 5 рублей в день на наем жилья. Получив задание, приборы и необходимое снаряжение, выехали на место.

Новоселовские кварцевые пески - явление, в своем роде, уникальное, белые, почти как снег, во всяком случае, белее сахара, продаваемого ныне на рынках. Добывали его в то время самым примитивным способом, без какой-либо механизации. Несколько человек большими совковыми лопатами бросали песок в кузов автомашины, которая отвозила его за четыре километра на станцию Новая Водолага. Там другая бригада загружала вагоны. Отправляли песок в Гусь-Хрустальный и другие места, где он служил сырьем для производства изделий из высокосортного стекла.

Директор карьероуправления Юрий Васильевич и главный инженер Рэм Иванович приняли нас очень хорошо. Устроили с жильем. Обеспечили необходимыми материалами. Все время, пока мы там работали, помогали продуктами.

Меня определили на квартиру к Анне Ивановне и Прокофию Ивановичу Задорожным.

Прокофий Иванович, невысокого роста щуплый мужчина, с мягким характером, лет примерно пятидесяти пяти, еще в первую мировую войну служил рядовым солдатом, испробовал несколько профессий, объездил почти всю страну, а теперь работал в колхозе. Когда осенью 1941 пришли немцы, они назначили Прокофия Ивановича старостой Новоселовки. Однако, судя по тому, что прошло уже почти три года после освобождения, а его не трогали, ничего предосудительного за ним не значилось. Впрочем через пять лет мне стало известно, что добрались и до него. Посадили...

Анна Ивановна, добрая женщина лет пятидесяти, немного работала в колхозе, но, в основном, занималась домашним и приусадебным хозяйством.

 

В семье пятеро детей. Старший сын, военный моряк-балтиец, погиб в первые месяцы войны. Старшая дочь имела свою семью и жила где-то в другом месте. С родителями оставались младшие - сын Костя и две дочери-школьницы.

Жилось мне у них хорошо.

Нам с Ниной предстояло выполнить весь комплекс работ от первого колышка до составления топографического плана участка. Чтобы не утомлять излишними профессиональными подробностями, расскажу об этом лишь в самых общих чертах. Прежде всего нужно было наметить и закрепить опорные точки. Затем произвести измерения для определения местоположения (координат) этих точек. Далее необходимо выполнить измерения с целью определения высот точек над уровнем моря. И лишь после этого можно приступать к съемке местности, а потом и к составлению плана.

Существует хорошо отработанная система пооперационного, промежуточного и заключительного контроля по каждому виду измерений. При этом установлены жесткие допуски. Если полученный в процессе работы результат не укладывается в допуск, измерения - хочешь, не хочешь - нужно повторить.

Что делать и как делать, мы знали. Однако знать еще не значит уметь. На первых порах не все получалось. Приходилось переделывать. Но мы старались. Очень старались. Ведь нам, практикантам, доверили самостоятельную работу. Если возникали трудности, ехали в Харьков консультироваться с Василием Константиновичем. А один раз папа приехал к нам. Ознакомился с материалами, вышел на местность. Дал соответствующие указания.

В конце сентября, закончив работу, вернулись в трест. Составили отчет. Папа тщательно все проверил, нашел массу недоделок, которые требовалось устранить. После доработки работу принял. Тогда мне казалось, что Василий Константинович слишком придирается. Сейчас, через много лет, должен признаться: Папа был прав!

Практика закончилась. Обратная дорога не обошлась без приключений. Добрались до Алапаевска на пятые сутки. Поспели вовремя. Через несколько дней начинались занятия.

* * *

 

Вторая мирная осень. Больше года миновало с того памятного майского утра, когда мы узнали, что война кончилась. О чем тогда мечтали? Чтобы скорее вернулась мирная жизнь, чтобы стало, как до войны. Понятия «как до войны» и равнозначное ему «в мирное время» были чем-то вроде эталона или системы отсчета, с которыми все сравнивалось, и от которой велись всевозможные рассуждения. Характерный для того времени диалог:

— Дай закурить!

 

— У меня нет.

— Да у тебя, наверно, и в мирное время не было!

Но, как человек долго и тяжело болевший не может сразу вернуться к обычному образу жизни, так и страна, пережив вселенское потрясение, каким была война, очень медленно возвращалась к мирному бытию.

После 12 мая из радиопередач и газет исчезли сводки Совинформбюро. Пошла обычная информация. Вскоре отменили сверхурочные, предприятия перешли на восьмичасовым рабочий день. Восстановили отмененные во время войны ежегодные отпуска.

В июне 1945 объявили о демобилизации десяти призывных возрастов (старше сорока лет), а также призванных на военную службу женщин. В сентябре того же года демобилизовали еще тринадцать возрастов (по 1918 год рождения включительно), а также - специалистов с высшим и средним специальным образованием, студентов старших курсов.

Как-то осенью, обедая в столовой на Карпушихе, стал свидетелем разговора буфетчицы с посетительницей:

— Когда уже будешь торговать без листочков? Не надоело с ними возиться? (листочками на Урале называли хлебные и продуктовые карточки - Л.В.)

Ждали, когда кончится война? Дождались. Мужики возвращаются. Дают отпуска. Даст Бог, и листочки отменят.

Народ свято верил, власть сделает все, чтобы поскорее стало, как до войны.

В феврале 1946 года состоялись выборы в Верховный Совет СССР. То были первые выборы, в которых я принимал участие. Ритуал голосования на избирательном участке строго соблюдался. Предъявляешь документ, в списке против твоей фамилии ставится галочка. Получаешь бюллетени с одним кандидатом, заходишь в кабину, принимаешь решение и опускаешь бюллетени в урну.

Но уже тогда наш преподаватель Иван Сергеевич Кривошеий конфликтовал с участковой комиссией, требовал, чтобы ему разрешили опустить бюллетень, минуя кабину. Пройдет несколько лет, и демонстрационное голосование станет повсеместным явлением. К чему разыгрывать спектакль, если исход выборов предрешен заранее.

Через месяц на первой сессии Верховного Совета был принят «Четвертый пятилетний план восстановления и развития народного хозяйства на 1946-1950 годы.» Намечались большие задачи в области промышленности, сельского хозяйства как по стране в целом, так и по каждой республике. Кроме того план предусматривал отмену карточек на хлеб с осени 1946 года, а в 1947 году полную ликвидацию карточной системы.

 

На той же сессии народные комиссары стали министрами, а Совнарком - Советом Министров.

В расписании занятий появилась новая дисциплина «Четвертый пятилетний план...» со сдачей зачета. Занятия по ней ведет секретарь парторганизации И.С. Кривошеий.

Еще в 1944 году в больших городах, в т.ч. в Свердловске, открылись продовольственные коммерческие магазины - Особторги. По сравнению с убогими магазинами, где отоваривались карточки, Особторги сияли великолепием. Светлые чистые торговые залы. Прекрасно оформленные витрины. Широкий ассортимент товаров. Точные весы со стрелочной индикацией на огромном круглом циферблате. Безупречно вежливые продавцы в белых накрахмаленных куртках и шапочках. На фоне царившей вокруг бедности это не могло не впечатлять. Еще больше впечатляли почти астрономические цены. Чтобы не очень пугать потенциальных покупателей, за единицу массы вместо килограмма приняли 100 граммов. Соответственно цены, став на порядок ниже, выглядели чуть-чуть пристойнее. Вскоре появился и коммерческий общепит - рестораны, кафе, чайные.

Справедливости ради надо отметить, коммерческие цены довольно быстро снижались и к 1946 ду некоторые из них стали ограниченно доступными даже для людей среднего достатка. Весной того года в Алапаевске открыли коммерческий хлебный магазин. Килограмм серого пшеничного стоил 14 рублей. Теперь даже студент после стипендии мог позволить себе такую, еще год-два назад немыслимую, роскошь, как поесть досыта хлеба. Однако даже ограниченная доступность цен заметно повысила спрос, который тут же опередил предложение. Возникли очереди, а вместе с ними и их всегдашние спутники - обвес, обсчет, грубость и хамство.

И все же жизнь улучшалась. Это поднимало настроение и вселяло надежду: вот-вот заживем, если не совсем как до войны, то почти так.

Надежды эти, к сожалению, не оправдались из-за сильной засухи. Отмена карточек на хлеб в 1946 году не состоялась, перенесена на следующий год. Более того с 1 сентября в три-четыре раза повысили цены на пайковой хлеб и продукты по карточкам. Подорожала пайка, дороже стали обеды в столовой, а к стипендии прибавили всего 60 рублей, что никак не покрывало потерь от повышения цен.

Примерно в это же время произошли события несколько иного плана. 14 августа 1946 года вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», где подвергли разгромной критике писателя Михаила Зощенко и поэтессу Анну Ахматову, объявив их творчество аполитичным, безыдейным и, стало быть, враждебным. В то время такие ярлыки не предвещали ничего хорошего.

Стихов А.Ахматовой я еще не читал. А вот рассказы М. Зощенко мне очень нравились. Надо сказать, попервоначалу я не придал большого значения этому документу. В конце концов о вкусах не

 

спорят. И напрасно!!! Идеологические гайки стали закручивать со страшной силой.

Менее чем через месяц — новое постановление «О кинофильме «Большая жизнь». Имелась в виду вторая серия этой картины. Первая еще до войны была хорошо принята зрителем, благодаря талантливой игре актеров Петра Алейникова и Бориса Андреева. На сей раз критиковался фильм, который не вышел на большой экран, и, кроме обитателей Кремля, его никто не видел.

В печати и по радио началась мощная кампания по борьбе с аполитичностью и безыдейностью, за повышение идейности и повышение уровня идейного воспитания. Техникум не остался в стороне. На всех курсах введены еженедельные обязательные политинформации. Русская литература, которая доселе на фоне других предметов выглядела бедной родственницей, ибо поднять такую глыбу за два семестра, по крайней мере несерьезно, становится дисциплиной первой важности.

Теперь одна из ключевых фигур техникума - новый преподаватель литературы, мужчина лет тридцати, среднего роста, с маловыразительным угрюмым, никогда не улыбающимся лицом. Не знаю, по своей ли воле или по обязанности он почти всегда присутствовал на танцах. Сам не танцевал. Сидел и как будто безучастно наблюдал за происходящим. Иногда пытался заговаривать со студентами. Как-то высказался одной студентке:

— Приняты очень важные своевременные решения. Нужно повышать идейный уровень нашей молодежи. За последние годы он заметно снизился - и далее, так сказать, на личном примере - Вот я недавно женился. Взял в жены молодую девушку. А оказалось, она уже не девушка...

Комментарии, как говорится, излишни.

Но как бы там ни было, что бы ни происходило в стране и в мире, где полным ходом разворачивалось то, что впоследствии назовут «холодной войной», мы уже на последнем четвертом курсе. Со второй половины октября начались занятия. Основную спецдисциплину ведет новый преподаватель, Виктор Петрович Саранцев (ранее работал в Свердловске). Он же наш классный руководитель. Мужик он, конечно, грамотный, но больше с теоретической стороны, т.е. по книге. Практики, по-видимому, маловато, и здесь он заметно уступал Антонюженко и Зелину. Не очень требователен. Не шибко нас загружает. Лишнего не спрашивает. Наверно, думает: что с них взять? Как-никак без пяти минут техники.

А потому живется нам относительно вольготно. Народу в техникуме прибавилось. Аудиторий не хватает, и мы учимся во вторую смену. Занятия начинаются с двух часов. Сидим три (иногда даже две) пары, при желании можно успеть еще на восемь в.кино. А там пора и на боковую. Таким был наш последний семестр.

 

* * *

 

Местом проведения новогоднего вечера определили спортзал - больше простора. В полночь двенадцать раз ударили медные тарелки. Оркестр исполнил государственный гимн. Наступил 1947 год

Все радовались, поздравляли друг друга. Вдвойне радовались четверокурсники. Преодолев большую часть пути, мы выходили на финишную прямую. Через несколько дней начинается завершающая сессия, а там и до диплома недалеко.

Позади экзамены. Приступаем к дипломному проектированию. Ничего сложного для меня здесь не предвидится. Материала во время практики собрано достаточно. Год назад довелось помогать дипломникам предыдущего выпуска, а потому четко представляю, что и как нужно делать.

Работал рывками. Тружусь несколько дней, затем отключаюсь и впадаю в спячку. Хотя в голове все время что-то вертится, чтобы потом выплеснуться на бумагу. В дипломке появляюсь лишь для того, чтобы пообщаться. Предпочитаю заниматься у себя в комнате.

Один мой знакомый, начиная новое дело, сразу уходит в него с головой. Загорается так, что, кажется, через мгновение вспыхнет ярким пламенем. Но очень быстро выдыхается, теряет всякий интерес и довести начатое до конца стоит ему больших усилий.

У меня все наоборот. На первых порах работаю через силу. Постепенно вхожу во вкус и, как только впереди, хоть призрачно, замаячит конец, ни о чем другом уже думать не могу: все внимание, все силы и время работе и только работе.

Так было и тогда. Последние дни никого и ничего вокруг не замечал. Трудился с утра до вечера и прихватывал от ночи, но в срок уложился. Руководитель, Виктор Петрович, высказал ряд замечаний, однако работу, в целом, одобрил. Вместе с другими повез в Свердловск на рецензию.

Впервые за несколько месяцев делать ровным счетом нечего. Можно расслабиться. Снова впадаю в спячку. Утром вся комната идет на занятия, сплю. Возвращаются с занятий, тоже сплю. Мне кажется, мог спать по двадцать часов в сутки.

Не помню, спал ли, дремал или лежал в забытьи, когда меня растолкали. Продираю глаза. Стоят ребята из нашей группы, Жека Шеломенцев и Миша Шестаков. Улыбаются:

— Вставай! Хватит дрыхнуть!

— А что делать?

— У тебя рецензия «отлично»!

— Не свистите! - подумал, меня разыгрывают.

— Точно! Саранцев сказал. Он утром вернулся из Свердловска.

Не очень верю. Рецензенты высокие оценки обычно дают неохотно. На сей раз оказалось правдой. Рецензент, кандидат техниче-

 

ских наук (фамилию, к большому сожалению, забыл) из Свердловского горного института, оценил работу на «отлично». Почти вся группа получила хорошие оценки...

...На первом этаже вывешено написанное большими буквами объявление. Завтра, 4 апреля, в 17 часов (после занятий), в актовом зале начинается защита дипломных работ. Защищается пять человек. Моя фамилия значится в списке первой.

Итак, скоро все решится. Волнуюсь и не могу сосредоточиться. Слоняюсь без дела по коридорам. Навстречу Ольга Петровна:

— Как дух? — не совсем понимаю вопрос — Как настроение?

— Боевое!

На самом деле это далеко не так. Перед комиссией надо предстать, если не элегантно, то хотя бы более-менее прилично одетым. А весь мой гардероб состоит из видавшей виды черной блузы, темных, изрядно потрепанных брюк и рабочих ботинок. На выручку приходит вся комната. Кто-то одолжил свои выходные брюки, еще кто-то - белый свитер, Саша Дорофеев - пиджак. Подстричься и начистить до блеска ботинки - дело техники. Оглядев, как жениха, с ног до головы, комната решает: все в порядке. Давай!

В актовом зале полно народу. Большинство - студенты младших курсов. Каждому хочется заглянуть в свое завтра. Справа от сцены - покрытый зеленым сукном длинный стол. Слева - место для дипломника и подрамник для чертежей. За столом усаживаются члены государственной комиссии: председатель, секретарь горкома Голубев, главный инженер Зыряновского рудоуправления Бруштейн, Ершов, Ольга Петровна, Саранцев и другие.

Секретарь оглашает фамилию и название работы. Председатель:

— Желаете ознакомиться с отзывом и рецензией?

— Нет.

Четверть часа рассказываю о том, что сделано, почему именно так, а не иначе. Затем отвечаю на вопросы. Сперва - по работе, потом - по специальности вообще и, в заключение, - касательно внутренней и внешней политики. Здесь меня подловить трудно. Разбираюсь. В завершение процедуры зачитывают отзыв руководителя и рецензию.

Где-то в девятом часу объявляют решение. Полный порядок! Принимаю поздравления. Ночь на воскресенье (дело было в субботу) сплю как младенец.

* * *

 

По традиции завершение учебы полагалось должным образом отметить. Возникла идея отпраздновать всем вместе, а не кучковаться

 

группами. Профком поддержал. Директор не очень охотно, но согласился.

Столовая, где мы почти четыре года хлебали баланду, превращена в банкетный зал. Празднично накрыты столы, плотно составленные в виде буквы П. Рассаживаемся. Все немного возбуждены от значительности момента и в предвкушении пиршества.

Выступает Иван Федорович Ершов. Поздравляет с завершением учебы и напутствует на добрые дела. Зачитывает приказ о присвоении квалификации. (В то время дипломы торжественно не вручались, а спустя некоторое время высылались в отдел кадров по месту распределения. Это для того, чтобы не уклонялись от работы по назначению).

Согласно оглашенному приказу Лена Попова, Борис Санин и я получаем дипломы с отличием и премируемся месячной стипендией. Нам предоставлено право поступления в институт без отработки трех лет на производстве.

Здесь я должен оставить выпускной вечер, где напился так, что еще на другой день маялся с похмелья, чтобы оглянуться назад и немного поразмыслить о будущем.

Почти четыре года пробирались мы к заветной цели. Голодные, холодные, завшивленные, спотыкались, падали, поднимались и шли дальше. Чего только не было на этом пути? Сколько раз одолевало отчаяние? Хотелось все бросить ко всем чертям и бежать, куда глаза глядят, только подальше от этого кошмара. И все-таки выдержал! Как это удалось? До сих пор удивляюсь. Видимо, потому, что не видел, как теперь говорят, разумной альтернативы. Итак, цель достигнута! Более того, судьба предоставляла, можно сказать, уникальный шанс - в том же году поступить в институт без вступительных экзаменов и уже через пять лет стать инженером.

С другой стороны, остался я к тому времени почти голым и босым, без копейки за душой. Обречь себя еще на пять лет полуголодного нищенского существования было выше моих сил. Рассудил примерно так. Мне всего девятнадцать. Институт никуда не убежит. За три года окрепну, приоденусь, встану, как следует, на ноги. А там... видно будет. Тогда все казалось так просто! В действительности все получилось гораздо сложнее и, что не менее важно, намного позже. Но об этом расскажу как-нибудь в другой раз. Принимаю решение ехать на работу по распределению в Харьков, Укргеолнерудтрест.

* * *

 

Сейчас, более чем через пятьдесят лет должен, просто обязан рассказать более подробно о нашей группе. Вместе со мной учились и закончили техникум Валя Горохова, Женя Горошко, Валя Госькова, Надя Кокшарова, Нина Данилова, Муза Заякина, Миша Мокин, Ни-

 

колай Мокин, Оля Поскочина, Валера Трясцин, Юра Упоров, Боря Черемных, Женя Шеломенцев, Миша Шестаков.

Кроме меня, в общежитии проживали Женя Горошко, Валя Госькова и одно время Боря Черемных. Остальные - жители Алапаевска или близлежащих сел и поселков.

Группа - семь девочек и восемь мальчиков - была дружной. Не помню, чтобы у нас возникали сколько-нибудь значительные ссоры или конфликты. Случались размолвки. Как обойтись без них? Но они почти всегда сами по себе разрешались и быстро забывались.

Ко мне относились хорошо. Жалели. Морально поддерживали. Чем могли, помогали. Великое Спасибо всем!

Самый старший среди нас - Николай Мокин, 1922 года рождения. Начал учиться еще до войны. Был на фронте. После демобилизации пришел к нам на четвертый курс. После окончания техникума работал топографом на Урале. Вышел на пенсию. Скончался осенью 1994 года, не дожив немногим более полугода до 50-летия Победы.

Его младший брат, Миша - наш бессменный староста. Мой ровесник. Среднего роста, худощавый, с умным, чуть насмешливым взглядом и немного оттопыренными ушами. Некоторое время работал на Алтае. После службы в армии окончил радиотехнический факультет Уральского политехнического института. Работал в Омске. Одно время преподавал в институте. Затем поступил в милицию, где дослужился до подполковника. С 1988 года на пенсии.

Неразлучный друг Миши Мокина - Валера Трясцин. Жили они по соседству на улице, которая называлась Детгородок, учились в одной школе. Ходили почти всегда вместе. Валера был несколько выше ростом и шире в плечах. Даже характеры у них схожие. Только Валера мне показался более жестким. Миша был мягче. И работать они распределились вместе, на Алтай. Потом Валера до выхода на пенсию был маркшейдером угольного разреза в Еманжелинске, Челябинской области.

Боря Черемных - сын учителя сельской школы. Добрый, очень влюбчивый, увлекающийся. Немного со странностями, из-за чего его часто разыгрывали. Обижался, но быстро отходил. После техникума окончил Ленинградское военно-топографическое училище. Служил на Дальнем Востоке. Погиб при исполнении служебных обязанностей.

Женя Шеломенцев - худощавый блондин, выше среднего роста. Жилось ему тяжело - в семье пятеро детей, без отца. Работал в Восточной Сибири.

Миша Шестаков - выше среднего роста, плотного телосложения. Спокойный, немногословный. Про таких говорят: основательный. Родом он из недалекого села, но в общежитии не жил, предпочитал снимать квартиру.

 

Весьма оригинальным был Юра Упоров, по прозвищу Лера Козолуп. Вырос он в достаточно обеспеченной семье и даже в те трудные годы мало в чем нуждался. Веселый по натуре, с хитринкой, скор на выдумку, искрометно-импульсивный, не без чувства юмора. Никогда нельзя было предугадать, что Лера отчебучит буквально через минуту. Как-то весной 1945 года Лера пропал. Исчез из дому. Не появляется в техникуме. И родители, и мы терялись в догадках. Через несколько дней Юра появился с невозмутимой физиономией, как ни в чем не бывало:

— Где был?

— В Свердловске у брата.

Ни слова никому не сказав, без проездных документов снялся и поехал. В этом весь Юра.

Из девочек старше всех Женя Горошко, 1924 года рождения. Приехала из Иркутска. Материально ей было тяжело. Симпатичная, спокойная, рассудительная, практичная. Так как она была старше нас, между собой мы ее называли «Старуха». Она знала об этом, обижалась, а потому держалась несколько обособленно и замкнуто.

Девочки наши - очень разные. Но все они женственны, скромны, каждая по-своему симпатична. Не хочется даже сравнивать их с некоторыми нынешними сверстницами, кои по части сквернословия дадут фору иному мужику.

Обаятельная Оля Поскочина была очень доброй и отзывчивой. Всегда выглядела бодрой и жизнерадостной. Все как будто говорило, что ее ждет счастливое будущее. Не судьба! Вскоре вышла замуж. Появился ребенок. Однако свалившаяся невесть откуда тяжелая болезнь унесла ее в могилу совсем молодой.

Валя Госькова - тихая, малоразговорчивая, немного застенчивая. Сейчас на пенсии. Живет в г. Артемовский, Свердловской области.

Валя Горохова - симпатичная, среднего роста, с роскошной русой косой. Очень добрая, отзывчивая на чужую беду. Даже сердиться всерьез не умела. Живет в Харькове. Много лет работала топографом. После рождения второго сына была вынуждена сменить профессию. Ныне на пенсии.

Надя Кокшарова - приветливая брюнетка, с приятной, чуть лукавой улыбкой. Трудилась в Сибири на лесосъемочных работах. Живет в Новосибирске.

Самые веселые и бойкие - Нина Данилова и Муза Заякина. Обе невысокого роста, круглолицые. Муза русоволосая, Нина черноволосая со смуглым личиком.

Теплым майским вечером наша группа собралась в последний раз дома у Оли Поскочиной. Гуляли и веселились всю ночь, вспоминали годы, когда были вместе. Расходились на рассвете. Расставались навсегда...

 

Подошло время отъезда. Зашел проститься к Виктору Петровичу Саранцеву. Поблагодарил за науку. Напутствуя, он несколько раз повторил:

— Вам непременно нужно учиться дальше.

Через год узнал, Виктора Петровича прямо с занятий забрали в МГБ. А дальше — тайна, покрытая мраком...

Придя около полуночи на вокзал, неожиданно встретил Мишу Мокина и Валеру Трясцина. Пришли проводить. В станционном буфете распили бутылку вина и распрощались.

Ночной поезд увозил меня, преисполненного надежд, в новую, теперь уже взрослую жизнь.

 

1997-2000

 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

 

Взявшись за неблагодарную работу изложения своих воспоминаний, я не ставил целью собственное жизнеописание. Прежде всего, хотелось воспроизвести картину того трудного, давно ушедшего времени; рассказать о людях, по большей части хороших, с которыми сводила меня судьба.

Поднять такой пласт одному было бы не под силу. Помогли воспоминания родственников, друзей и знакомых. Всем им автор очень признателен.

Насколько все это удалось, не мне судить.