ЦВЕТЫ ДЛЯ МАТЕРИ БОЖИЕЙ

«Когда был основан Белынический монастырь, я не знаю. Даты его основания нет даже в сборниках описания монастырей. Только это был старинный монастырь. В XVI веке о нем было уже известно. Тогда там была Польша или Литва. В казачьих войсках, которые когда-то давно стояли в этой местности, была икона Божией Матери. И это селение, это местечко, где стояли войска, озарялось каким-то светом от иконы и поэтому называлось оно Белыничи (белые ночи, ничи — по-украински, ничка темная). И вот в этом местечке возник монастырь. Монастырь был православный. А потом этот монастырь вместе с иконою был отнят католиками и папа Римский икону короновал (папа часто короновал иконы — это называлось прославить). Папа дал ей корону и скипетр царский. А потом, когда был раздел при Екатерине и нашли невозможным нахождение костела от костела в 12 километрах (в 12 километрах был костел в

местечке Светиновичи), то Белынический костел вместе с иконою отдали православному ведомству.

Икона так и осталась с короной и скипетром. Икону повесили на стену. Чугунную на чугунных подставках вдоль стены сделали лестницу, далее площадка большая, над площадкой икона, и опять вниз лестница — идти прикладываться к иконе богомольцам. Чугунная лестница — площадка — лестница. И здесь же русские сделали алтарь и маленький, в византийском стиле, иконостасик, царские двери, южные и северные двери, обшитые красивым деревом. Со всей церкви видно икону чудотворную. Сюда во время Евхаристического канона уже не допускали никого входить, прикладываться и спускаться. После Евхаристического канона, после того, как игумен причастится, пускали народ.

Копию этой иконы каждый год носили по губернии, по ближайшим к Белыничу уездам. Точную копию этой иконы, с красивым киотом, с красивыми носилками. Народу всегда полно белорусского: подай, Господи, нести эту икону. Приносили ее в Могилев, а из Могилева несли в тот уезд, в который назначено в этом году. В Могилеве встречал её весь народ и войско, все за город выходили. И маленькие дети в красивых костюмчиках, шли с красивыми корзиночками (особенно девочек было много) и бросали к подножию крестного хода цветы. Я тоже занимался тем. Накануне я брал кое-каких мальчикбв, которые посильнее были и постарше, и мы ходили километров за семь в лес. Икону всегда приносили в конце мая. Уже цвел лесной ландыш. Набирали большую корзину ландышей, спускали их на ночь в подвал, а наутро раскладывали ландыши в три корзины — три пункта было, где корзины должны держать хлопцы. Одна корзиночка кончается, пустая отдается, берут полную. И вот как-то один квартал еще

остался, а цветов уже не хватает. Что делать? Я говорю: «Матерь Божья, цветов не хватает!» И бросился я на Губернаторскую гору. Цветы побоялся рвать — высекут, так я нарвал всякой зелени — и лопухи, и крапиву, и что хотите понарвал в корзину, и бросал все это до самого монастыря... И когда впервые меня в ссылку посылали, когда из тюрьмы меня вели в вагон... Давно — давно это было, я был тогда игуменом только, в 25-м году, так люди, которые меня знали и мою службу слушали, они всего меня обсыпали — это была осень — белой астрой. Тогда я только вспоминал: вот тебе цветы от Матери Божией. Я шел, а вокруг меня — по пяти, по пяти, по пяти — конвой с винтовками. Я шел тогда и вспоминал — вот сыпятся на тебя цветы Царицы Небесной за тот бурьян, который ты на Губернаторской горе рвал...¹. Воспоминания... Если бы я был писатель, я написал бы. И если бы я был хоть чуточку писатель, я бы в конце концов сырье дал. Так ведь я же не писатель. Я же не писатель, я же не книжный. Так вот говорить немножко можно, а писать — было бы смешно... Опечалились бы те, которые пишут. Сказали бы: «Ты с аулов Есаула-пророка, что ли?» Есаула-пророка...».²