III. ВЕЧНАЯ ССЫЛКА

 

И средь пустыни снеговой

Лачужки тёмные мелькали,

Где труд боролся с нищетой,

Где люди радостей не знали.

А. Плещеев

1. Прощание с зоной

Распахнулись тяжёлые двери тюрьмы,

И, согретый цветущей весною,

В царство слёз и неволи, позора и тьмы

День ворвался победной волною.

— Ты свободен, иди! — сторожа говорят,

С рук и ног моих цепи снимая.

И нежданному счастью безумно я рад,

Как дитя и смеясь и рыдая.

С. Надсон

За время работы на прииске я получил десять месяцев зачётов рабочих дней и в июне 1950 года освободился из лагеря. Мне дали справку об освобождении, в соответствии с которой область моего передвижения ограничивалась Сусуманским районом. При освобождении сообщили, что на личном счету у меня немногим более ста рублей, но в бухгалтерии выдали всего лишь пятьдесят, мотивируя тем, что у многих на счету нет ничего, и для проживания им тоже надо выдать немного денег, разумеется, за счёт заключённых. Мне дали также номера моих облигаций.

— А облигации находятся в Магадане в УСВИТЛе, — объяснил бухгалтер. — Туда и обращайтесь.

Я написал письмо в УСВИТЛ, но ни я, ни другие освободившиеся из лагеря узники ни облигаций, ни ответов не получили.

Бухгалтер, тоже бывший заключённый, предупредил, что с прииска вряд ли меня выпустят, и посоветовал сразу же устраиваться на работу, после чего мне выдадут аванс. Я зашёл к Пастернаку. В лагере работать мне не хотелось, да и фельдшер там нужен был заключённый, днём и ночью находящийся в зоне. Я выразил желание работать фельдшером в районной больнице в посёлке Нексикане.

В отличие от других областных городов в Магадане разрешалось жить и работать вечноссыльным. Но туда попадали лишь немногие счастливчики, главным образом, освободившиеся из заключения там же. Устроиться даже в таких посёлках, как Сусуман, Нексикан, Ягодное, Сеймчан или Усть-Омчуг, где были дома культуры, библиотеки, кинотеатры, поликлиники, школы считалось большой удачей.

Пастернак сказал, что переговорит с Репьевой, но вряд ли меня возьмут в больницу, так как работают там, как правило, медсестры и вакантных мест нет, да и зарплата значительно меньше, чем на приисках. Семён Яковлевич предложил мне должность заведующего фельдшерским пунктом прииска, причем оформить меня на эту работу обещал со дня освобождения из лагеря.

Ставки медработников на Колыме были самыми низкими — в два-три раза ниже, чем у специалистов с аналогичным образованием на горных работах. Я согласился. Работы было немного, у меня была уже обширная литература по медицине, и я мог продолжить свое самообразование. В медицинских институтах и училищах не было ни заочных, ни вечерних отделений, и мечта о получении диплома фельдшера, а тем более врача, для меня была несбыточной.

При содействии Семёна Яковлевича меня поместили в хорошее общежитие в доме ИТР, обитатели которого сами подбирали себе сожителей. В двух смежных комнатах мы жили вшестером: главный бухгалтер прииска, финансист, начальник отдела снабжения, горный мастер, экскаваторщик и я. Все кроме меня давно освободились из лагеря, имели право выезда на материк, но в паспортах у них была отметка: «статья 39-я положения о паспортах», запрещающая проживание в областных и других крупных городах страны и некоторых районов её. Имея на прииске хорошую работу и заработок, соседи мои не спешили покинуть Колыму.

В первое время я почувствовал себя свободным гражданином: никаких зон, вахт, надзирателей, колючей проволоки, сторожевых вышек — всё это осталось позади. Но свобода оказалась призрачной.

 

С прииска Ударника приехал оперуполномоченный по надзору за ссыльными нашего куста, состоявшего из трёх ближайших приисков: Ударника, Стахановца и Скрытого, забрал у меня справку об освобождении и вручил другую. В ней было указано, что я являюсь вечноссыльным и ограничен передвижением в пределах прииска Скрытого; выезд за границу указанного в справке района считается побегом и «беглец» будет осуждён на 20 лет каторжных работ. Это решение общесоюзного значения было подписано заместителем председателя Совминиа СССР В. М. Молотовым.

«Ничто не вечно под Луной» — подумал я, вспомнив, как Ходжа Насреддин пообещал эмиру за десять лет выучить читать осла, полагая, что за это время кто-либо из троих умрёт: эмир, осёл или он. Мне было двадцать четыре года, и, находясь «на свободе», у меня имелись все шансы пережить не одного эмира.

Но и эту справку, ничего мне не дающую, у меня скоро отобрали, когда на Скрытый приехала комиссия по надзору за вечноссыльными.

— Не нужна ему никакая справка. На прииске его и так знают, а за пределами прииска ему находиться запрещено, — решил офицер из Сусумана.

Краткосрочную командировку в соседние посёлки мог выписать начальник прииска, а направление в Сусуманскую поликлинику или Нексиканскую больницу — дать начальник санчасти. Бóльшие права распоряжаться нами были у оперуполномоченного с Ударника — его справка была действительна на всей территории Колымы, но выдавал он её на непродолжительный срок и обычно лишь по заявке начальника прииска.

Первое время я набросился на вольнонаёмную еду: питался и в столовой и готовил дома, но через месяц аппетит у меня умерился, и столовского питания мне уже хватало.

Хотя наш приисковый оперуполномоченный Левченко формально к ссыльным отношения не имел, всех нас он знал. Это был молодой человек примерно моего возраста, недавно назначенный на прииск, но уже осознавший своё привилегированное положение в посёлке. Он был холост, жил в отдельном доме, имел дневального-заключённого и собаку — овчарку.

Особое презрение он выказывал мне, прозвав «вечным каторжанином». Прогуливаясь со своей собакой, часто науськивал её: «Взять его!», и она набрасывалась на меня. Я защищался, как мог, а уполномоченный, довольный сообразительностью своего четвероногого друга, кричал ему вслед:

— Ко мне!

Овчарка была ещё молодая и воспринимала это как игру.

Как-то он навеселе зашёл к нам в общежитие. Я тогда жил уже в небольшой комнате вдвоём с завмагом (продавцом) магазина, тоже бывшим заключённым и вечноссыльным. Я был простужен, лежал в постели и читал книгу. Левченко поинтересовался завмагом, но тот был в Сусумане.

— Ну-ка, встань! Найди мне сторожа магазина, — приказал он.

Я сказал ему, что болен и у меня температура.

— Ничего, сейчас не зима. Подышишь свежим воздухом: скорее вылечишься.

Спорить с ним было бесполезно. Я так долго пробыл в тюрьмах и лагерях, что привык уже повиноваться начальникам без рассуждений — оделся и пошел искать сторожа.

Спирт в то время на Колыме был дефицитом, и главный инженер прииска Ф. Н. Куликов выписывал его по 200 – 300 граммов горным мастерам и механизаторам — «победителям соцсоревнования». У уполномоченного часто бывали гости: его коллеги из Сусумана и соседних приисков. В такие дни он заходил в магазин, подходил вне очереди к прилавку и бросал продавцу деньги:

— Две бутылки спирта!

Главный инженер возмущался, что оперуполномоченный нередко забирает весь горняцкий спирт, но протестовать не решался.

Пробыл Левченко на нашем прииске недолго. Как-то под хмельком зашёл он в УРЧ, где в то время находились две работавшие там женщины. Не встретив должного почтения к своей особе, оперуполномоченный для острастки вытащил свой пистолет. Тогда одна из женщин — жена начальника прииска, — ударив уполномоченного по руке, выбила пистолет, подхватила его и быстро вышла из комнаты. Оценив ситуацию, Левченко побрёл к начальнику прииска. Осудив поступок его жены, как нападение на представителя власти, он потребовал немедленно вернуть ему оружие. Немного поупрямившись, требуя вначале выдачи ей расписки о возврате пистолета, она всё же вернула уполномоченному оружие без всяких условий.

История о том, как женщина разоружила оперуполномоченного, стала достоянием жителей просёлка, и ему вскоре пришлось покинуть наш прииск.

 

2. В маркшейдерском бюро

К мандатам почтения нету.

К любым чертям с матерями катись

Любая бумажка. Но эту…

Я достаю из широких штанин

Дубликатом бесценного груза.

Читайте, завидуйте, я — гражданин

Советского Союза.

В. Маяковский

Нарядчик с Двойного Иван Лукич Мельниченко, изучавший до заключения в Ленинградском высшем военно-топографическом командном училище геодезию и топографию и хорошо чертивший, узнал, что в маркшейдерском бюро прииска требуются топограф и картограф-составитель. С учётом зачётов рабочих дней, полученных и предполагаемых, Лукичу оставалось отсидеть в лагере около года, и ему выдали пропуск на бесконвойное хождение за зоной.

Дипломированных специалистов горного дела на Колыме в то время было немного: работали в основном практики или окончившие краткосрочные курсы в Магадане или Сусумане. Главный маркшейдер прииска Шемонаев согласился взять Ивана Лукича топографом.

Как-то Лукич подошёл ко мне и сказал:

— Ты, вероятно, хорошо чертишь. Бросай медицину, переходи на работу в маркбюро картографом. Там зарплата выше, через некоторое время ты сможешь освоить специальность маркшейдера и будешь работать участковым маркшейдером. Большинство наших маркшейдеров — практики, некоторые не имеют даже среднего образования.

Шемонаев согласился принять меня на работу, но, переговорив с новым начальником прииска — капитаном Кучернюком, сказал, что я должен предварительно получить письменное согласие начальника санчасти. Пастернак не возражал, так как собирался в отпуск, но предупредил, что без разрешения начальницы санотдела ЗГПУ справку он выдать не может и что договариваться с Репьевой мне придётся самому. Взяв направление в поликлинику, я поехал в Сусуман в санотдел. Получить «открепление от медицины» оказалось не так просто.

— Мы вас в лагере держали два года фельдшером, учили, освобождали от тяжёлой работы в шахте, а теперь, когда работа медработника вам кажется невыгодной, вы хотите уйти. Разве это порядочно? Нет! Подождите, когда будет замена, тогда я вас отпущу, — возразила мне Репьева.

Через месяц к Шемонаеву приехала жена — медсестра. К тому времени начальником санчасти прииска работал уже другой врач, он меня отпустил, и я стал работать картографом-составителем. Мельниченко уже работал топографом геологоразведочного участка.

Первое время наиболее ответственные чертёжные работы: пополнение планшетов двухтысячного масштаба, считавшихся «основными планами горных выработок» и хранившихся в маркбюро прииска, и вычерчивание «сводных планов горных выработок» по ручьям на восковках, передававшихся после изготовления в Сусуман в маркотдел ЗГПУ, выполнял хорошо чертивший Иван Лукич.

Остальную чертёжную работу, не требовавшую высокой квалификации, делал я: закреплял в туши «рабочие планы» масштабов 1:500 и 1:1000, составленные участковыми маркшейдерами; пополнял на основных планах горные выработки в карандаше — по данным съёмки или пантографированием с рабочих планов; калькировал планы горных выработок к актам и протоколам: на закрытия шахт и полигонов, о потерях и разубоживании, при несчастных случаях и производственных травмах, часто сопутствовавших горному производству, особенно при разработке россыпей подземным способом.

Иногда приходилось оставаться после работы. А когда срочной работы не было, мы с Иваном Лукичем по вечерам изучали геологию россыпей, горное дело, геодезию и маркшейдерию по имевшимся в нашем распоряжении учебникам.

С разрешения Шемонаева я с Иваном Лукичем или с участковыми маркшейдерами выходил на полевые работы, осваивая на практике методы производства топографо-геодезических и маркшейдерских работ: создание геодезических сетей (микротриангуляции) на поверхности, ориентирование новых шахт и выполнение других съёмок. Участвовали мы и в вычислительных работах.

 

Часто приходилось делать на «аммиачке» светокопии с выкопировок горных выработок на восковке, для чего у нас имелось нехитрое приспособление. Для изготовления же копий сводных планов на светокопировальной машине меня, снабдив временным пропуском, направили в командировку на несколько дней в Сусуман.

Эти копии передавались геологам прииска для подсчёта запасов, в производственно-техническую часть для составления проекта горных работ на ближайший год и для некоторых других целей.

В Сусумане я познакомился с главным маркшейдером ЗГПУ Александром Максимовичем Семёновым. Узнав, что я учился на физмате, он предложил мне разработать методику определения объёмов горюче-смачных материалов (ГСМ), хранившихся на приисках в резервуарах, по форме и размерам цистерн и измеренному в них уровню жидкости.

Всё, что можно было измерить, на приисках поручалось маркшейдерам: замеры топлива на угольных и дровяных складах, строительного леса, замеры заготовляемого на зиму сена для коров и лошадей, горюче-смазочных материалов на складе ГСМ, хотя часто для этих замеров знания маркшейдерии не требовалось. Для каждого вида таких работ разрабатывалась методика измерений и приближенных вычислений объёмов или масс.

Когда я проработал в маркбюро уже около двух месяцев, Шемонаев объявил мне, что начальник отдела кадров прииска потребовал снять меня с должности картографа-составителя, так как эта работа связана с секретными документами и по распоряжению начальника отдела кадров ЗГПУ бывшие политзаключённые должны быть заменены вольнонаёмными. Однако претендентов на мою должность на прииске не оказалось, и она оставалась вакантной. Лукича пока не трогали, поскольку он был ещё заключённым, в картотеке начальника отдела кадров прииска не числился и в его поле зрения не попадал.

В отделе кадров прииска мне предложили должность нормировщика горного участка, которая должна была вскоре освободиться в связи с отъездом на материк одного из них. Мне пришлось снова осваивать новую профессию: изучать нормы выработок и методы их применения при производстве открытых и подземных горных работ на приисках Колымы. Работа эта меня не очень привлекала, и, взяв у врача направление в поликлинику, я отправился в Сусуман в отдел кадров Горного управления. Там меня послали к молодому лейтенанту, которому я объяснил суть дела.

— Но вы же фельдшер. Почему вы хотите работать в маркбюро? — спросил он.

Я удивился: откуда он знает, что я фельдшер.

— Вы меня не помните, а я вас сразу узнал, — продолжил он. — Я ведь принимал этап, с которым вы приехали из Магадана с бандой Стального... Приказ о замене бывших заключённых, осуждённых по 58-й статье, вольнонаёмными договорниками есть. Но специалистов у нас пока не хватает, и мы не настаиваем на немедленной замене их. Со временем такая замена будет сделана.

Такая перспектива меня мала утешала. Но что оставалось делать?

— А, может быть, ваша квалификация не устраивает начальника? — поинтересовался он.

— Никаких претензий мне главный маркшейдер прииска не предъявлял.

— Ну тогда идите в Управление к главному маркшейдеру Семёнову. Если вы на прииске нужны, вас никто трогать не будет.

Я зашёл к Александру Максимовичу. Он был удивлён, так как Шемонаев даже не сообщил ему, что я у него уже не работаю и на Скрытом около месяца нет картографа. Тут же позвонил на прииск, а мне сказал, чтобы я возвращался на своё прежнее место.

В апреле 1951 года освободилось место участкового маркшейдера, и на него назначили меня. В этой должности я проработал до конца своего пребывания на Колыме с небольшим перерывом, когда исполнял обязанности главного маркшейдера прииска.

 

3. Начальник прииска

Да и примечено стократ,

Что кто за ремесло чужое браться любит,

Тот завсегда других упрямей и вздорней:

Он лучше дело всё погубит,

И рад скорей

Посмешищем стать света,

Чем у честных и знающих людей

Спросить иль выслушать разумного совета.

И. Крылов

Старые богатые месторождения золота на ручьях Скрытом, Топком, Линковом, Ледниковом, Двойном и Дайковом к началу 1951 года были в значительной степени выработаны; и горные работы переместились в долину реки Берелёха, где к этому времени были разведаны крупные, но не очень богатые россыпные месторождения золота, залегавшие на небольшой глубине и позволявшие разрабатывать их открытым способом. Решено было организовать здесь новый прииск — «Широкий». Была завезена мощная техника, в том числе два шагающих экскаватора ЭШ-1.

Начальником прииска назначили бывшего начальника райотдела МВД Заала Георгиевича Мачабели. В горном деле он не разбирался, но считал, что, имея опыт руководства людьми, сможет управлять и горным производством.

О новом начальнике ходили анекдоты.

Пришёл Мачабели на один из горных участков. Видит: тащит рабочий распиленные брёвна в шахту. Одним из типов крепления, применявшегося на россыпных шахтах, были «костры», сложенные из коротких брёвен.

— Зачем дрова тащишь в шахту? — спрашивает начальник крепильщика.

— Костры ставить будем.

— Работать в шахте надо, а не греться у костров.

В другой раз вызывает начальника участка:

— Почему проходка штреков на вашем участке снизилась? — спрашивает Мачабели.

— Штреки закончили, сейчас печи проходим.

«Печи» на россыпях — это горные выработки, соединяющие штрек с очистной выработкой — лавой.

— Выбросить все печи из шахты: золото добывать нужно, а не греться у печей, — приказал начальник.

Пришёл Мачабели к себе в кабинет. Холодина!

— Почему радиаторы холодные? — спросил у секретаря.

— Котельная не работает. Инжектор отказал.

— В карцер его! И с выводом на работу.

Когда впервые Мачабели зашёл к себе в кабинет, молоденькая секретарша сидела в приёмной.

— Не нужна мне баба! При ней и выругаться, как следует, нельзя. Мне мужика подавай, чтоб с полуслова меня понимал.

Бывалые колымчане «мат» вставляли не только через каждое слово, но и внутри слов — между слогами. От этого речь сразу становилась понятнее. Старые колымчане утверждали, что Дальстрой строили на трёх китах: «на блате, мате и туфте».

Начальник отдела кадров предложил начальнику прииска в качестве секретаря молодого парня — Николая, недавно переведённого с соседнего прииска Мальдяка.

Когда-то это был один из крупнейших и самых страшных приисков Колымы: тысячи заключённых легли в мёрзлую землю на кладбище Мальдяка, погибая от непосильного труда, голода, побоев и болезней. В дальнейшем прииск технически переоснастили, а заключённых заменили спецконтингентом — вольнонаёмными рабочими и инженерами, в основном бывшими ссыльными, работавшими до этого на секретной стройке атомной промышленности Урала — «Челябинск – 40», а затем на три года изолированными от общества на горных предприятиях Колымы.

На Мальдяк можно было попасть только по пропуску, и лишь по специальному разрешению можно было его временно покинуть: район прииска находился под наблюдением военизированной охраны. Через три года изоляция прииска была снята, и большая часть работников его уехала на материк, некоторые остались на прииске, другие, как Николай, подались на соседние прииски «за длинным рублем».

Как-то Мачабели утром не застал Николая на месте. Начальнику доложили, что его секретарь по пьянке забрёл в соседнюю геологоразведочную партию, не поладил с разведчиками и те избили его, а сейчас он, освобождённый от работы, лежит на койке в общежитии.

 

Разгневанный начальник вызвал командира дивизиона капитана Гергенова и приказал ему собрать своих бойцов и утром до начала работы задать хорошую взбучку распоясавшимся геологоразведчикам.

— Оружие с собой возьмите, но без крайней нужды не применяйте, — предупредил начальник.

Мало кто из разведчиков недр ушёл от возмездия, досталось и начальнику разведучастка. Последний, как коммунист, обратился с жалобой на избиение солдатами в Сусуманский райком партии. Но заявление его осталось без последствий, так как с бывшим начальником райотдела МВД и хорошим приятелем сотрудники райкома ссориться не захотели. Лишь после XX съезда КПСС Гергенова привлекли к уголовной ответственности.

Мачабели вызвал его и сказал:

— Настали такие времена, что я тебе многим помочь не смогу. Возьмешь всё на себя. Возможно, тебе дадут небольшой срок и с погонами придётся расстаться. Но я устрою тебя на своем прииске: будешь числиться самоохранником, жить с женой за зоной, а на работу ходить, когда захочешь. Отбудешь срок — буду ходатайствовать, чтобы с тебя сняли судимость.

И Мачабели выполнил свои обещания. Получив небольшой срок, Гергенов с зачётами «рабочих дней» вскоре освободился.

Через некоторое время Мачабели назначили начальником прииска «Горного» СГПУ, и всю зиму, пока добывали пески из шахт, вскрывали полигоны, выполняли горно-подготовительные работы, прииск считался лучшим в Дальстрое. Его всегда ставили в пример. Но сам начальник, главный инженер, маркшейдеры, геологи и горные мастера знали, что не выданы на-гора указанные в сводках золотоносные пески; нет и подготовленных к промывке «открытых площадей» — участков для добычи золотоносных песков открытым способом.

— Где мы летом возьмём золото? Что будем промывать? — спрашивали своего начальника подчинённые.

— А всю зиму от премиальных, что я вам платил, вы не отказывались? Где золото возьмём, спрашиваете? У меня на складе неприкосновенный запас спирта и «чифиря». Как начнётся промывочный сезон, всех горняков с бойцами посажу на двуколки и пошлю со спиртом и чаем на соседние прииски и разведучастки: к старателям, горным мастерам, обогатителям, съёмщикам металла и опробщикам. Кто устоит против моего товара? И план по золоту выполним, и премии хорошие получите.

Но радужные надежды начальника прииска не сбылись. В тот год впервые на Колыму завезли в большом количестве водку, коньяк, шампанское, вина, чай. И спрос на мачабелиевский спирт резко сократился. План по золоту прииск выполнил лишь на восемьдесят процентов.

— Неправильно запасы определили геологоразведчики! — оправдывались горнотехнические работники прииска.

Нагрянула комиссия из Магадана. Она обнаружила большие приписки: ни отработанных шахтных полей, ни промытых песков, ни подготовленных к промывке открытых площадей, так красиво вычерченных на планах и указанных в сводках, — ничего этого не было.

Но Мачабели к этому времени уже благополучно скрылся на материке.

Время было смутное: никто не знал, как наказывать мошенников и очковтирателей, и для большинства из них дело закончилось весьма благополучно: их лишь уволили из системы Дальстроя.

 

4. Жизнь на прииске

Мы знаем, что как сон, ненастье пронесётся,

Что снегу не всегда поляны покрывать,

Что явится весна, что всё кругом проснётся, —

Но мы... проснёмся ли опять?

А. Апухтин

К началу 1951 года центральный посёлок прииска Скрытого перебазировали в район бывшей Перевалки, в окрестности которой сосредоточилась наиболее интенсивная разработка россыпей. Здесь начали строительство домов для начальников прииска и ОЛПа, оперуполномоченного, главного инженера, помещения для вохры и Управления прииском — конторы, как её обычно называли.

 

Контора прииска была самым заметным зданием: с широким коридором, большими светлыми комнатами. Здесь помешалась приёмная начальника прииска и главного инженера, их кабинеты, отдел кадров, партбюро и профком, кабинет заместителя начальника прииска по политчасти, производственно-техническая часть (ПТЧ), маркбюро, геологоразведочное бюро (ГРБ), часть нормирования труда и зарплаты (ЧНТЗ), планово-экономическая часть (ПЭЧ), бухгалтерия. Затем стали строить общежития для рабочих и ИТР. Старое здание мехцеха перестроили под клуб. Многие семейные рабочие и ИТРовцы, не дождавшись своей очереди на жильё, сами стали строить себе домики.

Приехавших в Дальстрой молодых специалистов, окончивших на материке техникумы или вузы, в первые же месяцы работы на прииске направляли на двух- или трёхмесячные курсы в Сусуман, где их знакомили со спецификой горных работ на россыпях Колымы. Там же работники райотдела МВД и политуправления разъясняли им, как следует вести себя с заключёнными, бывшими заключёнными и политическими ссыльными. Особенно опекали они девушек-договорниц, уберегая их от опрометчивой близости с не всегда надёжно перевоспитанными бывшими зэка.

К этому времени у нас в стране не только политическая власть, но и вся личная жизнь граждан была взята под контроль государства: нельзя было не только высказывать крамольные мысли, но и думать нужно было только в соответствии с официальной идеологией и интересами «правящего класса».

Молодых специалистов сразу же вовлекали в комсомольскую и профсоюзную работу, записывали на ежегодные курсы политучёбы. На них молодежь усваивала решения партийных съездов и конференций, читала речи вождей, но главный упор делался на изучение «Краткого курса истории ВКП(б)», написанного по неофициальным данным вождем и учителем трудящихся. Каждый учебный год начинали с первой главы этого капитального труда, но к концу года слушатели курсов так и не одолевали книгу.

Метод изучения состоял, в основном, в громкой читке и подчеркивании карандашом текста учебника, начиная с первой же строки его. Наиболее интеллектуально развитые индивиды подчеркивали предложения и абзацы текста разноцветными карандашами в зависимости от содержания и значимости его. Красный карандаш широко использовался в абзацах, освещавших мудрость Вождя.

Иногда договорники интересовались, за что сидели в лагере на вид приличные, порядочные люди. По-разному отвечали им политические. Один, например, честно признался: «Свободу любил!» Другой, случайно попавший в лагерь в среду настоящих преступников и до конца своего срока остававшийся благонамеренным и верным последователем единственно правильного учения, заявил: «Ни за что сидел!»

— У нас «ни за что» не сажают! — уверенно ответил ему вольнонаёмный горный мастер.

— Именно у нас сажают! — заметил кто-то из присутствующих.

— Так почему же меня не посадили? — резонно парировал его доводы собеседник.

— Тебя ещё посадят!

— Это за что же? Я честно работаю! Политику партии и правительства одобряю.

— А вдруг ты притворяешься, а сам недоволен?

— Чем же я могу быть недоволен? Накоплю денег на Колыме, поеду на материк. Я ведь деньги не пропиваю и на ветер не бросаю, как другие. Куплю хороший дом или квартиру, машину, обзаведусь хозяйством. Работай, не ленись, и жить будешь неплохо. А то все вы чем-то недовольны! Хотели жить лучше других, не вкалывая как следует, — вот и попали в лагерь.

В пятидесятых годах происходило укрупнение приисков, и вскоре наш прииск объединили с Широким, сохранив название последнего. Центром его стала бывшая Перевалка. Ещё через несколько лет к Широкому присоединили ранее объединившиеся прииски Беличан, Куранах и Новый. Горный отвод прииска теперь простирался на сорок километров в длину и на пятнадцать в ширину.

Однако, через три года последние четыре прииска снова отделили от Широкого, выделив в новый прииск — «Экспериментальный». На этом прииске испытывалась в условиях вечной мерзлоты и суровых морозов новая горная техника и современные методы ведения горных работ, но не забыли спустить и план добычи металла.

Как-то прислали нам на второй участок, расположенный вблизи центрального посёлка, нового начальника смены. Бывший фронтовик, офицер, он окончил курсы горных мастеров в Магадане. На Широком появился уже законченным алкоголиком. Не отрезвев от пьяного угара прошедшего дня, он появлялся в конторе участка к началу ночной смены, но вскоре покидал рабочее место и возвращался в посёлок для продолжения застолья с друзьями.

 

Никакие увещания начальства на него не действовали, и руководство прииска после очередной аварии на участке в качестве крайней меры решило привлечь его к товарищескому суду, который в те годы входил в стране в моду. На товарищеском суде в клубе среди жителей посёлка было много военных: лагерных начальников и вохровцев, бывших фронтовиков — друзей нарушителя трудовой дисциплины и его приятелей по застолью.

Когда председатель суда объявил повестку дня, один из них встал и сказал:

— Это что же, вы собираетесь судить фронтовика, офицера запаса и коммуниста в присутствии бывших заключённых и ссыльных?

Кое-кто из военных выразил солидарность оратору выстрелами из пистолетов в потолок. Суд был сорван. На следующий день участникам дебоша пришлось извиняться перед председателем суда, а виновника происшедшего вскоре перевели на другой прииск. Товарищеский суд в посёлке больше не заседал.

 

5. Общежитие горняков

Какими льстивыми речами

Не услаждал слух хор гостей!

При счастье все дружатся с нами,

При горе — нету тех друзей.

П. Беранже

Мне пришлось работать в то время на разных горных участках прииска и жить в разных посёлках: на Двойном, Скрытом, Перевалке; иногда в комнатах для двух – четырёх человек, иногда в общежитиях, рассчитанных на десять – двадцать коек. В конце концов, мне дали место в доме ИТР в приличном общежитии, в котором жили восемь бывших заключённых и неженатых вольнонаёмных договорников: горных мастеров, маркшейдеров, геологов, нормировщиков, обогатителей, работников ПТЧ.

В нашем общежитии поселили и горного мастера Соколова, окончившего незадолго до этого Благовещенский горный техникум и ещё полного радужных надежд. Увлечённый своей работой, он намеревался после положенных ему трёх лет работы на прииске поступить в горный институт и стать инженером. Как и я, он носил очки, но на этом наше сходство заканчивалось...

К концу шахтной смены горный мастер или начальник шахты сообщал взрывнику число забуренных шпуров и необходимое количество ВВ (взрывчатых веществ), которое тот должен был привезти со склада. Обычно горный мастер, не дожидаясь конца смены, заранее заказывал необходимое по его расчётам количество капсюлей-детонаторов и аммонита, и часто в таких случаях оставалась лишняя взрывчатка, которую на шахте хранить было запрещено и приходилось возвращать обратно на склад.

В один из дней из-за неполадок в воздухопроводе сжатого воздуха бурильщику не удалось полностью обурить лаву, и осталось неиспользованным большое количество взрывчатки и капсюлей-детонаторов, которые горный мастер Соколов с взрывником должны были отнести на склад ВВ. В то время на должность взрывников назначали солдат-призывников срочной службы, закончивших в Сусумане соответствующие краткосрочные курсы. Аммонит и детонаторы необходимо было нести отдельно на значительном расстоянии друг от друга. Это правило, видимо, горняки нарушили: из-за неосторожного обращения один из капсюлей взорвался, от детонации взорвались остальные и весь аммонит. От горняков почти ничего не осталось.

Через два дня после этого события я зашёл в парикмахерскую и сел в кресло. Когда ко мне подошёл парикмахер, я увидел на его лице выражение удивления и ужаса. Губы его задрожали, и он чуть не выронил бритвенный прибор.

— Ты же погиб, взорвался, возвращаясь из шахты... Мне сказали: горный мастер в очках из ИТРовского общежития, — всё ещё не приходя в себя, произнёс парикмахер.

— Я не горный мастер. Я маркшейдер.

Геннадий Щеглов появился в нашем общежитии при слиянии приисков Широкого и Скрытого. На Широком он работал начальником ПТЧ, а на объединённом прииске — его заместителем и, в основном, занимался проектированием открытых разработок россыпей, которые стали преобладающими на прииске. Окончив Бодайбинский горный техникум, он со знанием дела принялся за работу и вскоре стал одним из лучших специалистов отдела.

 

Общительный, доброжелательный, весёлый, он легко заводил дружеские отношения со своими сотрудниками и горняками прииска, был, что называется, рубаха-парень. После получки в компании немного выпивал. Года через полтора у него появились сомнительные друзья, которые не прочь были выпить за его счёт, и вскоре их кутежи стали систематическими, а энтузиазм к работе постепенно угасал.

Дело закончилось тем, что выпивки с «друзьями» сделались для него нормой жизни и продолжались со дня выдачи зарплаты до тех пор, пока она не иссякала и приятели и собутыльники не исчезали из его поля зрения до очередной получки.

В дни трезвости — до нового жалованья — он лежал в общежитии на койке или появлялся на работе мрачный, часто голодный. Не дожидаясь его просьбы, мы давали ему деньги на еду, которые он исправно возвращал после очередной зарплаты. Пробовали наставить его на праведный путь, но Щеглов всё отшучивался, уверяя нас, что запои его больше не повторятся. Однако после следующей получки всё начиналось сначала.

Как-то приехал к нему из Якутска отец, поселившийся временно на свободной койке в нашем общежитии. Гена встретил его с распростертыми объятиями, сыновней заботой. Друзей своих он отвадил, и попойки прекратились. Иногда лишь по настоянию отца он выпивал с ним по рюмочке. Снова с увлечением принялся за работу.

Однажды, когда Геннадий был на работе, а я вернулся из шахты, чтобы переодеться и отправиться в маркбюро, отец его подошёл ко мне и спросил:

— Как дела у Гены?

Вопрос меня смутил, так как после приезда отца Геннадий перестал выпивать, и я ответил:

— Гена хороший специалист, его ценят и уважают на прииске.

— Это я знаю. А как у него с выпивками? Я ведь не случайно приехал к нему. Получил от сотрудницы ПТЧ письмо с сообщением, что мой сын спивается и его надо спасать... Мы с матерью всегда держали его в ежовых рукавицах, и при нас он шалостей не допускал. В техникуме начал было выпивать понемногу, но на стипендию не разгуляешься. Всё же уже тогда мне пришлось принимать жёсткие меры. А сейчас не знаю, что с ним делать. Дома его третий год ждёт невеста, хотела даже к нему на прииск поехать, но он отговорил её, сказав, что здесь им негде будет жить, что вскоре сам вернется домой... А я думаю, зачем хорошей девушке такой алкоголик? Сейчас мне обещает, что пить больше не будет. Но я ему не верю — он слабохарактерный, легко поддается дурному влиянию. На днях я зашёл к начальнику прииска и попросил его: если сын снова начнет выпивать, уволить с прииска и отправить домой.

На следующий день отец уехал. Сын не долго держался. Когда после очередной получки друзья пришли к нему с бутылкой, чтобы разогреть его, он сначала отказывался, но затем немного выпил спирту.

Кровь заиграла в нем и, вытащив из кармана пачку ассигнаций, он бросил их на стол и послал собутыльников за закуской и новыми бутылками. Сдерживающие центры уже не действовали, и всё пошло по старому: остановить его было невозможно.

Начальник прииска выполнил своё обещание отцу, уволив Гену с работы. Попрощавшись с нами, он отправился домой. Из Якутска мы вскоре получили от него письмо, в котором он сообщил нам, что доволен возвращением под родительский кров, не пьёт больше, устроился на работу и собирается жениться.

 

6. В Берлаг

В худых, заплатанных бушлатах,

В сугробах, на краю страны —

Здесь было мало виноватых,

Здесь было больше — без вины.

Тут был и я… Я твёрдо помню

И лай собак в рассветный час,

И номер свой — пятьсот четвёртый,

И как по снегу гнали нас…

Я не забыл: в бригаде БУРа

В одном строю со мной шагал

Тот, кто ещё из царских тюрем

По этим сопкам убегал.

А. Жигулин

Летом 1951 года Берлаг добрался до самых отдалённых приисков Колымы, и на Скрытый тоже пришел приказ о немедленной отправке туда всех политзаключённых с особым предписанием в личном деле: «Использовать только на общих работах».

 

Некоторые из них работали на нашем прииске горняками, горными мастерами по опробованию, технарядчиками, бухгалтерами, фельдшерами. Держали их на этих должностях, так как они добросовестно работали по двенадцать-пятнадцать часов в сутки без выходных дней, знали хорошо своё дело, зачастую выполняли работу нескольких вольнонаёмных.

Тем не менее, приказ надо было выполнять, хотя некоторым заключённым оставалось менее года до освобождения из лагеря. Туда же в Берлаг перевели и оставшихся в живых каторжан с рудника Бутугычага, когда каторжные работы были отменены в нашей стране. На рудник в Берлаг попал и Василенко. Он был уже немолод, с больным сердцем и гипертонией.

Работа на руднике была не легче, чем на прииске, а режим значительно строже. Все заключённые были обезличены, на одежде носили номера, хорошо заметные издали и по которым их различали вохровцы и лагерное начальство.

Но в Берлаге не было блатных, бессовестно обиравших фраеров, и было больше порядка. В амбулатории рудника Иван Петрович сказал, что на прииске работал фельдшером.

Взять его на эту должность не могли, но и на тяжёлые работы не посылали. Большей частью он был освобождён от работы по болезни, часто помогал фельдшеру санчасти.

Когда Иван Петрович освободился из лагеря и ему предложили выбрать место жительства в «вечной ссылке» на Колыме, он предпочёл прииск Скрытый, где его знали и ценили, где у него было много друзей.

Во время отправки политзаключённых в Берлаг, Ивану Лукичу оставалось с зачётом отработанных рабочих дней немногим больше месяца и, чтобы не отправлять в другой лагерь, медики положили его на время в стационар. После освобождения из лагеря он продолжал работать топографом в маркбюро.

 

7. Рабочий маркшейдерского бюро

И мы нелёгкий крест несли задаром

Морозом дымным и в тоске дождей,

Мы, как деревья, валимся на нары,

Не ведая бессонницы вождей...

Дымите тыщу лет, товарищ Сталин,

И пусть в тайге придётся сдохнуть мне,

Я верю: будет чугуна и стали

На душу населения вполне.

Ю. Алешковский

Рабочим у меня был Фёдор Иванович Раченя или, как все его звали на прииске — дядя Федя. До ареста он жил в небольшом селе Каменец-Подольской области недалеко от государственной границы с Польшей. В школе ему учиться не довелось, и он едва умел читать и писать печатными буквами.

С детства Федя познал тяжёлый труд крестьянина на своем небольшом участке земли, рано женился, родились двое малышей. С коллективизацией жизнь на селе, как и в городах, резко ухудшилась. Но Федя — здоровый двадцатипятилетний деревенский парень — работал добросовестно и в колхозе, и на своём участке и кое-как сводил концы с концами.

В начале 1938 года волна репрессий докатилась и до его села, и подозрительно хорошо живший Федя, обвинённый в шпионаже, попал в «Ежовы рукавицы». С десяткой лагерного срока его отправили в Дальстрой на недавно открывшийся в ЗГПУ прииск Линковый, где он работал в шахтной бригаде.

На Колыме, как это делалось и на материке, первое время пробовали оттаивать подземные пески пожогами, бутом — нагретыми на кострах камнями — или паром при помощи пойнтов (металлических трубок), в которые пар подавался по шлангам из бойлера.

Чаще же всего для оттайки золотоносных песков жгли дрова у груди забоя, прикрывая его от выработанного пространства железными листами. Но колымская вечная мерзлота плохо поддавалась огню, дневная уходка забоев не превышала трёх-четырёх дециметров, пожирая огромное количество леса, запасы которого на Колыме были ограничены. Решили перейти на буровзрывные способы разработки песков.

 

Техника в то время была примитивная, бурильных молотков и компрессоров ещё не было, и в первые годы, когда в шахте работал дядя Федя, на Линковом шпуры сравнительно небольшой глубины проходили в мерзлой породе ломами вручную. Это была самая тяжёлая работа. После проветривания забоя взорванный грунт грузили лопатами в тачки и по трапам отвозили к находившемуся у ствола шахты бункеру.

Здоровый от природы и приученный с детства к тяжёлому физическому труду, дядя Федя долго держался. Казалось, ни тяжкая работа, ни скудное неполноценное питание не могли сломить его. Но через два года у него появились боли в области сердца, одышка, отёки на ногах, и он понял, что полностью выдохся и шахтерский труд ему уже не осилить. К тому времени резко ухудшилось питание заключённых, а нормы выработки увеличили. Всё чаще приходилось ему обращаться в санчасть за освобождением.

Доходягой, с пороком сердца, с явными признаками цинги и пеллагры Федя надолго попал в больницу на Двойной, затем «сактированный» по состоянию здоровья — в полустационар. Там, валяясь на голых нарах, он быстро съедал свою четырёхсотграммовую пайку хлеба и всё думал, как бы выбраться из злосчастного места.

Один из его напарников по шахтному забою — бывший садовник, старик по лагерным меркам убедил начальство прииска в возможности выращивать овощи на Колыме с её коротким прохладным летом. Действительно, недалеко от Сусумана на совхозных огородах сажали капусту, репу, турнепс. В это время Линковый уже объединили с приисками Скрытым и Топким, и возле посёлка Перевалки недалеко от реки Берелёха выбрали участок для экспериментального огорода.

Когда дело наладилось и стало ясным, что огород может приносить немалый урожай, его расширили и окружили колючей проволокой, а садовнику дали в помощники дядю Федю.

Вначале по слабости он выполнял лишь обязанности ночного сторожа, но затем, подкрепившись рабочей пайкой и плодами огорода, стал полноценным работником сельхозучастка. Вскоре он так поправился, что, когда к началу промывочного сезона медкомиссия из Сусумана приезжала обследовать полустационары на предмет использования доходяг на горных работах, нарядчик говорил ему:

— Смотри, не попадайся на глаза начальству! А то «заметут» на полигон или промприбор.

Освободившись из лагеря, дядя Федя стал работать плотником в стройцехе, но с больным сердцем эта работа оказалась ему уже не под силу, и он перешёл на мой горный участок рабочим маркшейдера. Ходил на съёмки, замеры горных выработок, заготовлял чопы («пробки»), забивал их в шпуры в кровле подземных горных выработок для закрепления в них маркшейдерских знаков («точек»). При производстве подземной теодолитной съёмки вешал на точки отвесы, держал конец рулетки при измерении длины сторон теодолитного хода и при съёмке лав.

Для замера открытых горных выработок в конце месяца производилась нивелировка полигонов по квадратной десятиметровой сетке, и дядя Федя изготовлял из строительной дранки колышки для разбивки сетки, «бегал» во время съёмки с нивелирной рейкой. У рабочего маркбюро было довольно много свободного времени в то время, когда маркшейдер занимался камеральными работами.

Как почти все политические дядя Федя не мог выехать на материк и вызвал на Колыму семью, а сам тем временем построил небольшой дом. После XX съезда КПСС и реабилитации дядя Федя выехал с женой на материк, поселился в деревне, купил дом, завёл огород, домашних животных, но больное сердце всё чаще давало себя знать, и прожить на свете ему суждено было уже недолго.

 

8. Учёба

Учись, мой сын: наука сокращает

Нам опыты быстротекущей жизни…

Учись, мой сын, и легче и яснее

Державный труд ты будешь постигать.

А. Пушкин

По вечерам мы с Иваном Лукичем продолжали штудировать книги по маркшейдерскому искусству, геодезии и горному делу. Изучить специфику горных работ на Колыме нам помогли учебные пособия: «Геология россыпей», «Разработка россыпей подземным способом» и «Обогащение россыпей», выпущенные Магаданским книжным издательством для учащихся курсов и работников приисков: горных мастеров, геологов, обогатителей, механиков, электриков, нормировщиков и экономистов.

 

На курсах в Магадане по ним обучались вольнонаёмные договорники, не имевшие горной специальности, но окончившие неполную или полную среднюю школу. К тому времени в Магадане открылся горно-геологический техникум и филиал ВЗПИ, одним из первых выпускников которого был Гроссман, закончивший строительный факультет. Но для нас с Лукичем институт был закрыт.

Летом 1952 года на приисках стали набирать учащихся на открывавшееся в Магадане заочное отделение горно-геологического техникума. Заместителю директора по заочному отделению М. Трапезной удалось добиться у начальства разрешения приёма на отделение и бывших заключённых, в том числе и вечноссыльных, успешно работавших на горных предприятиях Колымы на горнотехнических должностях, но не имевших специального образования.

На заочном отделении техникума было три специальности: горняков, геологов и экономистов. Окончивших неполную среднюю школу принимали на пятигодичный курс обучения, полную среднюю — на трёхгодичный. Среди последних были и окончившие несколько курсов института. Я отослал в Магадан свою зачётную книжку Одесского университета. Меня, так же как и Ивана Лукича, приняли на трёхгодичный курс обучения.

Однако через полгода в учебной части техникума разобрали, что печати в моей зачётной книжке с короной и на румынском языке, и признали её недействительной. В архиве Одесского университета остался мой аттестат зрелости, копию которого выслали в техникум, и вопрос был решён положительно, хотя аттестат зрелости у меня тоже был румынским.

В районных центрах Магаданской области, в том числе и в Сусумане, были организованы учебно-консультационные пункты (УКП), через которые мы получали из библиотеки техникума учебники, методические пособия и контрольные задания, высылали в техникум выполненные нами работы.

Для студентов первого курса, обучавшихся по трёхгодичной программе, в Сусумане был организован трёхнедельный семинар с отрывом от производства, на котором мы изучали материалы XIX съезда партии и прослушали несколько лекций по горному делу и начертательной геометрии.

Больше всего занятий было по высшей математике, которой мы занимались по четыре-шесть часов в день. В средней школе в то время элементы высшей математики не изучали, и преподаватели Сусуманской средней школы не пожелали вести этот курс на нашем семинаре, тем более что провести его нужно было в сжатые сроки. Узнав, что я закончил два курса физмата, занятия по высшей математике: по аналитической геометрии на плоскости и по основам матанализа поручили вести мне.

Жили мы в Сусуманском доме отдыха, там же питались. У меня было поражение в правах на пять лет, я не являлся членом профсоюза и не имел право на льготную путёвку в дом отдыха, а полная стоимость её значительно превышала мою «узкоколейную» зарплату. Как не имеющему специального образования, да ещё и ссыльному, мне была назначена минимальная зарплата. Кроме того, как «поражённый в правах», я не получал надбавок, которые для вольнонаёмных договорников с пятилетним стажем работы в Дальстрое равнялись ста процентам основного оклада.

Не получал я и «выслуги лет», дополнительно составлявшей, также в зависимости от стажа работы на Колыме, до тридцати процентов оклада.

Однако на этот раз вопрос об оплате путёвки был как-то решён без существенного ущерба для моего кармана. Я поселился в Сусуманском доме отдыха и наслаждался его комфортными условиями.

 

9. Мастера горного дела

Повсюду знания предшествуют свободе,

Без знания сама свобода не прочна;

Укореняется ль когда-нибудь она

В подавленном невежеством народе?

Ю. Допельмайер

Среди учащихся техникума наиболее способным и знающим был Виктор Васильевич Иванов. До войны он отлично окончил два курса электромеханического факультета Ленинградского политехнического института.

Летом 1941 года в преддверии надвигавшейся войны студентов института послали на военные сборы в Западную Белоруссию к границам территории, контролируемой нацистской Германией. Здесь их застала война, стремительное окружение противником, плен, концлагерь для военнопленных, в котором наши воины сотнями умирали от тяжёлой работы, побоев, голода и болезней.

 

Как-то в концлагерь зашёл немецкий офицер и спросил, есть ли среди пленных механики или автослесари. Виктор Васильевич с детства интересовался автомобилями, мотоциклами и другими машинами; и теперь решил, что с учётом своего обучения в институте сможет освоить эту специальность, и выдал себя за механика, осознавая, что концлагерь обрекает его на верную гибель. Иванова взяли в авторемонтную мастерскую. О том, чтобы не справиться с незнакомой ему работой, не могло быть и речи, и он с утра до вечера изучал, разбирал и собирал, даже без особой надобности, механизмы и двигатели и вскоре почувствовал себя специалистом. Однако на первых порах не всё было гладко. Однажды привезли ему для ремонта машину незнакомой конструкции. Виктор Васильевич осторожно разобрал двигатель, осмотрел его, почистил, смазал, затем снова собрал, но машина не заводилась. Тогда он прицепил её к трактору и стал безуспешно гонять по двору: машина заводиться не хотела.

Немец-механик долго смотрел на него, потом подошел и спросил:

— Ты что делаешь? У этой машины калоризаторный двигатель. Чтобы её завести, нужно предварительно прогреть паяльной лампой металлическую грушу, соединенную с камерой сгорания двигателя.

Исправив свою оплошность, Виктор Васильевич попросил немца никому не рассказывать об этом эпизоде. Впоследствии немец при встрече с ним, улыбаясь, спрашивал:

— Ну как, всю технику освоил? Ещё помочь не надо?

Мать Виктора Васильевича работала до войны преподавательницей немецкого языка в одном из ленинградских вузов, и Виктор с детства изучал немецкий, а школьником, как только у него стали появляться деньги, стал покупать немецкие книги и вскоре свободно читал их без словаря. В Германии он быстро освоил и разговорную речь.

В автохозяйстве Виктор Васильевич проработал до прихода Красной армии, когда война уже заканчивалась. За плен и работу у нацистов он получил без суда шесть лет ссылки и попал на Колыму на прииск Стахановец.

В первые годы ссыльные жили в таких же бараках, как и заключённые. Большая часть из них работала на общих работах и «доходила», так как питание не отличалось от лагерного. Виктор Васильевич решил попытаться устроиться на работу в ПТЧ.

Неприветливо встретили его работавшие там нарядные дамы — жёны офицеров и договорников, когда худой и оборванный, в своей поношенной телогрейке, ватных брюках и подшитых резиной от транспортерной ленты стёганых ватных бурках пробирался он между столами вольнонаёмных сотрудников в кабинет начальника ПТЧ.

Без энтузиазма встретил его и начальник.

— Ладно, — сказал тот, разглядывая его «зачётку» политехнического института. — Переговорю с начальством. Понадобишься: пригласим.

Виктор Васильевич уже собрался устраиваться в экскаваторно-бульдозерный парк, когда неожиданно нарядчик вызвал его и направил в контору — в ПТЧ. Иванова усадили за столом в конце комнаты и дали работу, в основном — чертёжную. Первое время руки его отказывались хорошо чертить, но затем навыки вернулись, и он уже стал просить, чтобы ему прибавили работы.

Вскоре на прииске появился новый главный инженер. Он обошёл все отделы и особенно внимательно стал присматриваться к сотрудникам ПТЧ. Равнодушно пройдя мимо дамочек, остановился возле Виктора Васильевича и спросил:

— У вас какое образование?

Выслушав ответ, он пригласил его к себе в кабинет. Усадив за стол для посетителей, главный инженер вызвал дневального конторы и распорядился перенести стол Иванова в свой кабинет и поставить у окна. Потом некоторое время ещё просматривал папки, планы и бумаги — проект горных работ, составленный его предшественником, над чем-то размышлял и, наконец, сказал дневальному:

— Бросай-ка всю эту писанину в печку!

Дневальный удивлённо посмотрел на главного.

— Бросай, бросай! Ничего другого эти бумаги не заслуживают. Может быть, хоть в кабинете станет теплее.

Когда стол был очищен от хлама, главный инженер сказал Иванову:

— Вот теперь начнем составлять проект заново. Времени у нас в обрез: через два месяца проект должен быть закончен. Работать будем вдвоём до позднего вечера без выходных, не считаясь со временем.

Затем вызвал главного маркшейдера и старшего геолога:

 

— Чтобы через два дня у меня на столе были пополненные на конец промывочного сезона сводные планы горных работ с нанесёнными границами балансовых и промышленных запасов золота для составления проекта на следующий год. Остальные планы и разрезы будете приносить по мере надобности.

Виктор Васильевич приходил на работу в восемь часов утра, когда в конторе кроме дежурного ещё никого не было, в час уходил вместе с главным инженером на обед, в шесть часов — на ужин, и возвращался после ужина снова на свое рабочее место. Главный инженер приходил вечером часов в восемь и сидел до одиннадцати-двенадцати часов ночи.

Днем и по вечерам в кабинет главного инженера заходили технические работники прииска и участков. Главный инженер разговаривал с ними, не отрываясь от проекта. Свои черновики и наброски он передавал Виктору Васильевичу для вычерчивания начисто планов, для расчётов, составления таблиц, документов.

В соседней комнате дамочки являлись на работу к десяти часам, обсуждали свои женские и другие дела, уходили на обед на два-три часа, мало интересуясь производством. Мало интересовались своими работниками и главный инженер, и начальник ПТЧ.

Главный инженер внимательно просматривал работу Виктора Васильевича, иногда делал замечания, но всегда оставался довольным и, когда через два месяца проект был завершён, сказал:

— Вот теперь вы знакомы с горными работами по бумагам. Чтобы стать настоящим специалистом, вам надо ознакомиться с ними на производстве.

И Виктор Васильевич не упускал свободной минуты, чтобы побывать в шахте, на полигоне, на промывочном приборе.

В период строительства новых промприборов и во время промывочного сезона Иванов работал уже обогатителем, проектируя новые промприборы и следя за тем, чтобы как можно меньше золота уходило в хвосты промывки, чтобы самородки не попадали в галечный отвал; замечал недостатки в технологическом процессе промывки, старался усовершенствовать обогатительный процесс.

В следующем году, когда отдел обогащения был расширен и на прииске появилась шлихообогатительная установка, Иванова назначили главным обогатителем прииска.

Через шесть лет срок ссылки у Виктора Васильевича истёк, и он получил паспорт c ограничением мест проживания, но о выезде на материк не было речи.

Вместе с другими бывшими ссыльными его закрепили за Дальстроем и направили на прииск имени Фрунзе. Здесь заключённых не было и организация труда, горное оборудование и механизация работ были на значительно более высоком уровне. Бывшие ссыльные, теперь уже вольнонаёмные, получавшие неплохую зарплату, старались совершенствовать свой труд.

Начальник прииска Илья Хирсели — горный инженер с большим опытом работы в качестве главного инженера прииска — стремился максимально механизировать труд забойщиков на своем предприятии.

Если на других приисках, где работали заключённые, всё ещё загружали золотоносные пески в короба лопатами и отвозили к стволу мускульными усилиями по ледяной дорожке на санках, то на прииске имени Фрунзе пески из забоя к штреку транспортировались при помощи электрической скреперной установки, а по штреку — при помощи качающегося, скребкового или ленточного конвейеров или тоже скрепером.

Бурильные молотки в лавах шахтёры не держали в руках, а закрепляли на распорных колонках, установленных на небольших салазках, которые передвигались вдоль забоя с помощью электрической лебедки и троса, периодически подтягивавших салазки с бурильными молотками вдоль забоя. После передвижки салазки с перфораторами вновь закреплялись с помощью распорных колонок на соседнем участке забоя.

Больших успехов бригады добились и при проходке штреков: за сутки подвигание забоев в них достигало десяти и более метров. Во время проходки штреков грунт транспортировался также с помощью скреперной лебедки.

Обуривали забой сразу два бурильщика. От шурфа, над которым устанавливался вентилятор «Проходка», непосредственно к забою протягивались брезентовые вентиляционные трубы. Сразу после взрыва включался вентилятор и один из забойщиков в противогазе закреплял у забоя хвостовой блок троса скреперной установки. После этого скреперист оттаскивал грунт от забоя на десять-пятнадцать метров, забойщики перемещали хвостовой блок на пять-десять метров ближе к руддвору и закрепляли там на деревянной распорной стойке. Сразу же после проветривания забоя бурильщики приступали к его обуриванию, а скреперист продолжал транспортировать пески из штрека в бункер, расположенный у ствола шахты. К каждому забою был прикреплён взрывник.

 

Забойщики всегда значительно перевыполняли нормы выработки, хорошо зарабатывали, прилично питались и одевались, приобрели неплохую мебель и радиолу. Многие из них помогали своим родным на материке, а кое-кто вызвал семью на прииск, приобрёл хату или поселился на частной квартире.

Холостые часто по переписке находили себе на материке невест и вызывали их на Колыму. Для невест всегда находилась на прииске работа, и ещё недавно незнакомые люди вскоре становились близкими и создавали дружную семью.

Кроме бывших ссыльных на прииске жили и освободившиеся из лагеря блатные, нигде не работавшие и ведшие паразитический образ жизни. Банда не раз нападала на общежития бывших ссыльных и грабила их.

Но однажды ссыльные встретили бандитов забурниками и ломами и так избили их, что воры вынуждены были обратиться в бегство. Гражданская война урок с шахтерами была бандитами проиграна.

— Нас здесь больше, и вам с нами не справиться. Лучше убирайтесь отсюда по добру по здорову, — заявили им горняки.

И блатные больше не трогали политических, а многие перебрались на другие прииски или в Сусуман.

Новый начальник прииска сразу оценил знания, производственную сноровку, работоспособность и пытливый ум Иванова. Виктор и здесь работал главным обогатителем, и к нему Хирсели обращался для обсуждения производственных вопросов, а иногда и за советом, чаще, чем к главному инженеру прииска.

На большинстве приисков начальниками были военные или гражданские чиновники («горные директора административной службы»), не имевшие специального образования и мало разбиравшиеся в горном деле — кроме очередной «накачки» от них нечего было ожидать. Там же, где начальниками приисков были опытные инженеры, они всегда чувствовали пульс производства и держали рычаги управления в своих руках. Таким был и Хирсели.

Стремясь к совершенствованию горного производства, в частности обогащения песков, Горное управление Дальстроя объявило конкурс на лучшую конструкцию самородкоуловителя. Виктор Васильевич тоже принял в нём участие. Его конструкция была признана лучшей, и ему присудили первую премию. Так он стал сразу известен в технических кругах Магадана и на приисках.

 

10. Главный инженер

Вперёд, забудь свои страданья

Не отступай перед грозой, —

Борись за дальнее сиянье

Зари, блеснувшей в тьме ночной!

Трудись, покуда сильны руки,

Надежды ясной не теряй,

Во имя света и науки

Свой честный светоч подымай!

С. Надсон

Евгения Ивановича Богданова арестовали перед окончанием института — во время подготовки к защите дипломного проекта. Привезя на Колыму ещё при Берзине, его оставили в Магадане, где он работал в Дальстройпроекте, занимаясь вопросами обогащения россыпей. Много сделал он для создания современных промприборов, для совершенствования технологии промывки песков, был одним из авторов выпущенной Магаданским книжным издательством книги «Обогащение россыпей».

После освобождения из лагеря его направили главным инженером на прииск «Верхний Ат-Урях» СГПУ.

В те годы при разработке россыпей открытым способом на приисках Колымы тачечная доставка песков по деревянным трапам мускульными усилиями заключённых постепенно заменялась послойной бульдозерной разработкой и подачей их в бункер промприбора. Вскрыша и перемещение в отвал торфов также осуществлялась при помощи бульдозеров, тракторных скреперов и экскаваторов. Малопроизводительные шлюзовые приборы уступали место скрубберным.

Однако ферма промприбора (несущая конструкция его) оставалась деревянной. Это требовало каждый раз при перестановке прибора на новое место проектировать и возводить деревянную ферму промприбора заново — с учётом рельефа местности. Всё это приводило к большим затратам леса и труда строителей и горняков: к дополнительной работе плотников, слесарей, электриков, грузчиков.

 

В Горном управлении объединения «Северовостокзолото» было решено создать цельнометаллические разборные промприборы, допускающие многократное использование их в новых условиях и при другом рельефе местности без использования леса. В Магадане в ЦКБ (Центральном конструкторском бюро) была создана довольно многочисленная группа сотрудников по проектированию цельнометаллических промприборов, и вскоре на прииски стали поступать для разных условий промывки песков новые промприборы различной конструкции и производительности.

В это же время на прииске Верхний Ат-Урях Е. И. Богдановым был спроектирован и под его руководством изготовлен в механическом цехе прииска высокопроизводительный цельнометаллический прибор с высоким уровнем обогащения песков. Все детали промприбора были рассчитаны на прочность и долговечность, тщательно продумана технология сборки его. С этой целью на головке промприбора был установлен подъёмный кран, позволявший производить сборку и разборку механизмов прибора без помощи автокрана.

Но наиболее совершенным узлом промприбора был разработанный Богдановым опорно-звеньевой стакер (отвалообразователь) для разгрузки в отвал хвостов промывки — гальки.

Идея механизма была взята из конструкции стакера драги — небольшого ленточного транспортера, расположенного на корме плавучего снаряда. С его помощью хвосты промывки (галька) укладывались в отвалы на отработанном драгой участке полигона (разреза). Во время работы драга «шагает» при помощи двух опускающихся на дно разреза свай, разворачиваясь попеременно вокруг каждой из них для отработки забоя по ширине. Разворот осуществляется при помощи носовых маневровых лебедок и боковых канатов, концы которых закрепляются на борту разреза. С перемещением драги галечный отвал захватывает всё новые, отработанные ранее участки разреза.

Но промприбор на полигоне неподвижен, и у Богданова возникла идея размещения отвала на большой площади с помощью разворота стакера и периодического наращивания ленточного транспортера.

Ранее уборка гальки на промприборах производилась в вагонетках, двигавшихся по рельсовым путям: в плоский отвал мускульными усилиями заключённых или в конусный (террикониковый) отвал при помощи электрической лебёдки.

В конструкции Богданова галька из скруббера промприбора попадала в небольшой приёмный бункер, связанный с коротким наклонным ленточным конвейером, нижний конец которого мог поворачиваться вокруг вертикальной оси, проходящей через центр загрузки приёмного бункера, а верхний — перемещался по дуге окружности, разгружая в отвал хвосты промывки. Конец звена транспортёра во избежание провисания натягивался тросом, соединённым с головкой прибора.

Когда гребень отвала поднимался до уровня консольного участка транспортёра, на вершине отвала по дуге окружности укладывался немного изогнутый в плане рельс; и теперь уже конец транспортёра при помощи двухребордного ролика перемещался по рельсу, а транспортёр удлинялся ещё на одно звено, и укладка гальки производилась в новый отвал, расположенный параллельно старому. Обычно процесс наращивания транспортёра повторялся три-четыре раза, захватывая необходимую площадь под галечный отвал.

Ленточный транспортёр требовал меньшей затраты энергии, был менее металлоёмок, проще обслуживался и, главное, позволял значительно повысить производительность промприбора и труда на нём.

Разгорелась дискуссия по поводу достоинств приборов конструкций ЦКБ и Богданова, и приказом главного инженера Дальстроя была создана комиссия для детального изучения вопроса.

А тем временем отдел кадров СГПУ поставил вопрос о замене главного инженера прииска Верхнего Ат-Уряха, так как у Богданова не было диплома об окончании вуза. Евгений Иванович, взяв очередной отпуск, выехал на материк и с отличием защитил диплом.

Магаданская комиссия признала прибор Богданова лучшим по всем показателям и решила приступить к серийному изготовлению его на Оротуканском заводе горного оборудования. Она же рекомендовала снабжать все промприборы опорно-звеньевыми стакерами конструкции Богданова.

После XX съезда КПСС Евгений Иванович был реабилитирован, его приняли в партию и назначили начальником Дальстройпроекта. Он защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертации, за многочисленные изобретения ему присвоили звание «Заслуженный изобретатель РСФСР».

В дальнейшем Богданов покинул Дальстрой, но до конца своих дней не порывал с ним связей. Работал в Ленинграде заведующим кафедрой в СЗПИ (Северо-западном заочном политехническом институте), был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР.

 

11. Золото Колымы

На злато променял ту власть, которой свет

Внимал в немом благоговенье.

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы;

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

Твой стих, как Божий дух, носился над толпой

И отзвук мыслей благородных

Звучал, как колокол на башне вечевой

Во дни торжеств и бед народных.

М. Лермонтов

Со второй половины тридцатых годов Магаданская область стала основным источником добычи золота в СССР. Здесь были самые богатые месторождения с самым высоким содержанием металла в россыпи. Но добыча его в условиях вечной мерзлоты давалась тяжёлым трудом, несмотря на постепенную механизацию горных работ.

В пятидесятых годах на приисках стали внедрять и старательскую добычу металла. Старателям давали небольшие участки со сравнительно низким содержанием золота, обеспечивали не лучшей техникой. Иногда им удавалось отыскать старые шурфы с высоким содержанием золота, но это случалось редко. И всё же старатели зарабатывали значительно больше, чем рабочие горных участков прииска. Объяснялось это не столько упорным трудом свободных тружеников и отсутствием многочисленного чиновничье-бюрократического аппарата, сколько сдачей ими в золотоприёмную кассу прииска перекупленного, часто ворованного, золота.

Жителям приисков за исключением работников, связанных непосредственно с добычей драгоценного металла, таких как геологи, горные мастера, обогатители и опробщики, разрешалось сдавать золото намытое лотками. За это им выдавали талоны на получение в приисковых магазинах дефицитных товаров: спирта, чая, папирос, консервов, промышленных товаров, но платили за сданный металл мало.

Если золото, добытое промышленным способом, обходилось государству в 20 – 25 рублей за грамм, а старателям артели платили 18 рублей, то золотоискателям-любителям — всего лишь 4 рубля, а за самородки — даже 2 рубля за грамм, ещё меньше платили заключённым. Поэтому с организацией старательских артелей приток золота от частных лиц резко сократился. Это золото сманивали старательские артели и сдавали в золотоприёмную кассу прииска по более высокой цене.

И всё же большая часть сданного артелями золота была ворованной съёмщиками металла с промприборов, часто при участии бригадиров, горных мастеров и охранников. Так как государство платило добытчикам золота значительно меньше, чем получало от реализации его на рынке, в накладе оно не оставалось, несмотря на интенсивное воровство металла с промприборов.

Немало золота уходило на материк к ювелирам, стоматологам — зубным протезистам — и даже за границу, что рассматривалось как тяжкое преступление. При посадке в самолет уезжающих на материк, как правило, не обыскивали, однако некоторых пассажиров (подозрительных) проверяли и часто находили у них драгоценный металл.

Главный инженер прииска Беличана Мансуров считался одним из лучших специалистов горного дела в ЗГПУ. На его прииске всегда испытывались новые машины и механизмы, передовые методы разработки россыпей. Не раз приезжал он с докладами и лекциями на наш и другие прииски горного управления, где всегда собиралась многочисленная аудитория — работники горного производства.

С женой и сыном он отправился в отпуск в собственном ЗИМе. Сначала поехал в Якутск по Кулинской трассе, проложенной на склоне сопки вдоль реки Кулу — левого притока Колымы, а далее намеривался объехать центральные районы и юг страны. Перед отъездом к нему подошёл слесарь одной из шахт и попросил, если будет в Ленинграде, заехать к родителям, живущим недалеко от города.

Мансуров побывал у них в гостях, и его поразила роскошь, в которой жили родители слесаря. Во дворе он увидел новенький «ЗИМ» и «Победу». Двухэтажный особняк был обставлен дорогой мебелью, антикварными предметами искусства, на стенах — картины известных мастеров. Около недели он прожил в роскоши и довольстве.

 

Но надо было возвращаться на прииск. Перед отъездом родители передали сыну тридцать тысяч рублей.

— По почте не хочется пересылать, — объяснили они.

По дороге на Колыму главный инженер всё думал о роскоши, о которой он не мог даже мечтать после долгих лет работы на Колыме. Приехав на прииск, он передал деньги и привет от родителей. И слесарь тут же предложил ему сотрудничать в доставке золота на материк. Окончательного ответа Мансуров не дал, но слесарь уловил его настроение и понял, что главный инженер уже заражён «золотой лихорадкой» и что на его сотрудничество можно рассчитывать. Место главного инженера на Беличане было занято, и Мансурову предложили такую же должность на другом прииске, на котором главный инженер вскоре должен был уехать в отпуск. Сразу он согласия не дал:

— Я должен ознакомиться с прииском. Он далеко от Сусумана, работает плохо, план не выполняет. Поднять его — дело непростое. Поезжу по приискам, осмотрюсь. Может быть, для ознакомления с прииском пойду сначала заместителем главного инженера или начальником ПТЧ.

Мансуров ездил по приискам, заходил к начальникам приисков, главным инженерам, но искал он не работу. У него были адреса и фамилии людей, у которых он мог скупить золото по сходной цене. Он даже нанял шофёра для своей машины.

Поведение его было слишком подозрительным, и во время одной из таких поездок бывшего главного инженера задержали. В тайнике его машины обнаружили 18 килограммов золота.

— Это не моё! Я вижу его впервые. Может быть, это золото шофёра, — стал оправдываться Мансуров.

— Моих полтора килограмма: за работу получил, и чтоб помалкивал, — разъяснил «шофёр».

Это был сотрудник МВД.

За машиной родителей слесаря тоже следили. Недалеко от финской границы её нашли, но она была пуста — хозяева, почувствовав слежку, покинули автомобиль и скрылись, возможно, за границей.

Арестован был Мансуров, слесарь прииска Беличана и ещё несколько человек, причастных к скупке или переправке золота на материк. Мансуров получил 16 лет ИТЛ, отбыл срок «от звонка до звонка», работая всё время в Магадане. Его ценили как хорошего инженера и рационализатора.

Выйдя из лагеря, он как-то встретил на улице города своего старого знакомого и коллегу — бывшего главного инженера прииска Фрунзе Виктора Иванова, работавшего в то время заместителем начальника Энергоуправления.

— Вы, вероятно, уже доктор? — предположил Мансуров.

— Даже не фельдшер, — отшутился Иванов.

Виктор Васильевич не защитил ни докторской, ни даже кандидатской диссертации, хотя мог бы сделать и то и другое. Его пытливому уму было близко всё, что расширяло его кругозор и служило совершенствованию производства, на котором он работал.

У него было много изобретений и рационализаторских предложений по автоматизации и повышению эффективности работы горных машин и механизмов, но он редко тратил время на публикацию результатов своих исследований и не думал о получении научных степеней и учёных званий.

А сколько золота ушло на материк и за границу! У нас на прииске был заключённый Давиташвили с двадцатилетним лагерным сроком, бывший начальник погранзаставы в Грузии, содействовавший переходу за границу — в Турцию — контрабандистов с золотом, драгоценностями, старинными иконами и предметами антиквариата.

Несколько раз на нашем прииске задерживали преступные группы, занимавшиеся скупкой и доставкой золота на материк. Одной из таких воровских шаек было похищено или перекуплено и переправлено на материк более шестидесяти килограммов золота.

Для борьбы с хищением золота в шестидесятых годах был принят закон, по которому за хищение и вывоз на материк более килограмма золота предусматривалась смертная казнь.

 

12. На заочном отделении

С одним желаньем и думою одною

Со всех концов родной своей страны

Мы собралися дружною семьёю,

Мы все учиться мастерству должны.

Из песни

Магаданский горно-геологический техникум заботился о своих учащихся: нам высылали учебники, методические пособия, контрольные задания, темы курсовых работ. В методических пособиях объяснялось, как следует готовиться к предстоящей сессии: прежде чем приступить к выполнению контрольных заданий необходимо изучить соответствующие параграфы учебника и ответить на все вопросы, помещённые в конце раздела.

Однако вскоре мы убедились, что эти рекомендации методистов для заочников, работающих по восемь-десять часов в шахте, не подходят. И мы стали сразу же приниматься за выполнение контрольных заданий, попутно изучая материал учебника по возникавшим вопросам. Но и это было многим не под силу, так как большинство заочников имели большой перерыв в учёбе, пробелы в знаниях и не были приучены к добровольному, постоянному, кропотливому труду.

Проверенные контрольные работы из Магадана пересылались в Сусуманский УКП. Часто заведующая Авксентьева, отметив у себя зачёт выполненного контрольного задания и сообщив об этом автору его, через горняков, приезжавших в Сусуман с приисков, передавала работу другим заочникам для «творческой переработки». Это было возможно, так как число вариантов контрольных заданий было ограничено или был всего лишь один вариант.

Обычно первым выполнял контрольные задания Виктор Иванов и всегда добросовестно, тщательно, со знанием предмета. Поэтому его работы шли по кругу и возвращались к нему через месяц-другой помятыми, замасленными, с оторванными обложками.

Почерк у Виктора Васильевича был неразборчивым. Учащиеся не утруждали себя изучением смысла списываемого и часто перевирали оригинал. Так, латинскую букву «U» Виктор Васильевич писал с большим хвостиком впереди, и при творческой переработке контрольных работ по электротехнике у многих она превратилась в букву «M», что озадачило преподавателя, не встречавшего в литературе обозначения этой буквой электрического напряжения. В другой раз, приводя список химических формул, Виктор Васильевич завершил его словами «и т. д.» При творческой переработке этот список закончился записью: «и 49».

 

13. Старые большевики

Или нам жрецы твои солгали,

Что ты кроток, милостив и благ,

Что ты любишь утолять печали

И, как солнце, побеждаешь мрак.

Нет, ты мстишь нам за ничтожный камень,

Нам, в пыли простёртых пред тобой,

Но, как ты, с бессмертною душой!..

Я стою, как равный, пред тобою,

И, высоко голову подняв,

Говорю пред небом и землёю:

«Самодержец мира, ты не прав!»

Д. Мережковский

Григорий Федорович Галактионов был единственным на прииске большевиком с дореволюционным стажем; в молодости вел революционную работу в Кронштадте, был участником гражданской войны, а после её окончания работал по профсоюзной линии в Нижнем Новгороде. Он хорошо знал лидера профсоюзов Михаила Павловича Томского, неоднократно слушал речи Владимира Ильича Ленина, в которых руководитель большевистской партии отстаивал свои взгляды на роль вождей и партий в новом обществе, на построение социализма в отдельно взятой стране, на роль профсоюза, как помощника партии. Никаких соглашений с другими, даже социалистическими партиями, никакой «фракционной деятельности» внутри большевистской партии Ленин не допускал, хотя дискуссии по политическим вопросам при нём проводились регулярно.

 

Во время дискуссии о роли профсоюзов съезд под руководством Томского решил, что политика самой массовой в России организации — профсоюзов — должна строиться независимо от партийных установок, исходя из интересов всех трудящихся. Узнав об этом, Ленин был возмущён. Увидев в этом угрозу раскола в рабочем движении, он потребовал от ЦК партии направить его на профсоюзный съезд. Там он легко переубедил почти весь состав его, что в целях стабильности и быстрейшего роста экономического потенциала страны профсоюзы должны поддерживать все решения авангарда рабочего класса — его партии — и работать под её непосредственным руководством.

На следующий день к Григорию Федоровичу подошёл его знакомый социал-демократ — меньшевик.

— Где же ваша принципиальность, ваши обдуманные решения? — спросил он не без сарказма. — Недавно единогласно проголосовали за одну резолюцию, а через два дня, после выступления Ленина, — за прямо противоположную!

В середине 30-ых годов Григорий Федорович возглавлял областную комиссию советского контроля и обнаружил многочисленные финансовые нарушения, нецелевое использование денежных средств, взяточничество и казнокрадство со стороны ответственных работников облисполкома и обкома партии, в том числе и первого секретаря его. Не хотелось ему верить, что рядом с ним члены одной с ним партии занимаются столь неблаговидными делами, но факты упрямо свидетельствовали об этом. С обвинением в их адрес Галактионов выступил на отчётном собрании. А через день его арестовали.

В то время это был безотказный и самый удобный способ избавиться от своих недоброжелателей, конкурентов или противников.

— Расскажите о вашем участии в Кронштадтском мятеже, — был первый вопрос следователя.

— Не было никакого участия и не могло быть, так как я с восемнадцатого года не был в Кронштадте, а мятеж, как вы знаете, был в двадцать первом.

Как поступил бы Галактионов, если был бы во время мятежа в Кронштадте, он и сам не знал, хотя уже привык к партийной дисциплине, к безоговорочному выполнению решений партии даже в случаях, когда правильность их вызывала у него сомнения.

— Значит, не хотите признаваться? Советую подумать!

Почти месяц Григория Федоровича не вызывали на допрос. Наконец, его вызвали к другому следователю. О Кронштадтском мятеже уже речи не было. Галактионова обвинили в дискредитации партийных и советских органов, клевете на представителей власти. Получив пять лет ИТЛ за свои «преступления», он попал на Колыму на прииск Скрытый, где до освобождения работал бухгалтером.

В лагере его задержали до конца войны. Не имея возможности вернуться в родные места, Галактионов остался на Колыме, работая главным бухгалтером прииска. Иногда на прииск назначали на эту должность вольнонаёмного договорника, а Григория Федоровича оставляли его заместителем, но вся работа ложилась на плечи зама. Когда вольнонаёмные сотрудники отдыхали после рабочего дня, проведённого часто в посторонних разговорах и отлучках с рабочего места, Григорий Федорович вместе с двумя заключёнными бухгалтерами доделывал работу, которую коллектив не выполнил вовремя.

После объединения приисков Скрытого и Широкого Григорий Федорович поселился в центральном посёлке вместе с начальником стройцеха в небольшом домике, состоявшем из довольно просторной комнаты, кухни и тамбура. Когда начальник стройцеха уехал на материк, Григорий Федорович, памятуя о нашем непродолжительном совместном проживании на Скрытом, предложил мне поселиться с ним.

Я с благодарностью принял его предложение. Мне теперь не надо было забираться по вечерам в маркбюро: я мог с удобствами заниматься дома. На прииске к Григорию Федоровичу с одинаковым уважением относились и бывшие заключённые, и вольнонаёмные; его мнением и расположением дорожили, его советами не пренебрегали.

Как правило, политзаключённые связывали все беды в стране со Сталиным, считая что, если бы Ленин был жив, то не было бы голода в тридцатых годах, массовых репрессий, не было бы такой неподготовленности к войне с нацистами. Григорий Федорович, знавший о вожде больше других, как-то в разговоре со мной, сказал:

— Ленин был жестоким человеком.

 

Одержимый идеей переустройства мира в соответствии с передовой марксистской теорией, подталкивая историю в её закономерном развитии, Ленин, захватив власть, растерял заложенные с детства чувства доброты и справедливости к людям, не раздумывая допускал для достижения своих целей ложь, обман, насилие, жестокость, вероломство, считая, что «с волками жить — по волчьи выть», что цель оправдывает средства и все они хороши, если ведут к желанному результату. Жестокими, негативными уроками, вызвавшими в его душе протест и озлобление, были казнь старшего брата, арест сестры, исключение его самого из университета, а затем и ссылка; преследования царским правительством революционно настроенной молодёжи, карательные операции против бастовавших рабочих.

Во время гражданской войны для подавления неприятеля и разрушения старых порядков в стране большевиками широко использовались самые низменные чувства народа и, прежде всего, деклассированных элементов общества: дезертиров, безработных, малоквалифицированных рабочих, безземельных крестьян. Ленин не жалел для осуществления «великих целей» ни себя, ни своих соратников, ни, тем более, своих противников. В борьбе со злом и насилием царского правительства, он сам стал источником зла и проводником насилия.

Несмотря на всё это, у Григория Федоровича сохранились уважение к вождю пролетарской революции — к его уму, образованности, воле и энергии, и уверенность в том, что в тот критический для страны период лишь он один мог направить развитие российской истории в наиболее благоприятное для неё русло, обеспечить порядок в стране. Не мог Григорий Федорович отказаться от своего кумира, перенести крушение веры в него, не в силах был отказаться и от своих юношеских желаний увидеть новую, преображенную Россию.

С именем Ленина он связывал и победы во время гражданской войны, и крутые меры в борьбе с захлестнувшей страну преступностью, беспризорностью, и с не очень значительными успехами в экономике, и с коренными изменениями в народном образовании, в развитии науки и культуры. Фанатически преданный идеям социального переустройства России, разжигая пожар мировой революции, Ленин, обладая огромным авторитетом в партии, всё же не был ни честолюбивым, ни властолюбивым, не искал себе привилегий; был бескорыстен, скромен и непритязателен в быту.

В декабре 1917 года, в связи с захватом власти большевистской партией и опасностью пополнения её карьеристами, по предложению Ленина был введен партмаксимум на зарплату и размер жилплощади для всех членов партии, включая и наркомов, которые не должны были превышать зарплат и жилплощади средних чиновников царской России и капиталистических стран.

Отменены эти нормы были по предложению Сталина лишь в начале тридцатых годов.

Внимательно наблюдая из заграницы за развитием событий в России после свержения царского режима, Ленин понял, что одних демократических свобод, провозглашённых Временным правительством и которыми лишь в малой степени мог воспользоваться простой народ, недостаточно. Разглагольствуя о правах и свободах граждан, Временное правительство не только не избавило народ от нищеты и бесправия, но ввергло страну в хаос, анархию и бандитский произвол. Эйфория, радостное возбуждение от полученных свобод быстро прошли — на первое место выступили трудности жизни. Отказаться от своих привилегий, накопленного богатства в пользу народа Временное правительство не пожелало. Не отказалось оно и от «войны до победного конца», в результате которой рассчитывало получить контрибуции с покорённых стран и территориальные уступки от своих союзников.

За всё это должен был расплачиваться своим благополучием и жизнями простой народ, нуждавшийся в первую очередь в избавлении от тяжкого бремени неподготовленной царским правительством и непопулярной в стране войны; крестьянам нужна была земля, всё ещё находившаяся в руках помещиков; рабочим нужны были нормальные условия труда и быта. Разорение крестьян и нищета рабочих, падение дисциплины в рядах вооружённых солдат создавали угрозу вспышки новой революции, которую нужно было лишь умело возглавить, перевести из хаотического состояния в целенаправленное.

Всё это дало возможность большевикам при поддержке революционных рабочих и солдат легко захватить власть в Петрограде, свергнуть никем уже не поддерживаемое Временное правительство, медлившее по непонятным причинам и с созывом Учредительного собрания, которое смогло бы решить вопрос о власти и снять или ослабить напряжение в стране. Первыми и немедленными декретами Советской власти, провозглашёнными Лениным сразу же после захвата власти в столице, были декреты о мире, о земле и о 8-часовом рабочем дне: о выходе России из войны и о безвозмездной передаче крестьянам помещичьей земли. Были объявлены решения об отмене смертной казни на фронте, о рабочем контроле над производством. Они-то сразу перетянули на сторону большевиков большую часть населения России и обеспечили «триумфальное шествие Советской власти по стране», прежде всего — в её центральных районах.

 

Но избавить Россию от войны и накормить народ так и не удалось. Непримиримо столкнулись интересы пролетариата, крестьянства, буржуазии и интеллигенции. Быстро возрождалась и новая, уже партийная, бюрократия. Вместо мировой разразилась не менее кровавая и длительная гражданская война, поддерживаемая на стороне буржуазии зарубежными государствами — странами Антанты.

Отдав землю крестьянам, большевистское правительство отбирало у них почти весь урожай, чтобы накормить армию и остальную часть населения, оставшуюся без работы или вовлечённую в военное противоборство.

Во время гражданской войны жестокость была со стороны обеих враждующих сторон: массовые расстрелы пленных, захват заложников, террор и грабежи населения. Власть, совершившая хоть раз насилие и убедившаяся в том, что оно принесло ей пользу, как правило, не отказывается от дальнейшего применения силовых методов. После победы большевиков, опьянённых кровавыми бойнями мировой и гражданской войн, сердца их не смягчились: политика насилия продолжалась во всех сферах жизни страны. С особой жестокостью расправлялась новая власть со своими политическими противниками.

Если во время гражданской войны народу приходилось мириться с трудностями, насилием, то после победы революции это вызвало возмущение не только противников большевиков, но и недавних их союзников. Выступления крестьян в Тамбовской, Воронежской, Саратовской и других губерниях против продразверстки и продолжения политики «военного коммунизма» в мирных условиях, восстание кронштадтских моряков против диктатуры коммунистической парии и борьба их за восстановление власти Советов «без большевиков» были жестоко, силой оружия подавлены отрядами Красной армии.

Тем не менее, по словам Григория Федоровича, Ленин допускал критику в свой адрес и иногда исправлял свои непродуманные, скоропалительные решения, как это было, например, во время нэпа, когда Ленин предложил Х съезду РКП(б) заменить продразвёрстку продналогом, обратиться лицом к крестьянину и ремесленнику, обеспечить свободу частной торговле и мелкому хозяйству, допустить конкуренцию между государственными, кооперативными и частными производителями, перейти к новой экономической политике «всерьёз и надолго», с чем ещё совсем недавно был не согласен.

Ленин хорошо разбирался в текущих событиях и политике, но долгосрочного прогноза развития общества сделать не смог. В соответствии с учением классиков исторического материализма он считал, что рабочий класс навсегда останется самым многочисленным и революционным классом общества, что капитализм в погоне за сверхприбылью приведёт к дальнейшему обнищанию трудящихся, к увеличению разрыва между материальным положением владельцев собственности и наёмных рабочих и что разрубить этот гордиев узел можно лишь с помощью мировой пролетарской революции.

Следя за развитием русской революции из-за границы, Ленин вопреки мнениям классиков марксизма решил, что с её помощью можно захватить власть и в такой слаборазвитой стране, как Россия, а уж затем, развивая науку, образование и промышленность, добиться экономического превосходства над капитализмом и перебросить пламя революции на всю планету, прежде всего, в соседнюю Германию. Считая, что это будет в «передовой теории» шагом вперед, он в действительности сделал шаг назад, так как голодная, малограмотная крестьянская Россия не могла служить положительным примером для более сытой Западной Европы и, тем более, для благополучной Северной Америки.

Патриарх русских марксистов — социал-демократ Георгий Валентинович Плеханов — отрицательно отнесся к Октябрьской революции, считая, что в слаборазвитой, нищей России социалистические преобразования невозможны; предрекал, что Советская власть через год превратится во власть одной партии, а лет через десять — во власть одного человека.

Социалистическая революция в России привела к расколу и в социал-демократическом движении. Ошибкой марксистов и Ленина была недооценка роли интеллигенции и утрированно-великая роль рабочего класса, реально способного лишь к выполнению простой или более или менее сложной физической работы. Только работники умственного труда, обладающие глубокими знаниями природы, в состоянии освободить человека от малопроизводительной, неквалифицированной работы. Конечно, даже среди недостаточно грамотных рабочих и крестьян появлялись «самородки»: способные, талантливые люди, оставившие заметный след в производстве, истории, искусстве. Но с развитием науки и повышением уровня образования вклад рабочих в развитие совремённого общества становится все менее заметным.

 

В большевистской теории для интеллигенции, как класса, вообще не нашлось места. Руководители пролетарской революции не поняли, что в основе развития общества лежит наука, культура и производство, создающие условия для благоденствия всего народа, для реализации прав человека не на словах, а на деле.

Ленин не мог предвидеть, что с развитием научно-технического прогресса, капиталистическое производство позволит многократно повысить производительность труда и обеспечить плодами его всё общество, что разрыв между богатыми и бедными в экономически развитых странах будет постепенно сокращаться, противоречия между различными слоями общества сглаживаться и потребность в силовом решении межклассовых конфликтов отпадет. Если государственные реформы не отстают от развития производства и общественного сознания, надобность в революциях отпадает.

Как ручное производство в XIX веке не смогло выдержать конкуренции с машинным, так в конце XX – начале XXI века машинное производство ни по производительности, ни по качеству продукции не может конкурировать с автоматизированным, при котором рука человека почти не касается изделия. Если в конце XIX века машинное производство ставило вопрос о ликвидации неграмотности населения, то в XXI веке в наиболее развитых странах встает вопрос о всеобщем высшем образовании, так как управлять современными станками, налаживать, а тем более проектировать и создавать современное высокотехнологичное оборудование не может недостаточно образованный и мало квалифицированный работник. Образованный человек видит все лучше, дальше, интересы его возвышеннее и благороднее.

Всё это в развитых странах сближает различные классы общества, стирает грани между ними. Автоматизация производства существенно сокращает число рабочих на производстве — эксплуатировать автоматы выгоднее, чем рабочих. Наше время требует неуклонного повышения роли и значения интеллигенции. Массовое производство промышленных товаров требует расширения рынка сбыта их, платежеспособного спроса на выпускаемую продукцию, а, следовательно, и резкого улучшения материального положения всего населения.

Капиталисты развитых стран не стали в целях максимальной наживы стремиться к дальнейшему обнищанию трудящихся масс, как это предрекали классики марксизма, а наоборот — увидели в массовом производстве продуктов потребления и в существенном повышении материального благосостояния большинства населения залог процветания и могущества своей страны и, тем самым, устойчивого положения государства в мире. Кто не пошёл по этому пути, обрёк свою державу на превращение в сырьевой придаток экономически развитых стран и нищенское существование подавляющего большинства своих граждан.

Ни один здравомыслящий труженик свободного, развитого государства сейчас уже не пожелает добровольно променять его на всё ещё неустроенную жизнь в авторитарной «социалистической» стране или такую же в отсталой стране, называющей себя демократической. Развитые страны идут по пути реформ — революционная ситуация в стране возникает лишь тогда, когда правительство не умеет и не хочет проводить назревшие реформы или делает вид, что их проводит.

По рассказу Григория Федоровича, уже после окончания гражданской войны как-то собрались на квартире одного из своих товарищей члены Политбюро, руководители наркоматов, обсуждали политические, хозяйственные, бытовые вопросы. Только Сталин не примыкал ни к одной группе собеседников, сидел хмурый, мрачный.

— Ты что же, Коба, не присоединяешься к нашей беседе? Что тебя волнует, чего ты хочешь? — спросил его один из присутствующих.

— Мести! Хочу мести! — был его ответ.

И он мстил до конца своей жизни врагам своим и бывшим друзьям, своим обидчикам и противникам, соратникам, не проявившим своевременного восхищения его гениальностью и не спешившим прославить его имя в веках, мстил всему народу. Для Сталина — параноидной личности, склонной к раздутому самомнению и патологической подозрительности, — неограниченная власть над людьми и их мыслями была главным в его жизни, ей отдавался он со всей страстью азиатского деспота. Не сохранил он в своей душе никаких добрых чувств: ни любви, ни дружбы, ни сострадания: ни к своим противникам, ни к единомышленникам.

 

По мере продвижения к вершинам власти Вождь накапливал в своих сейфах досье на всех без исключения врагов своих и друзей. Был осторожен и не спешил вытаскивать компроматы на свет Божий, но знал, что наступит день, и он даст понюхать их своим гончим псам, и те ринутся с волчьей алчностью терзать свои жертвы. А потом нужно было и палачей убирать — не оставлять же свидетелей.

Вождь истреблял своих недоброжелателей и инакомыслящих небольшими группами, временно беря остальных своих противников в союзники, искусно разжигая страсти, натравливая их друг на друга, а затем по очереди отправлял в небытие. Ему недостаточно было уничтожить своих врагов: на следствиях и судах, перед казнью сталинские опричники, изматывая свои жертвы физически и морально, принуждали их к публичному самобичеванию, к униженному признанию в несовершенных ими преступлениях.

Обид Сталин не забывал и не прощал.

Сосредоточив в своих руках неограниченную власть, он всю жизнь боялся врагов, недоброжелателей, боялся потерять власть над людьми. С подозрением относился и к своим слугам, считая, что, как он сам делал это неоднократно, и они в подходящий момент могут предать своего вождя и благодетеля. Одну лишь возможность предательства со стороны своих помощников или недоброжелателей он рассматривал, как уже свершившийся факт, и предусмотрительно убирал их со своей дороги.

С 1924 по 1927 год, следуя предложению Ленина, но не без коварных замыслов, Сталин трижды просил съезд партии освободить его от поста Генсека, заранее зная, что большинство соратников будут настоятельно просить его не оставлять эту, ставшую в то время уже чрезвычайно важной, должность. А кто не попросит, тот будет первым кандидатом на уничтожение, остальные могут ещё некоторое время жить спокойно и ждать своей участи.

В созданной Сталиным административно-бюрократической системе не было места мыслящим людям. Как в любом тоталитарном государстве ему нужны были лишь слепые исполнители его воли: командиры и солдаты, осуществлявшие его гениальные замыслы по превращению правительства в отлаженный аппарат насилия, централизовано управляемый своим механиком. Если Ленин искал единомышленников, то Сталину нужны были лишь рабски покорные исполнители. Непокорных, инакомыслящих он отсылал в небытие или в лагеря на «перековку», «переплавку». Особенно ненавистны ему были популярные люди, так как он считал, что «два медведя в одной берлоге не живут», что народная любовь должна всецело принадлежать одному вождю. Жизнь любого человека он рассматривал лишь с точки зрения полезности для осуществления своих планов.

В последние годы жизни Ленин предупреждал: «Сей повар будет готовить только острые блюда!» и советовал ЦК партии заменить Сталина на посту Генсека другим членом его, более лояльным и терпимым к своим товарищам.

Но соратники вождя не вняли его предупреждениям и этим обрекли себя на позорную и мучительную смерть.

 

14. Смерть Вождя

Но не ударила Царь-пушка,

Не взвыл Царь-колокол в ночи,

Как в час урочный та Старушка

Подобрала свои ключи —

Ко всем дверям, замкам, запорам,

Не зацепив лихих звонков,

И по кремлевским коридорам

Прошла к нему без пропусков.

Вступила в комнату без стука,

Едва заметный знак дала —

И удалилась прочь наука,

Старушке этой сдав дела...

А. Твардовский

О тяжёлой болезни Сталина мы узнали по радио и из газет в начале марта 1953 года и из первых же сводок поняли, что исход болезни может быть летальным, но в любом случае из политической жизни он уйдет. Весть о смерти Сталина вызвала растерянность и горечь среди вольнонаёмного состава прииска, многие плакали. Они привыкли все свои поступки, деяния, помыслы сверять с предначертаниями Вождя; не мыслили даже о том, что и он, как каждый из нас, смертен. Были слёзы на глазах даже у бывших политзаключённых.

Живший в нашей комнате горный мастер по опробованию Назаров тяжело переживал утрату и тоже пустил слезу:

 

— Как же мы будем жить без Вождя? Что с нами будет?.. Великий человек был! Даже Гитлера победил!

— Ты же из-за него пострадал! — напомнил кто-то из присутствовавших.

— Нет, Он тут ни причём! Да и кто я по сравнению с Ним? Пешка!

В тридцатых годах Назаров работал заведующим райнаробразом. Учителей не хватало. А тут пришёл к нему гражданин с дипломом пединститута, согласный на работу в селе.

— Обязательно возьмём! — заверил он посетителя.

А потом узнал, что это недавно освободившийся из лагеря политзаключённый. Пришлось при следующем посещении учителя сказать, что вакантное место уже занято и что, если появится новое, он ему сообщит. Но через полгода Назаров сам сидел в тюрьме и уже мог позавидовать отвергнутому им учителю.

Мы с Иваном Петровичем вглядывались в лица на фотографии восьми членов Политбюро, стоявших у гроба Вождя, стараясь определить, что можно от них ожидать. Никто из них не мог и мечтать о той власти и популярности, которую за долгие годы войн и мира приобрёл Сталин… Молотов, Каганович и Ворошилов — ближайшие соратники и верные ученики Сталина в течение многих лет; они в стране ничего не изменят, они и мыслить умели лишь мозгами своего усопшего патрона. Берия — наиболее одиозная фигура, — несомненно, более других ответственный за массовое истребление народа; изо всех сил будет рваться к власти, хотя шансы его занять руководящее положение в стране мы сочли небольшими.

Маленков, заведуя кадрами партийной номенклатуры, находился до поры до времени в тени главных событий в стране. О нём я ближе познакомился, лишь изучая в Сусуманском УКП его воодушевляющую речь на XIX съезде КПСС, составленную по всей вероятности его советниками в духе официальной советской идеологии с постоянной заботой партии и Вождя о трудящемся человеке. Мой жизненный опыт не позволял мне с оптимизмом взирать на наше будущее. Ясно было только то, что Сталин, поручив Маленкову сделать основной доклад на съезде партии, оказал этим ему предпочтение перед другими членами Политбюро, делал в последнее время на него ставку, видел в нем надёжного преемника, и это давало Маленкову шансы занять ключевые позиции в новом правительстве после смерти Вождя.

Мы с Василенко возлагали некоторые надежды на сделавшего второй основной доклад на съезде партии — на Хрущёва, считая его среди членов Политбюро наиболее трезвым политиком, способным впустить свежую струю воздуха в затхлую атмосферу полицейского режима в стране.

После смерти Сталина была объявлена сравнительно широкая амнистия, но политических-тяжеловесников она не коснулась: ни заключённых, ни ссыльных. Освобождены были, в основном, уголовники со сроками наказания до пяти лет, а позднее (в 1955 году) и граждане, сотрудничавшие с нацистами во время войны, работавшие у них на заводах оборонного значения, власовцы.

На нашем прииске среди ссыльных никто с фашистами не сотрудничал и не заслужил прощения.

В Магадане и в приисковых посёлках после «ворошиловско-бериевской» амнистии начался массовый бандитизм. Поздно вечером жители боялись выходить на улицу.

К одному из наших ссыльных приехала на прииск жена с четырнадцатилетним сыном Колей. Он стал учиться в Сусуманской средней школе, жил там же в интернате, а по воскресеньям приезжал на прииск. Отец и мать, появляясь в Сусумане, всегда заходили к нему. Как-то отец задержался у сына в интернате и пропустил вечерний автобус. Попутных машин, проезжавших через Сусуман, тоже не было. Часто машины на прииски Широкий, Стахановец или Ударник проезжали через Берелёх, не заезжая в Сусуман. Колин отец решил пешком дойти до Берелёха, до которого было всего три километра, и там ловить попутную машину.

Через полчаса из Берелёха пришли в общежитие интерната два школьника и сообщили, что у дороги они видели труп мужчины. Тревожно стало на душе у Коли, и он решил пойти посмотреть.

Возле дороги лежал убитый и ограбленный бандитами отец. Пережив свой лагерный срок, он уже после освобождения из лагеря, с надеждой на лучшую долю, погиб от бандитской руки.

Участок между Сусуманом и Берелёхом был особенно опасным. Там в шурфах, пройденных геологоразведчиками, после ворошиловской амнистии часто находили трупы неосторожных путников.

Руководство Магадана, как и других населённых пунктов области, старалось по возможности скорее отправить на материк не работавших амнистированных уголовников. Путь их лежал через Охотское море и далее по железнодорожной магистрали на запад. Бандиты всех мастей стремились освоить места, из которых ещё не так давно их выкорчёвывали.

 

Обычно крестьяне и торговцы к прибытию поездов появлялись у вагонов, раскладывая свои товары. Но когда подъезжал к станции поезд с амнистированными уголовниками, продавцы спешно покидали свои торговые места, забирая с собой своё имущество, не без основания опасаясь, что воровская кодла набросится на приготовленные для пассажиров товары и расхватает бесплатно всё, что увидит в лотках, на прилавках и витринах киосков.

Одна старушка крикнула уголовнику вослед, когда тот, не расплатившись за товар, покидал перрон:

— А деньги?

— Ты покажи, бабуля, какие деньги у вас нынче в ходу! У нас на Колыме уже коммунизм: денег давно нет — всё даром дают.

Были, правда, и положительные перемены почти сразу же после смерти Сталина. Так, мы узнали о прекращении уголовного дела «врачей-убийц», реабилитации незаконно арестованных врачей и о расстреле Рюмина — заместителя министра государственной безопасности, одного из организаторов сфабрикованных материалов. Позднее узнали о посмертной реабилитации жертв «Ленинградского дела» и расстреле бывшего министра госбезопасности Абакумова и его ближайших сподвижников.

Расстрел Берии и его соратников вселил в нас новые надежды. С нашего прииска вызвали в Москву и реабилитировали Савинера, нормировщика одного из горных участков. До заключения он был заведующим промышленным отделом Московского горкома партии, знаком с Хрущёвым.

В начале 1950 года в Нексикане был повторно арестован главный врач больницы Я. С. Меерзон. Продержав в Сусуманской тюрьме полтора года, его выпустили, перевели на положение вечноссыльного и запретили занимать административные должности. После смерти Сталина с него сняли ссылку и разрешили выехать на материк.

И всё же, это были только единичные случаи.

 

15. По Колымской трассе

Мороз лютует три дня подряд.

На трассе колымской костры горят.

Шумно греется у огня

Чумазая шоферня…

О, Колыма! Край жестоких вьюг.

Здесь легче шагать, если рядом друг.

А. Жигулин

На Широком было около тридцати ссыльных, большей частью бывших политзаключённых. Оперуполномоченный по ссыльным приезжал с Ударника вместо положенных двух недель раз в один-два месяца. О дате приезда нас предупреждал начальник отдела кадров прииска. В один из таких приездов незадолго до начала учебной сессии мы с Иваном Лукичом сообщили уполномоченному, что учимся на заочном отделении Магаданского горно-геологического техникума и попросили дать нам разрешение на поездку в Магадан для сдачи экзаменов и прохождения лабораторной практики.

— Я могу дать такое разрешение, — ответил он, — но советую вместо учёбы в техникуме приобрести нужные на приисках рабочие специальности: бульдозериста, экскаваторщика, электромонтёра или бурильщика. Для вас это будет постоянной хорошо оплачиваемой работой. А работа горного мастера, геолога, топографа или маркшейдера для вас временная, даже при наличии диплома. Сейчас у нас не хватает специалистов: вузы и техникумы пока не обеспечивают наши заявки, но занимаемые вами должности уже сейчас считаются вакантными. По мере прибытия на Колыму молодых специалистов вам придётся уступать им свои места и искать другую работу.

Доводы уполномоченного убедили Лукича, и он отказался от учёбы в техникуме. Вскоре Иван Лукич окончил в Сусумане курсы бухгалтеров и перешёл на работу в бухгалтерию. Профессия бухгалтера на приисках всегда была дефицитной.

Я был настроен оптимистичнее и решил, что учиться буду при малейшей возможности, не оставлял надежду на изменение нашего положения после смерти Сталина в лучшую сторону.

 

Вскоре мы во главе с заведующей УКП собрались в Сусумане и сели в автобус, отправлявшийся в Магадан. Нас было около двадцати человек. На этот же автобус забронировали места наши коллеги из Ягодного — районного центра СГПУ, расположенного на Колымской трассе примерно в ста километрах от Сусумана. До Магадана добирались сутки. На полпути к нему — в Мяките автобусы менялись.

Колымская трасса — основная артерия связи и грузоперевозок Дальстроя. По ней доставлялась рабсила, техника, продукты питания и прочие товары на прииски, рудники и угольные шахты Колымы. Днём и ночью по ней сновали американские тяжелогрузные даймонды и студебеккеры, менее мощные отечественные грузовики, автобусы, легковые машины начальства. Дорожные бригады следили за состоянием полотна: дожди постоянно размывали немощённую дорогу, а тяжеловозы разрушали её полотно. Летом в ясные солнечные дни столбы пыли поднимались за каждой машиной. Пыль проникала в щели автобуса, плотным слоем покрывала скамьи, вещи, багаж, забивалась в одежду, лёгкие пассажиров.

Зимой вблизи Магадана, несмотря на установленные вдоль дороги снегозащитные щиты, метель нередко засыпала трассу снегом на протяжении более ста километров. Снежные заносы быстро покрывались ледяной корочкой, и без бульдозеров расчистить трассу было невозможно. Для расчистки снега на трассу выезжали десятки роторных машин и бульдозеров. И всё же для восстановления проезда требовалась иногда неделя или более. Машины после расчистки трассы проезжали между сугробами снега, возвышавшимися на два-три метра над полотном дороги. Был случай, когда пурга внезапно обрушилась на трассу и держала в своем плену несколько автобусов с пассажирами более двух недель. Горючее в машинах вскоре кончилось, согреться было нечем, закончились у всех и небольшие запасы продуктов. Для спасения людей с самолетов сбрасывали продукты питания и тёплую одежду. Штормовые ветры и метели нередко бывали и на Чукотке. Скорость ветра достигала двадцати и более метров в секунду.

Как-то пурга началась, когда машина подъезжала к одному из посёлков. Видны были уже очертания зданий, и два пассажира решили дойти домой пешком. Однако через пять минут метель закрыла от их взоров и дорогу, и посёлок, и машину; снежинки врезались в лица покинувших её людей, глаза залеплял снег и путники почти сразу потеряли ориентировку. Замёрзшие трупы их были найдены под снегом лишь спустя несколько дней.

Один раз и мы, отправившись на экзаменационную сессию в Магадан, попали в такую метель. Пурга застала нас при подъезде к Мякиту. Встречный шофёр сообщил, что ему с трудом удалось прорваться сквозь снежные заносы, но после него вряд ли кто-либо проедет. Мы остановились в Мяките, где уже стояли несколько автобусов и машин, направлявшихся в Магадан.

В посёлке была небольшая гостиница и зал ожидания. В комнатах все койки были уже заняты, и мы расположились в зале ожидания на диванах и креслах. Трасса была закрыта шесть суток. А автобусы и машины всё прибывали с севера: из Ягодного, Сусумана, Нексикана, Аркагалы, Усть-Неры и других поселков. К концу недели мы уже спали на полу, предоставив места на диванах и креслах женщинам с детьми и старикам. В Мяките был большой запас продуктов, столовая работала круглосуточно, в кинотеатре «крутили» фильмы — по несколько сеансов в день. Когда же трассу, наконец, расчистили, нескончаемый поток машин по узкому заснеженному коридору двинулся из Магадана на прииски и в таёжные поселки.

Только после этого дорогу открыли нам.

 

16. В Магадане

Я подковой вмёрз в санный след,

В лёд, что я кайлом ковырял!

Ведь не даром я двадцать лет

Протрубил по тем лагерям.

До сих пор в глазах снега наст!

До сих пор в ушах шмона гам!

Облака плывут, облака,

В милый край плывут, в Колыму,

И не нужен им адвокат,

Им амнистия — ни к чему.

А. Галич

В Магадане нас встретили возле техникума и сразу же направили в общежитие. Общежития техникума размещались в двух- и трёхэтажных домах. Комнаты были рассчитаны на четверых. У кроватей стояли тумбочки, посередине комнаты — большой квадратный стол и четыре стула, имелся встроенный стеной шкаф для верхней одежды. Для многих заочников условия здесь были не хуже чем в общежитиях на приисках. Нам предоставили возможность пользоваться студенческой библиотекой и столовой. Стоимость трёхразового питания, не очень сытного, составляла двести семьдесят рублей в месяц.

 

Учащиеся очного обучения в техникуме получали повышенную по сравнению с другими районами страны стипендию — пятьсот рублей в месяц, обеспечивались бесплатным общежитием и форменной одеждой. Так что денег хватало не только на питание, но и на не очень частую выпивку. В те, ещё голодные, годы в Магаданский техникум стремились попасть юноши и девушки даже с материка. После окончания техникума они должны были отработать на Колыме три года, но большинство из них, привыкнув к «длинным рублям», оставалось здесь значительно дольше: некоторые проработали до пенсии.

Не довольствуясь техникумовским питанием мы часто обедали или ужинали в других столовых или в ресторане «Север», расположенном напротив техникума на углу улиц Ленина и Пролетарской. Это было большое деревянное здание, внешне похожее на амбар или сарай. В ресторане был большой зал, рассчитанный на несколько десятков столиков, а по бокам у стен его расположились многочисленные, отделённые от общего зала и друг от друга брезентовыми перегородками, «кабины» на четырёх человек каждая.

К вечеру зал заполнялся разношёрстной публикой, наполнялся шумом, гамом, клубами дыма, нецензурной бранью. Значительную часть публики составляли вырвавшиеся в командировку с приисков и рудников шофёры, экспедиторы, грузчики. Каждый вечер у ресторана дежурила милицейская бригада, время от времени отправлявшая в своем фургоне в вытрезвитель «дошедших до кондиции» и не в меру разбушевавшихся посетителей этого заведения.

Приличная публика редко посещала этот ресторан и старалась укрыться в кабинах. Вскоре он, как и большинство других деревянных зданий в Магадане, был пущен на слом. Вместо старых двухэтажных деревянных домов возводились современные каменные пятиэтажные здания. На месте «Севера» построили четырёхэтажную гостиницу «Магадан». В последующие годы мы посещали уже приличный вновь открывшийся ресторан «Арктика» на улице Ленина, кафе «Колыма» на проспекте Сталина, столовые города.

В техникуме мы занимались по шесть-восемь часов в день. В общежитиях техникума в двенадцать часов ночи выключали в комнатах свет. Поэтому мы вставали рано, а после занятий в техникуме и ужина продолжали занятия в своих комнатах до выключения света. Некоторых наших коллег такой режим не устраивал. После занятий в техникуме они либо заваливались спать, либо отправлялись в город побродить, подбодриться и повеселиться в кино, театре или ресторане. Иногда они находили среди своих сокурсниц или местных жительниц временных подруг. Возвратившись поздно вечером в общежитие, вытаскивали свои столы в коридор, где свет на ночь не выключали, и принимались грызть науку.

В первые же дни я зашел к Ларисе Башкировой. Из писем мамы я знал, что, освободившись из лагеря, она вышла замуж, тоже за бывшего политзаключенного, и уже родила дочь Оленьку. Работала по-прежнему в Магаданском промкомбинате.

Адрес Якова Михайловича Уманского я не запомнил, общежитие в котором он жил шесть лет назад не нашёл, так как этот район застроился новыми кирпичными зданиями. Зная, что он работал патологоанатомом в городской больнице, я отправился туда и получил печальное известие о его кончине года за полтора до моего приезда в Магадан. Пережить Сталина ему не суждено было. Случайно встретил на улице Гроссмана, но он куда-то спешил, и основательно поговорить нам не удалось.

В течение всех трёх лет обучения в техникуме мы приезжали, обычно на месяц, в Магадан. Последний раз приехали на два с половиной месяца, так как кроме экзаменов должны были закончить и защитить дипломные проекты.

Наиболее эрудированным среди нас был Виктор Васильевич Иванов, особенно если дело касалось горного дела, механизации и автоматизации производства на россыпях. Здесь и преподаватели не прочь были его послушать. Обычно он выходил на сдачу экзамена первым без подготовки, и вместо ответа у него получалась лекция минут на тридцать-сорок, которую с интересом слушал преподаватель, почерпывая для себя много нового. Этим пользовались другие заочники, перелистывая под партами учебники, записи, шпаргалки.

Всё обошлось благополучно: все экзамены были сданы, дипломные проекты защищены. Трое из нас получили дипломы с отличием: Виктор Иванов, Саша Бендерский из Верхнего Ат-Уряха и я.

Последняя защита была перед Первым маем. Нас собрали по просьбе директора Магаданского филиала ВЗПИ в зале техникума, и он предложил нам, пока не пропала тяга к учёбе, поступать в заочный институт.

— Посылайте документы прямо нам в Магадан, а мы после соответствующего оформления перешлём их в Москву, — сказал директор.

 

На майские праздники все решили остаться в Магадане. Я был единственным ссыльным; разрешение на пребывание в Магадане у меня было до 30 апреля, и я зашёл к оперуполномоченному с просьбой продлить его мне ещё на несколько дней. Он, было, уже согласился, но в это время в кабинет зашёл его начальник и сказал:

— Никакого продления! Чтобы завтра же выехал в место постоянной ссылки.

 

17. Вновь на прииске

Не сотворим себе кумира

Ни на земле, ни в небесах:

За все дары и блага мира

Мы не падём пред ним во прах!..

Жрецов греха и лжи мы будем

Глаголом истины карать;

И спящих мы от сна разбудим,

И поведём на битву рать!

А. Плещеев

Вернувшись на прииск, я сразу же подготовил документы для поступления в ВЗПИ и послал их в Магадан, хотя вопрос о том, как я, ссыльный, через несколько лет поеду в Москву защищать диплом, оставался открытым. О том, что я вечноссыльный и что у меня нет ни только «серпастого, молоткастого советского паспорта», но и никакого другого документа, я нигде не упоминал. Единственными моими документами в то время были диплом об окончании техникума и справка из отдела кадров о том, что я работаю участковым маркшейдером на прииске Широком.

Ждал я ответа из Магадана до августа, а затем написал письмо директору филиала с просьбой выслать документы о моем зачислении. Так как у меня был диплом с отличием, вступительные экзамены мне сдавать не нужно было.

Через некоторое время получил пространный машинописный ответ директора филиала, в котором он сообщил, что в институт я не могу быть принят, так как техникум окончил по специальности «разработка рудных и россыпных месторождений», а работаю маркшейдером, то есть не по специальности. В конце была приписка: «У Пахома два диплома: ветврача и агронома, а работает Пахом в магазине “Гастроном”». Несклонный к препирательству с ним, я сразу же послал копию документов в Москву и вскоре получил оттуда извещение о том, что принят на горный факультет по специальности «разработка месторождений полезных ископаемых». Позднее, после успешной сдачи экзаменов за 1-й курс, мне изменили специальность на «маркшейдерское дело».

Аналогичная история произошла и с Ивановым.

Секретарь парторганизации Магаданского филиала ВЗПИ, принимавший у нас экзамены по истории КПСС, заставлял Иванова и меня по два раза переделывать контрольные работы, а экзамен у меня (уже после XX Съезда КПСС и речи Хрущёва на нём) так и не принял, сказав, что я «плохо проработал первоисточники» — произведения классиков марксизма-ленинизма, и неправильно усвоил постановление партии и правительства «О преодолении культа личности Сталина». Пришлось мне через полгода сдавать этот предмет в Москве.

Когда мы зимой были в Магадане на экзаменационной сессии секретарша директора, симпатизировавшая Иванову, показала ему копию письма в ВЗПИ (в Москву) за подписью директора филиала и секретаря парторганизации, в котором они просили в соответствии с решением партбюро Магаданского филиала не принимать в институт Павлова и Иванова, как антисоветских элементов — бывших политзаключённых и ссыльных.

Вскоре после ареста и расстрела Берии, я послал жалобу Генеральному прокурору СССР Роману Андреевичу Руденко с просьбой пересмотреть наше дело.

Я поделился этим с Иваном Петровичем Василенко.

— Как ты собираешься послать её? — спросил он.

— Обычно, по почте.

— Вот это зря! Твоё письмо дальше Сусумана не дойдет. Я тоже написал жалобу, но передам через человека, который лично вручит её секретарю Генерального прокурора.

Примерно через месяц меня вызвали в отдел кадров прииска. Незнакомый мне лейтенант вынул из папки лист бумаги. Это было моё заявление, в котором красным карандашом была подчеркнута моя статья: 58-2.

 

— Вы писали жалобу в генпрокуратуру? — спросил он и, после моего утвердительного ответа, продолжил: — Ваше дело пересмотру не подлежит. Не советую вам обращаться с жалобами, не тратьте зря бумагу, своё и наше время. Я в органах работаю пятнадцать лет, и при мне ни одно дело по 58-й статье не пересматривалось.

Иван Петрович получил ответ значительно позже — из генеральной прокуратуры. В ответе сообщалось, что прокуратура разобрала его жалобу. Согласно материалам следствия, обвиняемые по делу В. П. Затонского, И. П. Василенко и других признали свою вину, и для пересмотра его нет основания. В письме уведомлялось также, что их следствие вёл высококвалифицированный специалист — в настоящее время начальник Киевского управления КГБ, следователь, всегда отличавшийся преданностью делу правосудия и справедливым отношением к подследственным.

Ответ удручил Ивана Петровича, видно было, что он пал духом и уже мало верит в справедливость.

Главный маркшейдер ЗГПУ А. М. Семёнов после отпуска перешёл на работу в Магадан главным маркшейдером Геологоразведочного управления Дальстроя, и на его место через некоторое время назначили Галину Григорьевну Головину, работавшую до этого главным маркшейдером одного из крупнейших приисков ЗГПУ — Большевика.

С первых же дней она решила навести порядок в маркшейдерской службе управления. Старалась строго выполнять указание отдела кадров ЗГПУ по подбору кадров — о замене всех практиков (как правило, бывших заключённых) вольнонаёмными договорниками. Некоторые из них закончили в Магадане техникум или маркшейдерские курсы, но по разным причинам не стали работать по специальности и перешли на работу в ПТЧ, горными мастерами или участковыми обогатителями. Там и знаний требовалось меньше, и ответственность была не столь высока, часто и условия работы были лучше и заработок выше. Обычно снятие с работы практиков связывалось с обнаружением в их работе ошибок, договорникам же за промахи при выполнении своих обязанностей чаще всего грозил лишь выговор или, в крайнем случае, небольшой вычет из зарплаты за причинённый ущерб.

За упущение в работе практика отвечал главный маркшейдер, взявший его на работу без специального образования, за промахи специалиста — учебное заведение, выдавшее диплом. Дипломированных специалистов нельзя было строго наказывать: их нужно было научить работать.

Меня Головина тоже не раз предлагала главному маркшейдеру прииска заменить специалистом:

— Вы же знаете указание отдела кадров. На его место я вам дам маркшейдера с соответствующим образованием.

— Давайте не будем торопиться, — ответил главный маркшейдер прииска Гепеев. — Павлов работает хорошо. Пусть пока остается. Вы мне уже прислали одного специалиста, члена партии. Так тот больше пьянствует, чем работает. За него приходится либо мне выполнять его работу, либо тому же Павлову поручать её. Вот этого лодыря лучше замените имеющимся у вас специалистом.

Маркшейдеров на Колыме не хватало, так как они часто переходили на другую, лучше оплачиваемую работу. Поэтому Дальстрой решил организовать курсы для маркшейдеров-практиков, много лет проработавших в этой должности на горных предприятиях Северо-востока, хорошо зарекомендовавших себя на производстве, но не имевших необходимых дипломов. По окончании курсов выдавали удостоверения на право ответственного ведения маркшейдерских работ. На курсах предусматривались занятия по горному делу, геодезии, маркшейдерии, маркшейдерско-геодезическим приборам и математике. Слабые знания математики препятствовали изучению курсантами предметов маркшейдерско-геодезического цикла и затрудняли их практическую работу на горных предприятиях. Поэтому решено было включить в список изучаемых предметов и математику.

Курсы организовали в Сусумане, в центре горнопромышленного района Колымы, с тем, чтобы в случае необходимости можно было вызвать учащихся на прииск на время замеров — наиболее напряжённое для маркшейдеров. И на этот раз меня пригласили вести занятия по математике. Я согласился при условии, что меня тоже примут на курсы. Курс математики соответствовал программе средней школы по алгебре, геометрии и тригонометрии.

Первый месяц мы жили в Сусуманском доме отдыха, там же питались и слушали лекции. Но больше месяца нам не разрешили находиться в доме отдыха, и мы перешли в помещения учебного комбината, где был учебный зал, комнаты для учащихся и неплохая столовая.

 

В 1955 году у меня кончился срок поражения в правах, и я мог стать членом профсоюза и принять участие в выборах. Но выборы для ссыльных были обусловлены рядом ограничений: на избирательные участки нас приглашали после окончания голосования вольнонаёмными, когда избирательная кабинка была уже закрыта. Один из членов избирательной комиссии вручал бюллетени, которые мы должны были опустить в урну в его присутствии. Мы не заглядывали в наши избирательные листки, зная, что нашего кандидата в них нет; что «выборы» у нас безальтернативные: единодушное голосование за единственного кандидата, ничего не решавшего в жизни страны; что «депутат — избранник народа» почётное звание, а не рабочая должность; что комиссиям заранее известно, что явка избирателей будет 99,7% от числа допущенных к избирательным урнам, причем 99,9% из них проголосуют за блок коммунистов и беспартийных.

 

18. После XX съезда

О том не пели наши оды,

Что в час лихой, закон презрев,

Он мог на целые народы

Обрушить свой верховный гнев...

А что подчас такие бури

Судьбе одной могли послать,

Во всей доподлинной натуре —

Тебе об этом лучше знать...

А. Твардовский

Заключительная речь Никиты Сергеевича Хрущёва на XX съезде КПСС и разоблачение культа личности Сталина привели в замешательство значительную часть вольнонаёмных жителей посёлка и возродили у бывших политзаключённых надежду на будущее облегчение нашего положения. После прочтения речи Никиты Сергеевича на закрытых партсобраниях в Магадане жители города решили: «Сталин — враг народа!» и в парке культуры и отдыха города с негодованием сбросили с пьедестала скульптуру Вождя и разбили его мозаичное панно. Возможно, это были не коммунисты, слушавшие на партийных собраниях речь Хрущёва, а бывшие политзаключённые, узнавшие сразу же, как и все жители города, содержание речи нового партийного лидера страны. Вскоре, однако, партийные органы области объяснили горожанам, что Сталин, вдохновлённый победами и успехами страны и безмерной любовью к нему народа, всего лишь «немного переоценил свои заслуги и допустил некоторые нарушения социалистической законности, не исказившие сущности нашего справедливого строя». Памятник был склеен и водружён на прежнее место, мозаичный портрет восстановить не удалось.

События, произошедшие после смерти Сталина и особенно после речи Хрущёва на XX съезде КПСС, оказали большое влияние и на судьбы сотрудников КГБ, принимавших непосредственное участие в злодеяниях Вождя. Значительная часть их вскоре была уволена со своих высоких постов, а некоторые понесли заслуженное наказание.

После XX съезда в Москве застрелился бывший директор Дальстроя, а позднее начальник строительства Волго-Донского канала генерал-полковник К. А. Павлов. Однако большинство чекистов, уволенных из КГБ и даже осуждённых за свои преступления, сохранило присутствие духа и уверенность в том, что властям ещё потребуется их опыт и их вернут в руководство репрессивными органами страны.

Когда Иванов окончил техникум и поступил в институт директор прииска Фрунзе Хирсели назначил его главным инженером. После событий, взбудораживших всю страну, он вызвал Виктора Васильевича к себе в кабинет, дал заключительную речь Хрущёва на съезде, оставил одного, вышел из кабинета и запер дверь снаружи. Несколько раз Виктор внимательно прочёл речь Никиты Сергеевича, выучив её буквально наизусть.

Вскоре после XX съезда вечноссыльных стали вызывать в Сусуман в районное отделение милиции и вручать паспорта с отметкой «39-я статья положения о паспортах», в соответствии с которой мы могли теперь проживать в любом районе Советского Союза, за исключением большинства областных и некоторых других крупных городов и районов страны. Таким образом, в тридцать лет я получил свой первый паспорт. Затем меня послали в райвоенкомат, где без медицинского освидетельствования выдали военный билет, согласно которому мне было присвоено воинское звание солдата, годного к строевой службе, необученного, и я имел теперь право защищать Родину от её врагов.

Снова я написал заявление с просьбой пересмотреть наше дело, но на этот раз Н. С. Хрущёву. Как я узнал позже, аналогичное письмо написала и Лариса.

 

Для районов Крайнего севера возникла опасность, что освобождённые от вечной ссылки граждане ринутся на материк, и прииски, рудники, шахты, лесоповалы, строительные и геологоразведочные участки останутся без рабочих и специалистов. Поэтому всех нас вызвали в отдел кадров прииска и предложили заключить договоры с Дальстроем.

Я собрался в отпуск на материк после сдачи в Магадане экзаменов за первый курс института, но до его окончания решил не покидать Широкий и, как и большинство освободившихся из ссылки, заключил договор. Мне гарантировалась работа по специальности маркшейдера с окладом не менее 2000 рублей (до этого я получал 1900 руб.) и все льготы, предусмотренные договорникам Дальстроя. Кроме того, нам выплатили безвозвратную ссуду — по 1000 рублей. Мне полагался «узкоколейный» отпуск за шесть отработанных после заключения лет, но и его я брал лишь для поездки на экзаменационные сессии в Магадан, оставляя остальную часть в резерве, и при освобождении из ссылки взял максимально допустимый — за три года, что составило семь месяцев.

Заочное обучение в институте было рассчитано на шесть лет. Не возбранялось заканчивать вуз и раньше, но некоторые заочники защищали дипломы через восемь-десять лет. Они неоднократно посылали в институт письма с производства о том, что в связи с отдалённостью прииска и сезонной работой «вблизи полюса холода» указанный студент не смог приехать в Магадан и сдать вовремя экзамены и что руководство предприятия просит не отчислять труженика Севера из института.

Виктор Васильевич, занимая должность главного инженера прииска, решил форсировать обучение и окончил институт за три года, сдавая в течение каждого семестра программу курса. Но когда он вернулся после защиты дипломного проекта на Фрунзе, новый главный инженер решил не уступать ему своего места, а директор прииска, сменивший Хирсели, уехавшего на материк, выразил Иванову «политическое недоверие».

В Сусумане Виктору Васильевичу предложили место главного инженера на другом прииске, но он решил при создавшемся положении переехать в Магадан на должность начальника лаборатории автоматики и телемеханики Магаданского энергоуправления, куда его неоднократно приглашали. Круг деятельности его был связан, в основном, с автоматизацией промывочных приборов, шахтного подъёма и подземного транспорта. Поглощённый новой работой, постоянными поездками на прииски, он не выехал на постоянное место жительства на материк, не ушёл на пенсию, когда подошёл её срок, и остался до конца своих дней на Колыме.

— Рабочая лошадь умирает в борозде, — говаривал он.

После XX съезда КПСС число заключённых на приисках сразу же резко уменьшилось. С внедрением современной техники держать заключённых на малопроизводительной работе и содержать огромный штат охраны и надзирателей стало невыгодным.

Истощились богатые месторождения на Топком, Скрытом, Линковом, Двойном, и постепенно там стали закрывать лагпункты. Бараки, лагерные зоны и вышки, здания на горных участках и вольных посёлках стали разбирать. Частично администрация прииска перевозила лес на новые места для строительства домов на других участках и в посёлках, частично его растаскивали индивидуальные строители, частично он шёл на дрова.

Следов поселений на старом месте не осталось. Лишь заросшие травой отвалы пустой породы, затопленные разрезы, кое-где оставленная заржавевшая горная техника — следы горных разработок, и безымянные кладбища заключённых свидетельствовали об обитании в прошлом здесь человека. Когда-нибудь через сотни лет, если к этому времени люди не уничтожат всё живое на Земле, они раскопают лагерные захоронения в мёрзлой колымской земле и будут гадать: как попали сюда люди, что делали в этом суровом краю, отчего не сохранились остатки их жилищ, почему захоронены они в братских могилах голыми с бирками на ногах.

В шахтах и на полигонах внедрялась новая техника, требовались квалифицированные рабочие. Питание заключённых значительно улучшили, рабочий день сократили до восьми часов, регулярно зэка стали получать и выходные дни. Доходяги в лагере стали редкостью: их направляли в ОП или в больницу, инвалидов вывозили на материк.

Снова «пряник» стал основным стимулом повышения производительности труда лагерников. В Сусуманском ОЛПе даже открыли вечернюю школу для заключённых, имевших лишь начальное образование. Режим в лагере и на производстве ослабили. Для разрешения конфликтов с начальством заключённые стали прибегать к забастовкам. Обычно в шахту спускались, но не работали, делая вид, что не могут устранить какие-то неполадки.

Спросил я как-то рабочего:

— Почему шахта не работает?

— Поддерживаем итальянских забастовщиков!

 

Пришёл бригадир из приискового управления.

— Чудеса! — удивлённо произнес он. — Участок не работает, а в конторе все сидят, что-то пишут, растягивают логарифмические линейки, щёлкают арифмометрами. Что они там подсчитывают? Пришли бы лучше на шахту поработать!

Основные горные работы переместились в долину реки Берелёха на более бедные, но обширные золотоносные поля. Интенсивно стали применяться открытые способы разработки россыпей. Начали внедрять современную технику: драги, гидроигловую оттайку вечной мерзлоты (с помощью воды, нагнетаемой в скважины по трубкам), мощные шагающие экскаваторы, тракторные скреперы и бульдозеры, высокопроизводительные промприборы. На поисковых и приисковых геологоразведочных участках малопроизводительная шурфовка заменялась проходкой скважин станками ударно-канатного бурения. На горных работах заключённых стали заменять вольнонаёмными.

Началось форсированное строительство посёлков — там, где ранее, в течение двух-трёх десятков лет, возводились лишь хибарки и ветхие домишки, стали строить двухэтажные каменные дома с просторными комнатами, высокими потолками, большими окнами. На этих работах использовались, как правило, заключённые, для чего строительные площадки огораживали колючей проволокой.

Осмелели заключённые и по отношению к охране, зная, что теперь безнаказанно в зоне стрелять конвоир уже не имеет права.

Два зэка из соседних бригад в присутствии конвоиров громко переговариваются между собой:

— Вас кто сегодня на работу привёл?

— А хрен их разберёт! Каких-то два «пса» и одна собака.

В сталинское время за такое оскорбление воина, «вертухай» ничем не рискуя, застрелил бы обидчика, а теперь должен был молча проглотить издёвку.

Вскоре на прииске осталась единственная лагерная зона — штрафная, которая была переведена на первый, наиболее компактный участок с наиболее интенсивными горными работами.

В связи с уменьшением числа заключённых значительно сократили офицерский состав на Колыме. Многие были уволены, не приобретя необходимого для военной пенсии стажа. Среди «военных» были и сугубо гражданские: горняки, геологи, маркшейдеры. С них-то сняли погоны в первую очередь. Некоторые из них, чтобы заработать военную пенсию, перешли на службу в МВД. Так, например, главный инженер ЗГПУ полковник Я. М. Арм на полтора года устроился на работу в УСВИТЛе, а после получения желанной военной пенсии остался в Магадане старшим научным сотрудником во ВНИИзолота.

 

19. Убийца

... С немым испугом

Глядят убийцы. В их сердцах

Теперь раскаянье и страх,

И молча, быстро друг за другом

Они спешат уйти скорей

От жертвы ярости своей.

О. Чумина

В лагере на Широком кроме штрафной зоны была и общая, в которой содержались бесконвойные малосрочники, работавшие в посёлках. Они часто подрабатывали, нанимаясь грузчиками, дровоколами, брались и за другую работу дополнительно к своей основной.

Один из заключённых часто работал на складе, находившемся в нашем посёлке и обслуживавшем несколько ближайших приисков. Его хорошо знал шестилетний сын заведующего складом.

У завскладом в последнее время испортились отношения со своим рабочим, так как батрак посчитал, что его работодатель чрезмерно эксплуатирует его и плохо оплачивает труд. Завскладом перестал брать его на работу, а наёмный работник погрозился рассчитаться с ним.

Как-то в воскресенье к заву приехала с соседнего прииска Мальдяка сестра с мужем и дочерью, лет восьми. По этому поводу взрослые изрядно выпили, а дети в этот солнечный летний вечер играли в посёлке.

 

К ним подошёл со стеклянной банкой в руке вышеупомянутый заключённый и предложил:

— Пойдёмте в лес к реке собирать бруснику.

Дети пошли...

Один из участков прииска разрабатывал россыпь ручья Бургали — правого притока реки Берелёха. Зимой оборудование, горючее, смазочное и машины переправлялись к горному участку по замёрзшей реке, а летом горняки добирались туда по подвесному (на стальных тросах) деревянному мосту. В тот день в конце рабочего дня в маркбюро зашёл участковый геолог и рассказал нам, что, проходя по мосту, увидел под собой уносимый течением реки труп, как ему показалось, женщины...

Отец мальчика с зятем и сестрой, отмечая встречу, только поздно вечером спохватились не вернувшихся домой детей. Из расспросов поселковых ребят отец узнал, что дети ушли собирать ягоды с «дядей», работавшим у него на складе, и встревоженный этим событием поехал в лагерь, находившийся в четырёх километрах от центрального посёлка.

Подозреваемый мирно спал. Надзиратель разбудил его, приказал раздеться и обнаружил на груди и животе множество царапин и следов укусов.

Сначала преступник всё отрицал, но потом признался, что, зайдя с детьми в рощу у реки, ударил мальчика банкой по голове. Застонав, ребёнок упал на землю. Девочка в ужасе бросилась бежать, но преступник догнал её, изнасиловал и задушил. Затем сбросил детей в реку и вернулся в лагерь.

Только спустя несколько дней недалеко от одного из посёлков обнаружили детские трупы, прибитые к берегу течением реки.

Убийцу судили в Сусумане и приговорили к расстрелу.

 

20. Возвращение блудного сына

Силу сломили могучие страсти,

Гордую волю погнули напасти...

Перед тобою мне плакать не стыдно,

Ласку твою мне принять не обидно —

Дай мне отраду объятий родных,

Дай мне забвенье страданий моих!

Жизнью измят я... и скоро я сгину...

Мать не враждебна и к блудному сыну:

Только что ей я объятья раскрыл —

Хлынули слёзы, прибавилось сил.

Н. Некрасов

В 1956 году после летней сессии в Магадане я выехал впервые за одиннадцать лет на материк — в Одессу. На запад я решил лететь самолётом из аэропорта Берелёха, находившегося возле Сусумана. Когда я приехал с Широкого в аэропорт, запись на вылет в Москву была уже на три дня вперёд.

Летали в то время самолеты ИЛ-14 со скоростью 320 км/час, брали на борт 36 пассажиров. Через каждые три-четыре часа лёта самолет заправлялся горючим, а через семь-восемь — сменялся экипаж. Путь до Москвы занимал около двух суток. Самолёт летел по маршруту: Сусуман — Якутск — Киренск — Красноярск — Новосибирск — Курган — Свердловск — Горький — Москва.

В первый же день ожидания в аэропорту Берелёх по радио объявили, что вводится дополнительный рейс на самолете ЛИ-2. Скорость его была меньшей (220 км/час), но пассажиров это не смутило; и мы, находившиеся в порту, но не имевшие ещё билетов, ринулись к кассе, считая, что нам повезло.

Дозаправка горючим и смена экипажа в аэропортах занимала обычно около часа. Но в Якутске мы просидели более трёх часов, а пассажиров на посадку всё ещё не вызывали. Мы обратились к диспетчеру, и тот сказал нам, что в Киренске нелётная погода. Но ещё через два часа мы узнали, что самолёт, прибывший в Якутск после нас, заправившись, беспрепятственно вылетел в Киренск. Тогда администрация объявила нам, что у нашего самолёта какие-то неполадки с двигателем, вылетим только утром и предложили переночевать в гостинице аэропорта.

 

Утром мы полетели дальше, но в Красноярске нас снова задержали; и только тут мы выяснили, что наш самолёт летит в Москву на капитальный ремонт с постоянным лётным составом и через каждые восемь часов полёта члены экипажа, а, следовательно, и мы, должны отдыхать шестнадцать часов.

В гостинице аэропорта свободных мест не было, и нас автобусом отвезли в городскую гостиницу. Уставшие мы сразу же легли спать.

Не прошло и двух часов, как дежурная разбудила меня. Рядом с ней стоял милиционер.

— Одевайтесь и покиньте немедленно город. Вам в Красноярске жить запрещено, — сообщил он мне.

Видимо, чересчур ретивая дежурная гостиницы, обнаружив в моем паспорте 39-ю статью положения о паспортах, обратилась к блюстителю порядка.

— Я не собираюсь жить в Красноярске, я здесь пролётом в Москву, — ответил я ему.

— Вот и отправляйтесь в аэропорт и ждите там своего самолёта.

— В гостинице аэропорта нет свободных мест, и меня направили в городскую гостиницу.

— Это меня не касается. Моё дело выпроводить вас из городской гостиницы, где вы проживать не имеете право.

— Тогда ведите меня в тюрьму. Там я имею право находиться?

Мое предложение показалось милиционеру убедительным, и он, немного поразмыслив, решил:

— Ладно, оставайтесь до утра в гостинице, но утром, чтобы вас здесь не было.

Так мне дали возможность досмотреть приятные сны.

В Кургане нас тоже оставили до утра. Гостиницу на этот раз нам не предоставили, заявив, что в аэропорту гостиницы для пассажиров нет, в городской нет свободных мест, а в гостинице для лётного состава они поместить нас не имеют права. Мы расположились на лужайке возле аэропорта. Погода была хорошая, но спокойно спать нам не давали комары. На следующий день нас снова не спешили отправить дальше, объявив, что техники будут менять бензобак, так как в нем обнаружилась течь.

Уже к вечеру мы обратились к одному из них:

— Скоро ли вы замените бак и нас посадят в самолёт?

— Бак мы заменили ещё утром. А почему вас не отправляют дальше, я не знаю.

Не объяснив причину, диспетчер сказал, что полетим утром следующего дня. Среди пассажиров были женщины с маленькими детьми. Возмущённые, мы послали пространную телеграмму-молнию начальнику Главного управления Гражданского воздушного флота Семёну Федоровичу Жаворонкову с жалобой на наши злоключения.

Была уже ночь, и мы не рассчитывали, что ответ будет незамедлительным; однако уже часа через три нас, спавших на лужайке, разбудили и предложили места в гостинице лётного состава.

Утром один из пассажиров, проходя мимо открытого окна кабинета начальника аэропорта, услышал его разговор с Москвой, из которого понял, что медики не допустили наших лётчиков к полёту, так как обнаружили у них в крови алкоголь. Через несколько часов из Свердловска прилетел самолёт, доставивший нас без приключений в Быковский аэропорт Москвы. Но это были уже пятые сутки нашего затянувшегося полёта.

Прилетев в Москву, я решил на пару дней задержаться в столице нашей родины, в которой я ранее не бывал: посмотреть город и зайти в КГБ, где, как я узнал ещё на прииске, после XX съезда КПСС можно было без особой волокиты попасть на приём к сотруднику с жалобой по поводу незаконного осуждения. Родственников и знакомых в Москве у меня не было, в центре города попасть в гостиницу не удалось, и мне посоветовали поехать на ВДНХ (Выставку достижений народного хозяйства), возле которой недавно открылась гостиница «Золотой колос».

Приехав туда, я узнал, что свободных мест и в этой гостинице нет и приезжие посетители выставки сутками ждут своей очереди. Вместе с тем я заметил, что смелая публика бодро подходит к администраторше и получает места в гостинице.

— У них места забронированы, — пояснили мне.

И я решил: «А, может быть, и у меня забронировано место?» Подойдя к стойке администратора, протянул ей паспорт с вложенной в него десяткой. Раскрыв паспорт, администраторша, не заглядывая ни в какие журналы, тут же вернула его мне, грубо сказав:

— Нет у вас брони!

 

Я решил не сдаваться, повторить попытку и на следующий раз вложил в паспорт двадцать рублей. На этот раз администраторша на некоторое время задержала своё внимание на вложенной сумме, но всё же повторила прежнюю фразу. Её поведение обнадежило меня, я решил не скупится и в следующий раз вложил в паспорт полусотенную купюру.

Эксперимент прошёл удачно, администраторша вручила мне бланк на проживание в гостинице, сказав:

— Заполните его, — и добавила: — На три дня.

Получив койку в четырёхместном номере и оставив там свои вещи, я отправился на ужин в столовую, а, вернувшись, сразу же залёг спать до утра.

На следующий день, позавтракав, я сразу же отправился в КГБ на приём. Продержав часа два в очереди, меня впустили в обширный холл, где за столами расположились офицеры. Дежурный подвел меня к столу, за которым сидел полковник. Обратившись с жалобой, я сообщил ему свои данные. Полковник, подняв телефонную трубку, затребовал мое дело. На другом конце провода ему сообщили, что Павловых Иванов Ивановичей, 1926 года рождения в их картотеке три, и полковник потребовал у меня дополнительные сведения: кто и когда меня судил.

Вскоре принесли мое дело. Полковник, бегло просмотрев его и задав несколько вопросов, сказал:

— Вы осуждены правильно, оснований для пересмотра вашего дела нет.

Такие же примерно ответы получали за соседними столами и другие жалобщики.

Весь день я бродил по городу, а поздно вечером отправился поездом в Одессу. Место у меня было сидячее, так что спать мне пришлось сидя за столиком. Но после колымских передряг я посчитал это нормальным.

 

21. Впервые в отпуске

Тот ураган прошёл. Нас мало уцелело.

На перекличке дружбы многих нет.

Я вновь вернулся в край осиротелый,

В котором не был восемь лет.

Кого позвать мне? С кем поделиться

Той грустной радостью, что я остался жив?

Здесь даже мельница — бревенчатая птица

С крылом единственным — стоит, глаза смежив.

А жизнь кипит. Вокруг меня снуют

И старые и молодые лица.

Но некому мне шляпой поклониться,

Ни в чьих глазах не нахожу приют.

С. Есенин

Мама встретила меня на перроне заново отстроенного Одесского вокзала поседевшая, но радостная, счастливая моим приездом. В Одессе меня не прописали даже временно. Начальник МВД города разрешил приезжать к матери, но оставаться ночевать запретил, пригрозив, что при обнаружении ночью в городе я буду выслан в административном порядке.

Такой случай нам был известен. Муж заведующей сберкассой, в которой работала моя мама кассиром — Семён Моисеевич Цукерман, арестованный в 1939 году и отбывший десять лет заключения в Карлаге, а затем получивший вечную ссылку, после отмены её в 1956 году вернулся в Одессу к жене и детям. Прописку в Одессе ему не разрешили.

Вскоре после этого сотрудники правоохранительных органов застали его ночью, спавшего дома у жены, подняли с постели, отвели в милицию и потребовали немедленно покинуть город. Возможно кто-то из сознательных соседей-доброхотов, обеспокоенный присутствием в квартире «бывшего уголовника», донёс на него.

Расстроенный, Семён Моисеевич решил вернуться в Караганду, где он в ссылке работал прорабом на стройке. Жена устроила ему скандал, предположив, что у него есть там другая семья. Проехав несколько остановок, незадачливый путешественник сошёл с поезда и отправился в обратный путь.

 

Под Одессой в посёлке Ильичёвске в то время началось строительство нового торгового порта. Было построено уже около тридцати двух- и трёхэтажных домов.

Многие строители были бывшими заключёнными, которым в Одессе жить не разрешили. Для надзора за ними в посёлок направили оперуполномоченного.

Семён Моисеевич устроился в Ильичёвске на работу прорабом по строительству. Ему дали комнату, и семья выезжала к нему на лето как на дачу. Он предложил мне на время отпуска прописаться у него. За разрешением я поехал в Ильичёвск к уполномоченному. Проверив мой паспорт и расспросив подробно, за что я отбывал наказание, он разрешил мне временную прописку.

Жизнь Семёна Моисеевича окончилась трагически. После реабилитации жена его — старая идейная коммунистка — настояла на том, чтобы он восстановился в партии. Для утверждения решения местного партбюро он отправился автобусом в Одессу в обком партии. По дороге произошла авария, в которой почти никто не пострадал, а Семён Моисеевич погиб.

Первые дни я ночевал у бабушки, которая всё ещё жила в подвале на Отрадной и не хотела никуда перебираться. Но потом, убедившись, что никто не собирается проверять, где я ночую, полностью перебрался к маме. Я ходил каждый день купаться в море, наслаждался ласковым приёмом родного южного города, бродил по знакомым улицам, вслушиваясь в знакомый говор, шелест акаций и клёнов, повизгивание трамваев на поворотах. К тому времени город в основном уже залечил раны войны, хотя кое-где следы её были ещё заметны.

В Одессе меня вызвали к следователю по поводу моей жалобы на имя Хрущёва. Полковник Гнездин — участник Великой Отечественной войны, следователь «хрущёвского набора» — встретил меня доброжелательно; в течение нескольких часов записывал мои показания без всякого нажима, вёл себя скорее как адвокат, а не как обвинитель, и в конце выразил надежду, что дело наше закончится положительно.

Возможно, и раньше в глубине души он не одобрял политику жестоких сталинских репрессий, понимая, что многие экономические просчёты и неподготовленность нашей страны к германскому нападению явились следствием массовых преследований интеллигенции и обезглавливания Красной армии в тридцатых-сороковых годах, и сейчас хотел помочь тем, кто ещё остался жив.

Я много занимался в отпуске и к концу его подготовил все предметы за второй курс, а кое-что и за третий. В Одессе я женился на аспирантке физического факультета Одесского университета Екатерине Павловне Крамалей, которая жила в том же доме где моя бабушка и которую я знал до войны ещё девочкой.

Всё же я решил на два с половиной года вернуться на Колыму, отработать договор с Дальстроем и окончить институт, тем более что в Одессе меня не прописали. Устроиться на работу я там не мог, и, кроме того, от заочников регулярно требовали справку о работе по специальности.

 

22. Снова на Колыме

Возвращались они долгожданно,

Исхудалые, в седине,

С Колымы, Воркуты, Магадана

Наконец возвращались к стране.

Не забудешь, конечно, мгновенно

Ни овчарок, ни номер зэка,

Но была в этих людях вера,

А не то чтобы, скажем, тоска.

Е. Евтушенко

Из отпуска я приехал в Магадан на сессию и лишь затем на прииск. С Галактионова сняли судимость, а затем и реабилитировали, и ещё перед моим отъездом в отпуск он навсегда покинул Колыму. Он вышел на пенсию, поселился в Дзержинске под Горьким.

В дальнейшем на материке мы продолжали с ним переписываться. Григорий Федорович всё собирался посетить Ленинград и Кронштадт, где проходила его бурная молодость, но мечтам его не суждено было сбыться.

На месте Галактионова в комнате со мной поселился завхоз стройцеха Карташов, а когда я уехал на материк туда же напросился недавно приехавший на Колыму механик. Механик вскоре привез на прииск жену и потребовал, чтобы домик отдали ему как семейному, а Карташова выселили.

После возвращения на Широкий для меня не нашлось места даже в общежитии. Карташов предложил мне поселиться вместе с ним в небольшой хатке, находившейся на территории стройцеха.

 

В маленькой комнатке помещались два топчана и столик между ними. Мне удалось втиснуть туда и этажерку с книгами. Небольшая кухонька со шкафчиком, служившим нам одновременно и столом, две табуретки и умывальник завершали удобства нашего жилища. Раньше Карташов жил здесь с нормировщиком стройцеха, но сейчас тот уезжал на материк, навсегда покидая Колыму.

XX съезд КПСС ознаменовал начало массового пересмотра дел политзаключённых, прежде всего бывших административных и партийных работников. Почти все они требовали после реабилитации восстановления в партии. Партийная организация прииска неохотно принимала их в свои ряды, мотивируя тем, что для партии они уже не представляют интереса. Однако из Магадана пришло указание восстанавливать в партии всех незаконно репрессированных коммунистов, а утверждение решения первичной парторганизации брал на себя Магаданский обком партии.

Дело В. П. Затонского было признано сфальсифицированным, и Иван Петрович тоже был оправдан. Как узнал он от своих знакомых в Киеве, их бывшего следователя слегка пожурили и отправили «с понижением» на должность начальника милиции города Кишинева.

Возмущённый этим Василенко тут же настрочил об этом письмо в ЦК КПСС. Вызвав в Магадан, Ивану Петровичу предложили работу в отделе народного образования, но он решил возвратиться домой в родные края.

В связи с Венгерскими событиями (восстанием народа против коммунистической партии, социалистического образа жизни и опеки над страной со стороны Советского Союза) рассмотрение нашего с Ларисой и Анной дела задержали, но к концу 1957 года меня тоже вызвали в Сусуман и объявили, что «приговор военного трибунала 3-го Украинского фронта от 7 июля 1944 года в отношении Павлова И. И. по вновь открывшимся обстоятельствам отменён, и дело за отсутствием состава преступления прекращено».

Такие стандартные справки получали и другие оправданные узники лагерей, хотя всем было ясно, что «вновь открывшиеся обстоятельства» — это разоблачение культа личности Сталина и уничтожение его репрессивной машины.

Одновременно со мной были реабилитированы Лариса Башкирова и Анна Ивио.

Мне восстановили колымские надбавки к зарплате и выслугу лет с учётом работы в лагерях Дальстроя. Кроме того, бухгалтерия сделала перерасчёт зарплаты за два предыдущих месяца и выплатила выслугу лет за предыдущий год, что тоже составило крупную сумму. Я получил возможность не только не экономить средства на себя, но и посылать домой в Одессу значительно больше денег, чем прежде.

В годы после XX съезда КПСС стараниями Хрущёва было реабилитировано около семисот тысяч политзаключённых, к сожалению, многих из них посмертно. На родные земли из ссылки вернулись и репрессированные Сталиным народы.

Началось массовое строительство скромного, но удобного жилья для рядовых граждан страны; были значительно увеличены пенсии, позволившие старикам, вынесшим все тяготы войны и послевоенной разрухи, не только нормально питаться, но и выделять деньги на одежду и лекарства; была отменена плата за обучение в старших классах общеобразовательных школ, в средних специальных и высших учебных заведениях; рабочий день был сокращен до семи часов.

За эти же годы страна сделала большой рывок в науке, выпуск продукции свободными тружениками увеличился более чем вдвое, почти в два раза увеличилась производительность труда, страна стала преображаться.

Никита Сергеевич открыл форточку во внешний мир и впустил свежую струю правды и свободы, которую уже полностью задержать никому не удалось. С его одобрения стараниями Александра Трифоновича Твардовского была впервые в открытой печати для советского и мирового сообщества раскрыта драма советских лагерей, которую довелось пережить миллионам гражданам страны: была опубликована повесть Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

И никакие промахи, ошибки, грубости Хрущёва, непоследовательность и незавершённость решений им политических и социальных проблем не могут затмить его героического поступка: большое мужество, чувство справедливости и нравственного долга перед невинно пострадавшими нужны были, чтобы разоблачить сталинские преступления.

 

В то время по радио, телевидению и в прессе непрерывно звучали слова советских писателей, поэтов и журналистов, работников культуры и учёных, партийных и государственных деятелей, призывавших посвятить остаток своей жизни прославлению в веках Великого кормчего и полководца, Корифея науки, Гения человечества, Вождя и Учителя всех времен и народов.

Трудно было Хрущёву — продукту большевистского воспитания — полностью дистанцироваться от сталинской идеологии, так как вся жизнь его прошла рядом с этим монстром, с его единомышленниками и холуями; и в то время Никита Сергеевич не смог ни только проверить свои сомнения, но даже помыслить об этом.

Не все безвинно пострадавшие от необоснованных репрессий были реабилитированы при Хрущёве, не прекратились и преследования граждан страны по политическим мотивам, хотя уже не были массовыми и столь жестокими, не ликвидирована была и партийная цензура. Многие произведения русских и советских писателей, философов, политических деятелей, критически относившихся к Октябрьской революции и методам построения «самого справедливого общества», всё ещё оставались под запретом.

 

23. Кассир сберкассы

Судье заодно с прокурором

Плевать на детальный разбор:

Им лишь бы прикрыть разговором

Готовый уже приговор.

Ю. Ким

Лет десять назад Карташов работал кассиром сберкассы на прииске Адыгалахе ЗГПУ, одновременно исполняя обязанности инкассатора. В связи с последним обстоятельством он не всегда находился в сберкассе. Если какие-либо денежные операции производились в его отсутствие, заведующий сберкассой сообщал ему об этом и давал подписывать соответствующие документы. Всё это делалось на основании полного доверия кассира к своему заведующему.

На приисках редко брали деньги со сберкнижек. Кто не пропивал всю свою зарплату и не жил на неё от получки до получки, тот обычно хранил деньги в сберкассе, накапливая их для покупки на материке приличной квартиры или дома, машины, мебели, одежды; наконец, в надежде использовать проценты с вклада как существенную прибавку к пенсии. Иногда брали деньги со сберкнижки при выезде в отпуск на материк, чтобы там «гульнуть на всю катушку». Колымчанам разрешалось соединять отпуска за три года, и, выезжая на большую землю в оплачиваемый отпуск на шесть-восемь месяцев, они не ограничивали себя в расходах.

Как-то, когда заведующий сберкассой и кассир оба были на месте и вкладчик явился за деньгами, Карташов заметил, что затребованных посетителем денег на его счету не было. Заведующий задним числом записал деньги на счёт вкладчика, а затем выдал ему необходимую сумму. Карташов попросил у заведующего объяснение.

— Срочно вызвал меня главный бухгалтер, деньги я у вкладчика взял, а оформить, как полагается, не успел, — ответил заведующий.

И закравшиеся у Карташова подозрения исчезли. Он знал заведующего как добропорядочного и всеми уважаемого на прииске человека и проникся к нему симпатией и доверием. Если Карташов заходил ненароком к нему домой, то заведующий встречал его с царской щедростью, усаживал за стол, угощал коньяком и дорогими винами, кетовой икрой, осетровым балыком, сардинами, шпротами, солеными огурчиками, грибочками, шоколадными конфетами и другой изысканной для Колымы закуской. Карташов не прочь был и сам пригласить к себе домой заведующего, но тот всегда отказывался, говоря:

— У тебя жена, дети. Нельзя тебе деньги на ветер бросать.

Но как-то заведующего вызвали в контору по каким-то делам, и Карташов остался в сберкассе один. Зашёл посетитель и заполнил расходный ордер на две тысячи рублей.

Вынув его карточку, Карташов сказал:

— У вас на депозитном счету всего тысяча рублей.

— Как это? — удивился вкладчик. — Вы же видите запись в сберкнижке: «десять тысяч рублей».

 

— Это ещё ничего не значит. У вас очень старая запись. Вы могли прийти в сберкассу и сказать, что потеряли сберкнижку, и вам выдали новую; затем вы сняли деньги со счёта, а теперь явились со старой книжкой... Деньги я вам выдать не могу. Приходите часа через два, придёт заведующий, к нему и обращайтесь.

Посетитель ушёл, не сказав ни слова. Когда явился заведующий и Карташов рассказал ему о случившемся, тень озабоченности пробежала по лицу зава, но затем он небрежно бросил:

— Ладно, разберёмся.

Карташов привык доверять своему начальнику и успокоился, не почуяв беды.

А через два дня из Сусумана приехала финансовая комиссия. Руководитель её пригласил к себе злополучного вкладчика, и после беседы с ним на дверях сберкассы, конторы, клуба и столовой появились объявления: «Срочно явиться всем вкладчикам со своими сберкнижками в сберкассу для проверки вкладов».

Проверка обнаружила подделку расходных ордеров вкладчиков на общую сумму свыше ста семидесяти тысяч рублей.

Обыск на квартире Карташова и проверка его вкладов в сберкассе выявили небольшую сумму денег и ценностей, соответствовавших его зарплате. Значительно больше денег и ценностей нашли у заведующего, но тот продолжал утверждать, что деньги с чужих счетов снимал вместе с кассиром, надеясь на менее жёсткое наказание.

Несмотря на то, что Карташов свою вину отрицал, суд признал его виновным и как за групповое хищение государственных средств в особо крупных размерах назначил суровое наказание обоим работником сберкассы — по 25 лет ИТЛ с конфискацией имущества и выплатой в доход государства похищенной суммы в равных долях заведующим и кассиром.

Жена Карташова, оставшись после осуждения мужа одна с двумя детьми и без средств к существованию, не стала дожидаться его возвращения из лагеря и вскоре вышла замуж вторично.

В то время заключённым уже выплачивали зарплату, вычитая из неё расходы на содержание их в лагере и охрану. Карташов же не получал в лагере ни копейки — все заработанные им деньги шли в доход государства. Он неоднократно писал жалобы на несправедливость решения суда, но только через восемь лет, уже после XX съезда КПСС, дело было рассмотрено повторно.

Графологическая экспертиза установила, что ни одной подписи Карташова на фальшивых документах нет, что все они были подделаны заведующим сберкассой. Карташова из лагеря выпустили, так как срок ему изменили на восемь лет — как за халатность при исполнении служебных обязанностей, и без конфискации имущества. Ещё два года потребовалось, чтоб Карташову вернули деньги: тринадцать тысяч рублей, удержанных с него в лагере.

 

24. Студенты

Друзья и подруги, сердца огневые,

Живём мы под небом различных широт,

Но все мы студенты, и все молодые,

И смело глядим мы вперёд.

Из песни

Более десяти технических работников прииска Широкого — маркшейдеров, геологов, электромехаников, горняков и экономистов — заочно учились в ВЗПИ, выезжая один-два раза в год на экзаменационно-лабораторные сессии в Магадан. Почти все были женаты или замужем, но у некоторых жёны были на материке.

С конца пятидесятых годов в приисковых, шахтных и рудничных посёлках вместо старых деревянных одноэтажных домов стали строить двух- и трёхэтажные каменные здания, а в крупных посёлках, таких как Сусуман, даже четырёх- и пятиэтажные.

В одном из первых каменных домов на Широком в двухкомнатной квартире второго этажа поселили четырёх заочников, в числе которых был и я.

Мы занимали большую комнату, а меньшая, предназначенная для приезжих и командировочных, обычно пустовала. В квартире имелась кухня с плитой, и мы часто ею пользовались для приготовления завтраков или ужинов, а обедали обычно в столовой. Был в квартире и чуланчик, в котором мы хранили и сушили рабочие спецовки, сапоги и телогрейки.

 

В доме было центральное отопление, но постоянного водопровода в посёлке не было. На летние месяцы по поверхности земли от реки Берелёха, где была установлена насосная станция, к домам посёлка протягивали водопроводные трубы. На зиму их убирали, и воду развозил водовоз. Канализации тоже не было, и мы пользовались дворовыми уборными. Тёплые уборные, примыкавшие к квартирам и снабжённые наружными выгребными ямами, имелись лишь у начальников прииска и лагеря и главного инженера.

Вместе со мной в комнате жили: инженер-геодезист, участковый геолог и горный электромеханик. Должность инженера-геодезиста на приисках ввели временно на полтора года в связи со следующими событиями, как об этом повествует молва. Во время одного из визитов в Москву американские коллеги преподнесли Хрущёву папку с координатами геодезических пунктов высших классов и разрядов на всей территории Советского Союза. Заполучив координаты с помощью своих шпионов, американцы не знали, что с ними делать, и вручили советскому руководителю «в подарок».

Чтобы как-то компенсировать потерю бдительности, наши контрразведчики решили, что лучшим способом нейтрализации утечки информации будет введение условных координат на всех промышленных объектах страны. Практически работа могла быть выполнена в установленные сроки и с достаточной точностью лишь при небольшом изменении начала координат и совсем малом изменении направления их осей.

Пересчёт координат основных поверхностных пунктов и нанесение новой координатной сетки на планшеты поручили на нашем прииске Александру Васильевичу Литвинову, работавшему до этого участковым маркшейдером. Ему оставалось полтора года до окончания института, и за это время он должен был справиться с порученным делом. Жену и детей он отправил на материк, а сам переехал в центральный посёлок и поселился в нашем общежитии.

По вечерам после ужина и редкого посещения кино мы рассаживались за большим столом, и до двенадцати или часу ночи наша комната превращалась в учебный класс: шелестели страницы книг и тетрадей, скрипели перья, трещали арифмометры.

Наименее усидчивым из нас был участковый геолог Иван Николаевич Останин. Просидев с полчаса за общим столом, он обычно говорил:

— Слишком шумно здесь, пойду заниматься в ГРБ.

Мы уже знали, что к часу ночи он вернётся, изрядно нагрузившись спиртным. Лет шесть он учился в ВЗПИ, мечтая о заветных «корочках», но всё ещё не мог одолеть и третьего курса. В его оправдание каждое лето администрация прииска посылала в институт справки о том, что, в связи с особенностью сезонных полевых геологоразведочных работ на Колыме, Останин не смог выполнить в срок учебный план курса и руководство предприятия просит не отчислять из вуза труженика Дальстроя.

 

25. Судьба солдата

В далёкий край товарищ улетает,

Родные ветры вслед за ним летят.

Любимый город в синей дымке тает —

Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд.

Пройдёт товарищ все бои и войны,

Не зная сна, не зная тишины.

Любимый город может спать спокойно

И видеть сны, и зеленеть среди весны.

Е. Долматовский

Александр Васильевич Литвинов, коренной москвич, в 1941 году окончил среднюю школу и уже готовился поступить в институт, как война изменила его планы. Не дожидаясь мобилизации, Саша на второй же день пошёл записываться добровольцем на фронт, желая участвовать в скором разгроме ненавистного врага. Его послали на краткосрочные курсы, а затем стрелком-радистом в авиационный отряд, базировавшийся в сорока километрах восточнее Москвы.

Два года пролетал он благополучно.

 

Как-то Саша получил увольнительную на сутки. Когда он приехал домой в город, родные сообщили, что на его имя получена телеграмма. Развернул — девушка, которую он считал своей невестой, телеграфировала, что на следующее утро приедет в Москву. Очень захотелось ему встретить девушку, но к утру он должен был быть в части. Решил немедленно поехать туда и отпроситься ещё на полдня. Вошёл в кабинет начальника авиаотряда.

— Хорошо, что ты вернулся раньше! В ночь назначен вылет, а у меня неполный лётный состав, — обрадовался командир.

— Ко мне утром невеста приезжает. Я хотел её встретить.

— Встретят без тебя. А завтра утром я отпущу тебя на целый день.

Но девушку Саша не увидел ни на следующий день, ни через десять лет. Ночью их самолет был сбит над территорией противника. Командир корабля приказал выбрасываться на парашютах. Место для приземления было неудачным.

От сильного удара Саша потерял сознание, а когда очнулся, увидел германских офицеров и солдат с собаками. В руках одного из них были его документы, партийный билет.

До конца войны Саша, измученный и голодный, оставался в фашистском концлагере. Не раз приходили немецкие офицеры с власовцами вербовать военнопленных в РОА или в шпионы, но Саша их уговоры с негодованием отвергал.

После освобождения Красной армией из концлагеря и фильтрационной проверки Сашу отправили на шесть лет на Колыму — в ссылку на прииск, где положение его в первые годы было немногим лучше заключённых. На Колыме Саша трудился рабочим маркшейдера, съёмщиком, а затем и маркшейдером, поступил в ВЗПИ, женился, родились дети. Уже через год он должен был ехать в Москву, сдавать последние экзамены по спецпредметам, пройти преддипломную практику и защитить дипломный проект.

После окончания вуза в 1959 году Саша вернулся на Колыму, был назначен главным маркшейдером прииска Горного и ещё надолго связал свою судьбу с этим суровым краем.

 

26. Экзаменационные сессии

Когда будете, дети, студентами,

Не ломайте голов над моментами,

Над Гамлéтами, Лирами, Кентами,

Над царями и над президентами,

Над морями и над континентами...

А. Апухтин

Из пяти участковых маркшейдеров нашего прииска трое учились в ВЗПИ и два раза в год ездили на две недели в Магадан на лабораторно-экзаменационные сессии. Это создавало неудобства для маркшейдерской службы, особенно в летнее время, когда было много работы. Поэтому обычно мы ездили в город между двумя месячными замерами и, как правило, не все вместе.

Жили мы в техникумовских или других общежитиях, а когда была возможность, брали путёвки в Магаданский дом отдыха, находившийся на берегу моря в шести километрах от города — в посёлке Весёлом возле бухты с одноименным названием. Почти всегда в доме отдыха были свободные места, так как колымчане предпочитали проводить отпуска на материке. Тем не менее, слишком частые путевки в дом отдыха за счёт профсоюза не разрешались.

Дом отдыха, находившийся в загородном двухэтажном особняке бывшего начальника Дальстроя И. Ф. Никишова, был просторным, красиво отделанным, удобным для отдыха, а для нас — и для занятий. Большинство студентов упорно осваивали науку, но не у всех были равные возможности и желания. Дорвавшись до Магадана, некоторые из них злоупотребляли ресторанами, полагая, что кривая вероятности и уступчивые преподаватели выведут их на орбиту и они на троечки сдадут экзамены, а затем получат и заветные «корочки». Опыт предыдущих поколений заочников убедительно подтверждал эту гипотезу.

 

Наиболее сложными для специалистов-практиков были предметы первого-второго курсов и, прежде всего, высшая математика и начертательная геометрия. На первом курсе математику мы сдавали молодой преподавательнице Самольяновой, недавно окончившей Ленинградский университет. Она строго следила, чтобы никто не пользовался шпаргалками, но студенты, преодолев все препятствия, как правило, выходили из поединков победителями с долгожданными троечками в зачётных книжках. На следующий год экзамены у нас принимала приехавшая с мужем на Колыму опытная преподавательница, ранее работавшая старшим преподавателем в Московском станкоинструментальном институте — Ольга Иосифовна Копытман, или, как её называли студенты, — «Капут нам».

Перед экзаменами она читала обзорные лекции по всем разделам курса, решала с нами задачи, которые многим студентам помогли освоить премудрую науку, а ей заранее познакомиться со знаниями своих подопечных. На её экзаменах можно было свободно пользоваться шпаргалками и даже учебниками: она не следила за аудиторией; однако, если студент пытался прочесть их в качестве ответа, она тут же отбирала шпаргалку, давала чистый лист бумаги и говорила:

— Рассказывайте, что знаете.

Иногда ей было достаточно одного вопроса, чтобы отослать студента на повторную сдачу экзамена, как правило, уже на следующую сессию:

— При ваших знаниях за две недели вам не подготовиться к экзамену.

Более лояльно она относилась к студентам, пришедшим сдавать последний раздел математики:

— Вы математику сдадите, а кто придёт сдавать экзамен за первый курс, те будут знать её.

Первые две части курса мой сосед по широкинскому общежитию Иван Останин сдал с грехом пополам Самольяновой, третью часть — интегральное исчисление функций одной переменной и основы дифференциальных уравнений — ему пришлось уже сдавать Копытман.

— Вы не знаете дифференциального исчисления, — быстро определила она. — К следующей сессии выучите, прежде всего, начальные разделы математики.

— Но я же сдал эти разделы! — пробовал протестовать возмущённый студент.

— Это не имеет значения. Без твердых знаний разделов первого курса вы не сможете освоить программу второго.

И полгода Останин потратил на изучение основ матанализа, много решал задач, неоднократно обращался ко мне за помощью.

— Вот теперь я понял, что раньше совершенно не знал математику! — сказал он как-то мне.

К концу полугодия Иван Николаевич уже другим заочникам объяснял решения задач как заправский специалист. На следующую сессию он поехал сдавать одну математику, и вернулся на прииск гордый тем, что сдал её Копытман, хоть и на троечку.

Многие наши преподаватели работали во ВНИИ золота и редких металлов. Большинство из них входило в положение студентов-заочников и снисходительно относилось к ним, полагая, что всё запомнить они не смогут, а если и запомнят, то вскоре забудут, так что достаточно с них, если смогут разобраться по книгам.

Пришли как-то в институт сдавать структурную геологию Останин и двое его друзей с учебниками за пазухами. Зашли в кабинет заведующего лабораторией.

— Книги у вас есть? — спросил тот.

— Нет, что вы!

— Ну, тогда возьмите на полках. Вот ваши вопросы, — сказал экзаменатор и ушёл.

Минут через сорок вернулся. Просмотрел их записи и сказал:

— Ну и ни бельмеса же вы не знаете!

Раскрыв учебники в нужных местах, добавил:

— Вот ваши вопросы! Здесь читайте, и если через полчаса не разберётесь, всем двойки поставлю.

— Ну как, разобрались? — спросил преподаватель, вернувшись через час.

— Разобрались! — хором ответили студенты.

— Тогда давайте зачётки!

 

И поставил всем тройки, не спрашивая.

Трудоёмкими для изучения и выполнения курсовых заданий и проектов были такие предметы, как начертательная геометрия, машиностроительное черчение, сопромат и детали машин. Найдя у сокурсников свои варианты, студенты копировали чертежи на светостоле и списывали объяснительную записку.

— Ну, этот вариант проекта я уже встречаю не первый раз! — благодушно замечал преподаватель, ставя заветную троечку.

Экзамен не всем было легко сдать, но студенты знали, что иной преподаватель не прочь пропустить рюмку-другую за чужой счёт и можно пригласить его в ресторан, всунуть в зачётку хрустящую бумажку, и договориться будет проще. Как-то трое студентов встретили возле здания техникума, где проводились наши занятия и принимались экзамены, находившегося уже навеселе преподавателя начертательной геометрии.

— Нам бы экзамены сдать поскорее, сессия кончается, пора на прииски ехать, — объяснили студенты.

— Зачётки с вами? — сориентировался экзаменатор.

— Да, конечно!

— А «это» есть? — и он сделал выразительный жест, щёлкнув пальцами правой руки.

— Конечно! — и студенты наперебой стали подсовывать зачётки, из которых красноречиво торчали сотенные купюры.

— Ну что ж, получайте свои троечки!

— А мне четвёрка нужна! Я знаю на четвёрку! — заявил один из студентов.

— Ах, четвёрка! На четвёрку приходите сдавать экзамен согласно расписанию.

И два раза пришлось претенденту на четвёрку сдавать экзамен, пока он получил тройку.

Всё же такие преподаватели были редкостью, и как только директор филиала узнавал об этом, он незамедлительно расставался с ними.

Преподаватели, как и все колымчане, надолго уезжали в отпуск на материк, и их заменяли другие, иногда более покладистые. Студенты зорко следили за этим движением и, приехав в Магадан, всегда интересовались, кому из присутствующих преподавателей можно легко «столкнуть» экзамен, скатывали контрольные работы и бодро шли сдавать.

— Главное: своевременно столкнуть предмет! — говорили студенты. — Вовремя не сдашь, — потом замаешься!

За два с половиной года я решил сдать все экзамены, которые разрешалось принимать в Магадане, и подготовить к сдаче в Москве предметы специальных курсов: маркшейдерские и геодезические приборы и инструменты, теорию ошибок и способ наименьших квадратов, специальные разделы маркшейдерского дела, высшую геодезию и картографию, фотограмметрию.

Чтобы хорошо подготовить все предметы и на год раньше положенного срока окончить институт, мне пришлось всё свободное от работы время тратить на занятия. Тяга к знаниям у меня была велика, и другого режима дня я себе уже не представлял. У меня выработалась привычка учиться, как работать, есть, спать.

 

27. Начальник тюрьмы

И пришлось нам нежданно-негаданно

Хоронить молодого стрелка,

Без церковного пенья, без ладана,

Без всего, чем могила крепка.

Н. Некрасов

После отъезда Литвинова в Москву для защиты дипломного проекта на его место поселили электрослесаря. После работы он изрядно выпивал. Приглашал и нас в компанию, но мы вежливо отказывались от этой сомнительной чести.

Больше всех волновался Останин:

— Нам надо настоять, чтобы его выселили из нашей комнаты: он мешает заниматься!

Мы напомнили ему, что и сам он не прочь пропустить чарку водки.

— Но я же в комнате не пью, а если и приду под мухой, так сразу же ложусь спать, — и, помолчав, добавил: — Я не люблю, когда кто-нибудь выпивает больше меня.

 

Как-то электрослесарь разговорился и рассказал, что раньше работал в одном из городов начальником тюрьмы, но после ХХ съезда его уволили из МВД, вероятно, за пьянство. Он привык к большим деньгам и решил завербоваться на Колыму. В Сусуманском учебном комбинате он окончил курсы электрослесарей и был направлен на наш прииск. Кто-то из его слушателей спросил:

— А к высшей мере у вас в тюрьме приговаривали?

— Как и в любой другой. После суда смертника переводили в отдельную камеру и предлагали написать в Верховный Совет просьбу о помиловании. Обычно приговорённые к расстрелу писали её, а если и отказывались, то начальство тюрьмы само писало ходатайство. Если просьбу о замене смертной казни на срок в ИТЛ удовлетворяли, смертника сразу же переводили в общую камеру, если нет — ему об этом не сообщали. Вели якобы к следователю, проводя по специальному коридору. В этом коридоре был поворот, у которого сопровождающий его конвоир задерживался. Когда смертник поворачивал в другой коридор, стрелок через амбразуру в стене стрелял ему в затылок. Затем конвоир подходил к упавшему и, если тот был ещё жив, добивал его вторым выстрелом из пистолета.

 

28. На материке

Родина-мать! Я душою смирился,

Любящим сыном к тебе воротился.

Сколько б на нивах бесплодных твоих

Даром не сгинуло сил молодых,

Сколько бы ранней тоски и печали

Вечные бури твои не нагнали

На боязливую душу мою —

Я побежден пред тобою стою!

Н. Некрасов

В июле 1959 года я окончательно покинул Колыму, хотя впоследствии мне ещё три раза приходилось приезжать туда в командировки по работе. Но это была уже другая Колыма. На приисках не сохранилось следов сталинских лагерей: лагерных зон, ограждённых колючей проволокой, сторожевых вышек и молчаливых безымянных кладбищ, их постоянных спутников. Приехав в Одессу формально в отпуск, я без труда уже с чистым паспортом временно прописался у мамы.

Насладившись после суровой Колымы родным южным городом и ласковым Чёрным морем, я в сентябре отправился в Москву в ВЗПИ. Меня поместили в общежитие в одном из двух пятиэтажных домов.

В комнате нас было четверо — студентов разных факультетов и специальностей. Все уже считались дипломниками, хотя каждому ещё предстояло сдать экзамены по спецкурсам и выполнить одну-две курсовые работы. Всё это необходимо было закончить к концу января, чтобы затем поехать на преддипломную практику и вернуться в Москву не позднее первого марта. В оставшиеся четыре месяца, до первого июля нужно было написать и защитить дипломный проект.

Минимальный срок преддипломной практики у нас, работавших долгое время по специальности, был установлен в один месяц. Этого было достаточно, чтобы изучить в необходимом объёме горно-геологические условия шахты или карьера, специфику горных и маркшейдерских работ на предприятии. На нашем факультете требовали, используя лишь горно-геологические условия месторождения, заново спроектировать все горные и маркшейдерские работы в соответствии с современной технологией производства и провести их технико-экономическое обоснование. Учитывалось, что многие шахты того времени были заложены до революции и горные работы велись ещё по старинке. Студентов не посылали на предприятия, на которых они ранее работали. Более того, старались послать на шахту, рудник, карьер, разрез или прииск с незнакомой по предыдущей работе спецификой. Так как я работал на россыпях Колымы, меня направили на преддипломную практику на угольную шахту в Донбасс. Она должна была послужить объектом для разработки дипломного проекта.

Отчитавшись в работе за время преддипломной практики перед руководителем её и получив дипломное задание, я с разрешения заведующего кафедрой поехал на полтора месяца в Одессу писать дипломный проект, где в это время у меня родилась дочка Машенька.

 

29. Заведующий кафедрой

Сейте разумное, доброе, вечное,

Сейте! Спасибо вам скажет сердечное

Русский народ...

Н. Некрасов

На кафедре маркшейдерского дела горного факультета сложился дружный и деловой коллектив учёных и преподавателей, каждый из которых кроме научных трудов написал ещё по неплохому учебнику для студентов вузов по некоторым разделам маркшейдерского дела.

Душой коллектива был заведующий кафедрой — доктор технических наук профессор Василий Артемьевич Романов. Он принимал у нас экзамены по теории ошибок и способу наименьших квадратов, по специальным разделам маркшейдерского дела.

К студентам был внимателен и доброжелателен. Всех студентов он знал в лицо и по имени и отчеству. Его рецензии на наши домашние задания и курсовые проекты всегда были обстоятельными и содержательными.

Василий Артемьевич учитывал, что все мы много лет проработали маркшейдерами на производстве, и иногда интересовался, как на практике выполняются те или иные работы. На экзаменах всегда был строг: если студент не проработал достаточно хорошо какой-либо теоретический вопрос, он огорчённо говорил:

— Хорошую оценку я вам поставить не могу, а тройку не хочу. Советую вам внимательно проработать недостаточно усвоенные вами разделы, и тогда приходите ещё раз сдавать экзамен. Время у вас есть, и дипломный проект легче будет написать.

Никто за это на него не обижался, студенты стремились тщательнее подготовиться к экзамену, понимали, что речь идет об основных вопросах важного для них предмета.

Каждый год Василий Артемьевич читал для заочников курс линейной алгебры и теории матриц с применениями их к методу наименьших квадратов, уравниванию и оценке точности маркшейдерско-геодезических сетей. В то время этот раздел был необязательным для студентов вузов и не входил ни в курс теории ошибок и способа наименьших квадратов, ни в курс высшей математики. Тем не менее, его слушали студенты всех курсов, приехавшие в Москву на экзаменационную сессию, даже те, кто уже сдал этот предмет.

В дипломных проектах почти все студенты использовали полученные на этих лекциях знания для решения задач совместной вставки нескольких пунктов в геодезическую сеть и для оценки точности удалённых пунктов подземной полигонометрической сети.

У Василия Артемьевича были опубликованы несколько работ о приведении матриц к блочному виду и об использовании их для расчётов при вставке пунктов в геодезическую сеть. Разрабатывал он и вопросы строгого уравнивания подземных маркшейдерских сетей с оценкой их точности. Однако вычислительные работы были настолько сложными и громоздкими, что решение этих задач без мощной вычислительной техники оставалось практически невозможным. Хотя электронные вычислительные машины делали в то время лишь первые шаги, многим учёным, в том числе и Василию Артемьевичу, было ясно, что именно они должны стать основой для сложных маркшейдерско-геодезических вычислений.

Но осуществить свои замыслы Василий Артемьевич не успел. За неделю до защиты мною дипломного проекта он, возвращаясь с дачи в Москву, почувствовал себя плохо, а ночью у него был инсульт. Несмотря на старания врачей в конце июня 1960 года в возрасте сорока шести лет в расцвете творческих сил Василий Артемьевич скончался. Кафедра маркшейдерского дела осиротела, смерть его была тяжело воспринята преподавателями и студентами.

На похороны приехал из Ленинграда заведующий кафедрой маркшейдерского дела ЛГИ (Ленинградского горного института) профессор Дмитрий Антонович Казаковский, под руководством которого в Ленинграде начинал свою научно-педагогическую деятельность Романов.

Ещё за несколько дней до смерти поздно вечером после затянувшегося заседания кафедры Василий Артемьевич просматривал со мной мой дипломный проект и демонстрационные чертежи, специальную часть проекта, руководителем которой он был. Сделал ряд замечаний по проекту, а затем, учитывая мои математические знания, предложил поступить в заочную аспирантуру ВЗПИ. Я сразу же задумался над этим вопросом, так как хотел учиться дальше и вряд ли мог рассчитывать на лучшего руководителя.

 

30. Аспирантура

Что сидишь ты сложа руки?

Ты окончил курс науки,

Любишь русский край,

Остроумно, интересно

Говоришь ты, мыслишь честно...

Что же? Начинай!

Н. Некрасов

После смерти Василия Артемьевича вопрос об аспирантуре в ВЗПИ отпал. Тем не менее, желание поступить в неё у меня утвердилось. Среди немногих выпускников института я получил диплом с отличием, и это давало мне право поступления в аспирантуру без «двухгодичного стажа работы по специальности после окончания института».

Я зашёл в Московский горный институт на кафедру маркшейдерского дела, где работали в то время известные нам профессора Петр Александрович Рыжов и Федор Федорович Павлов и где мы проходили лабораторную практику по высшей геодезии, фотограмметрии и маркшейдерскому делу, так как лабораторная база в нашем институте ещё не удовлетворяла всем требованиям учебного процесса.

Заведующий кафедрой Рыжов к моей просьбе отнесся равнодушно, сказав, что очная аспирантура у них не предусмотрена, а на заочную у них уже есть претендент.

Созвонившись со своим двоюродным братом Володей, жившим в Ленинграде, я отправился туда на две недели. С этим городом судьба связала меня на долгие годы. Любуясь красотами города и его пригородами, посещая парки, театры, музеи, дворцы и выставки, я не забыл о желании продолжить учёбу в аспирантуре. Был июль, на кафедре маркшейдерского дела ЛГИ никого уже не было, а в отделе аспирантуры ничего обнадёживающего мне не сообщили.

Затем я зашёл во ВНИМИ (Всесоюзный научно-исследовательский институт горной геомеханики и маркшейдерского дела), где, как я знал, тоже была аспирантура. Здесь мне повезло больше. В тот же день я оставил там копии своих документов и, уехав в Одессу, стал ждать сентября, чтобы вернуться в Ленинград для сдачи вступительных экзаменов.

Претендентов на поступление в аспирантуру было четверо, а вакантных мест — три, но директор института Александр Николаевич Омельченко сказал, что примет всех хорошо сдавших экзамены.

— Ну, а кто получит тройку по спецпредмету, советую сразу забрать документы: нет смысла поступать в аспирантуру, если не знаешь хорошо свою специальность, — предупредил он нас.

В состав экзаменационной комиссии входили: заведующий кафедрой маркшейдерского дела ЛГИ доктор технических наук Казаковский, заведующий кафедрой геодезии ЛИВМУ (Ленинградского инженерного высшего морского училища) доктор технических наук Борис Иванович Никифоров, долго проработавший во ВНИМИ заведующим лабораторией, и начальник отдела методики маркшейдерских работ нашего института кандидат технических наук Сергей Александрович Филатов.

Экзамен по спецпредмету (маркшейдерскому делу) был серьёзным; по остальным предметам: иностранному (немецкому) языку и истории КПСС испытания были значительно проще. Из четырёх претендентов хорошо сдали экзамены лишь двое. Нам предоставили места в аспирантском общежитии, занимавшем четырёхкомнатную квартиру со всеми удобствами на Московском проспекте — в одном из домов ВНИМИ. Кроме аспирантов там жили ещё два сотрудника института, не имевших семей и квартир или комнат в Ленинграде.

Первые полтора года отводились на подготовку и сдачу экзаменов, на выбор темы и научного руководителя, и лишь полтора года оставались на завершение работы над диссертацией и её защиту. За это же время нужно было опубликовать несколько статей по основным вопросам диссертации. Поэтому практически в срок её никто не защищал, тем более, что защита происходила в ЛГИ, где очередь на неё иногда растягивалась на полгода и более.

За полтора года мы должны были сдать экзамены по иностранному языку, марксистско-ленинской философии и по двум специальным предметам. Для маркшейдеров это был общий курс маркшейдерского дела в расширенном объёме и специальный курс по разделу науки, соответствующему теме диссертации.

Для подготовки к экзаменам нужно было изучить большой объём литературы, которая имелась в библиотеках нашего и горного институтов, прежде всего — статьи из сборников научных трудов ВНИМИ, ЛГИ и других горных институтов.

 

31. Годы учёбы и работы

И в глубине души, помимо воли,

Мучительный рождается вопрос:

Ужель и вам не видеть лучшей доли,

И вам идти путём бесплодных грёз?

Ужели вы в борьбе со злом могучим

Духовных сил растратите запас,

И правды свет, пронзив густые тучи,

Вам не блеснёт и не пригреет вас?

А. Плещеев

За годы обучения в техникуме и институте я безнадёжно, вероятно до конца своих дней, заразился микробами учёбы, и этим ограничивался круг моих интересов.

Узнав, что на математико-механическом факультете (матмехе) Ленинградского университета есть вечерние трёхгодичные курсы повышения математической квалификации инженеров, я решил поступить на них. Курсы были платными, но, как правило, за счет учреждения, в котором работал потенциальный курсант. Мне пришлось убеждать директора нашего института, что углублённые математические знания мне необходимы для работы и именно эти курсы мне обеспечат их.

Матмех находился недалеко от нашего института — на 10-й линии Васильевского острова в здании бывших Бестужевских высших женских курсов. Первый курс был посвящён матанализу и высшей алгебре, на втором изучались дифференциальные уравнения, уравнения математической физики, теория функций комплексного переменного, операционное исчисление, теория вероятностей и приближённые вычисления.

На третьем курсе учащиеся должны были в соответствии со своими интересами и потребностями выбрать и сдать не менее четырёх годовых курсов. Эти предметы, общее число которых было примерно три десятка в год, читались в вечерние часы профессорами и доцентами различных кафедр факультета для студентов университета в качестве спецкурсов; некоторые предметы читались специально для курсантов.

На первом курсе занятия проводились три раза в неделю по четыре часа, но уже со второго семестра я решил для себя расширить время посещения лекций до четырех-пяти дней в неделю за счет факультативных предметов, читавшихся старшекурсникам.

В круг своих занятий я включил и программирование на ЭВМ. В то время этот предмет в университетах не был обязательным и читался, главным образом, специализировавшимся по вычислительной математике студентам. Я прослушал курсы программирования на языке машинных кодов и на языке высокого уровня — на «алголе», считавшимся в то время наиболее перспективным языком.

Впоследствии во ВНИМИ мне в течение многих лет пришлось заниматься разработкой алгоритмов и программированием маркшейдерских задач, но уже на персональных компьютерах с использованием современных операционных систем и сред, объектно- и визуально-ориентированных языков программирования.

Тему диссертации подобрать оказалось нелегко, так как при выборе обычно рассматривались многие вопросы, связанные с перспективой её использования в дальнейших научных разработках ВНИМИ. Кроме того, работа не должна была дублировать или пересекаться с исследованиями других аспирантов и сотрудников института, претендовавших на защиту своих изысканий в качестве диссертаций.

После многочисленных обсуждений с Никифоровым и Филатовым тему диссертации связали с практикой моей работы на Колыме и под названием «Обоснование точности и методики маркшейдерских работ при разработке россыпей открытым способом» она была утверждена Учёным советом института.

Познакомившись с концепцией и примерным планом предложенных мной исследований, Казаковский согласился стать моим научным руководителем.

Профессора горного и нашего институтов не утруждали себя мелочной опекой над соискателями учёных степеней, предоставляя свободу выбора аспиранту. Если же работа была низкого качества или казалась руководителям неперспективной, что бывало не так уж часто, они ставили вопрос об изменении темы диссертации или об исключении соискателя из аспирантуры.

 

Для выполнения поставленных передо мной задач не хватало материалов для обработки экспериментальных данных, и в течение следующих трёх лет летом с группой или самостоятельно я выезжал в командировки на прииски Колымы, Урала, Иркутской и Читинской областей, где основным методом сбора материала была наземная стереофотограмметрическая съёмка открытых горных выработок и элементов поверхностного рельефа.

Окончив трёхгодичные математические курсы, я решил продолжить свое математическое образование, поступив на заочное отделение матмеха. Обучение было бесплатным, но в университет нужно было представить справку о том, что университетское образование в области математики мне необходимо для работы.

Приняли меня на четвёртый курс с условием сдачи некоторых предметов за предыдущие.

На пятом и шестом курсах кроме обязательных дисциплин нужно было выбрать три спецкурса и два спецсеминара по направлениям предполагаемой специализации. Я выбрал матанализ, включив в разделы своей специализации функциональный анализ, топологические векторные пространства, теорию меры и функций вещественного переменного.

Лариса Башкирова после реабилитации трудилась мастером в Магаданском промкомбинате, с отличием заочно окончила Ленинградский станкостроительный техникум, а затем, тоже с отличием, — ВЗПИ в Москве. После его окончания до пенсии она работала в Магадане начальницей планово-производственного отдела Североэнергоремонта. Но всё это я узнал значительно позже, так как после отъезда из Магадана мы потеряли друг друга из виду на сорок лет.

Уже в начале этого века из писем Ларисы и из присланной ею статьи Веры Александровны Фабианской я узнал о горькой судьбе Анны Ивио. Срок она отбывала в Воркутинских лагерях, работала санитаркой в лагерной больнице. Там встретила любимого человека, с которым её вскоре разлучили. От него она родила дочку. В письмах к родителям она просила забрать ее ребёнка.

Отцу Анны удалось получить разрешение на опекунство над внучкой, и он вылетел в Воркуту. Но в Киеве его сняли с самолета, обвинили в шпионаже и на десять лет отправили в Тайшетские лагеря. Вскоре его, однако, освободили как непригодного для тяжёлой физической работы, но внучка в Воркуте уже умерла.

После реабилитации в 1957 году Анна приехала в Одессу, окончила медицинское училище, но затем снова вернулась в Воркуту, где до конца своих дней работала медсестрой в больнице.

Умерла она в одиночестве и была похоронена вблизи могилы безвременно погубленной лагерным режимом дочери.

После окончания университета и защиты кандидатской диссертации я был оставлен в институте старшим научным сотрудником в лаборатории методики подземных маркшейдерских работ, но решил переключиться на преподавательскую работу в каком-либо вузе Ленинграда.

В течение многих лет я читал лекции и вел практические занятия со студентами-вечерниками, заочниками и студентами дневных отделений в СЗПИ, ЛЭИС (Ленинградском электротехническом институте связи), ЛГИ и в топографическом техникуме, а также на курсах повышения квалификации молодых специалистов нашего института по высшей математике, вычислительной математике и программированию, маркшейдерскому делу. Но всё это было на условиях почасовой оплаты. В штат на вакантные места в вузы, конкурс на которые объявлялся в «Вечернем Ленинграде», обычно брали своих сотрудников, уже проверенных.

В одном из институтов заведующий кафедрой высшей математики согласовал с директором мою кандидатуру на должность доцента. Я прочёл в присутствии заведующего и членов кафедры пробную лекцию, но парторг института, узнав, что я бывший политзаключённый, категорически воспрепятствовал моему приёму на работу — реабилитация в те годы уже не смягчала моей вины перед Родиной.

Кто побывал в сталинских лагерях, не имел права обучать и воспитывать нашу советскую молодежь, вороша нездоровые интересы студентов к мрачным страницам недавней истории нашей страны. Без рекомендации партбюро кафедры вузов даже не рассматривали документы претендентов на преподавательскую должность.

В хрущёвские времена я не чувствовал своей ущербности ни на работе, ни в учёбе. В брежневские времена меня уже неоднократно вызывал начальник спецчасти института, требуя заполнения анкет сталинского образца (выпуска 1950 года) с вопросами: был ли в заключении, за какое преступление, были ли репрессированы родственники, был ли за границей, есть ли родственники за границей, менял ли фамилию и т. д. По-другому стали на меня смотреть и многие начальники, как будто я их в чём-то обманул, втёрся в их доверие.

 

Занимался я впоследствии и с дочкой, и с внучкой английским языком и математикой по специальной программе, но энтузиазма к учёбе со мной они не проявили. Дочь, как она потом призналась, противясь моему нажиму, пошла после восьмого класса в 30-ю математическую школу: лишь бы не заниматься со мной математикой.

Во ВНИМИ я проработал старшим научным сотрудником до начала 1999 года, когда накануне своего семидесятитрёхлетия был уволен из института по сокращению штатов. В 1995 – 98 годах я написал эти воспоминания, в последующие годы дополнял их, сокращал, перерабатывал, редактировал.