- 129 -

Лесной пожар Вятлага 1938 года

 

Месяца не прошло со времени нашего приезда на подкомандировку, а, сколько произошло перемен в худшую сторону. С каждым днем редели бригады. Два огромных барака были превращены в стационары. Но мест все равно не хватало для больных дизентерией, брюшным тифом, дистрофией и другими болезнями, связанными с голодом и переутомлением. Смертность принимала угрожающие размеры.

Нашу бригаду, в которой от тридцати осталось лишь девять человек, расформировали. Меня перевели в 82 бригаду. В мои обязанности по-прежнему входило подносить метровые осиновые чурки для клепок. Работяги больше сидели у костра, чем работали. Норму никто не вырабатывал, приварок стал еще более скудным, а хлеба получали по 400 – 500 граммов. На все окрики и приказы стрелков охраны продолжать работать, эти люди, превратившиеся в доходяг, говорили: «Стреляйте! Что хотите делайте, сил нет работать!»

Ослабевших и беспомощных более сильные и выносливые тащили в зону волоком на огромных еловых ветвях, вроде как на санях. А начальство, вопреки здравому смыслу, хотя бы в какой-то степени облегчить участь больных и обессиленных, еще круче завинчивало гайки, с сатанинским хладнокровием требовало новых жертв ради немыслимого выполнения норм на производстве.

Во время утреннего развода начальник подкомандировки предупредил бригадиров, чтобы они по возвращению из леса сразу же докладывали, до прохода в зону, кто плохо работал, не слушался охраны, сидел у костра.

- Отказчики в зону допускаться не будут, - злобно прокричал он в сторону выстроившихся заключенных, - их сразу же отправят в холодный карцер...

Первоначально мы думали, что эта угроза, стремление подтянуть людей, заставить их лучше работать. Но вечером убедились, что эти слова были горькой истиной. Бригадиры один за другим подходили к начальнику лагеря и рапортовали о дневной выработке, о тех, кто норму не выполнил и является отказчиком. Их сразу же выводили из строя, собирали в отдельную группу и вели под конвоем в карцер, расположенный невдалеке от вахты. Утром карцерников вливали в общие колонны для следования на работу в лес.

Напрасно начальник подкомандировки думал, что таким способом он добьется повышения труда и заставит немощных, голодных людей работать. Еще более больные, обессиленные, голодные, озлобленные, потерявшие веру в себя, не надеясь сохранить

 

- 130 -

жизнь, они также не работали и в последующие дни, долгими часами, словно уснувшие, неподвижно сидели у костра. Сознательно шли каждый вечер в карцер, а через несколько дней их же товарищи волоком тащили, но уже не в карцер, а в зону, в стационар, откуда они уходили в могилу.

Находились и такие «сильные духом», которые придумали «простой» способ вообще не работать: в лесу, на пне, топором отрубали себе пальцы, то и вообще руки.

Вначале к подобным полу-самоубийцам, их в лагере называли «мастырщиками», лагерное руководство относилось безразлично, мол, покалечил себя и ладно, сам в ответе за увечье. Но когда случаи «мастырки» приняли массовый характер, вмешался «кум». Безруких и беспалых стали судить лагерным судом и к их срокам добавлялось по десять лет нового срока.

Обычно в 12 часов дня происходил часовой обеденный перерыв. У костра собиралась вся бригада. Иногда приходил погреться десятник Смирнов. Из карманов доставались кусочки сырого хлеба, был он, конечно, не у всех, нанизывались на сосновые ветки-палочки и сушились, обжаривались на костре. Аппетитно хрустели на зубах ржаные сухарики, запиваемые кипятком из растаявшего снега.

О чем говорили политические заключенные у этого костра? О политике, как это ни странно, ничего не говорили. Никого она не интересовала, как видимо и до ареста, зато в полной мере велись разговоры о насущных делах, о лагерной жизни и о питании. Как говорится «у кого, что болит...» Сравнивали качество баланды вчера и неделю тому назад. Передавали «параши», будто на соседних лагпунктах кормят значительно лучше, суп варят из капустных листьев, а не из иван-чая, как у нас. В кашу кладут половину чайной ложки растительного масла, на премблюдо выдают запеканку из ячневой крупы и бывают случаи, когда вместо черного хлеба выдают пшеничной, а иногда и белый хлеб.

В разговор вмешивался десятник Смирнов, куривший длинную «козью ножку»:

- Вы спрашиваете, как кормили заключенных в лагерях до войны? Да всякое бывало. Иногда прилично, а иногда ничуть не лучше теперешнего. Все зависело от своевременного привоза продуктов, их наличия на базе. Вот вы сетуете на тяжелые условия пребывания в лагере, на плохой приварочный паек, недостаток хлеба, - все это так, правильно, возражать не приходится, но нельзя забывать, что сейчас идет страшная война, солдаты на фронте еще в худшем положении. Вы что же думаете, что в тылу рабочие и колхозное крестьянство имеют в достатке хлеб?.. Не голодают?.. Сюда вас

 

- 131 -

привезли как наказанных, смешно было бы создавать заключенным лучшие условия, чем вольнонаемным. Ваши тяготы и трудности не сравнимы с днями ужаса пережитыми заключенными четыре года назад.

- А что было-то, расскажи, - зашумели работяги, окружая Смирнова плотным кольцом.

- Ну, слушайте, время есть. Лето 1938 года выдалось в Вятлаге на редкость засушливым. В продолжение двух месяцев ни капли дождя не упало с небес. Температура доходила до 40 градусов. Хлеб на полях высох. Выгорела трава на покосах. Деревья понуро опустили рано пожелтевшие листья.

В первой половине августа над густым лесом возле второго лагпункта появилось большое облако дыма. К вечеру показались огненные языки. Горел лес. Лесные пожары летом в Вятлаге явление довольно частое и поэтому к событию отнеслись довольно спокойно, уверовав, что, как и в прошлые годы погорит, погорит да и потухнет. Но так, как думали, не получилось. Прошел один день, второй, третий, пожар не только не стихал, но и ширился, огонь приближался к нашему, третьему лагпункту. Сначала загорелись дома вольнонаемного состава, отстоявшие от зоны на 50-75 метров. Постепенно бараки заключенных и административные постройки лагеря оказались в огненном кольце. Начальник третьего лагпункта старший лейтенант Харченко правильно оценил обстановку: заключенным грозит неминуемая гибель, если их сразу же не вывести из зоны лагеря. Возник вопрос: куда выводить? Харченко посоветовался с начальником военизированной охраны, но тот категорически отказался выводить людей из зоны на том основании, что выводить уже поздно и некуда, лес горит кругом и воспротивился решению Харченко открыть лагерные ворота и предложить заключенным самим выбираться от неминуемой гибели кто как сумеет.

Раздумывать долго было нельзя, огонь стремительно приближался к проволочным заграждения третьего лагпункта. Охрана разбежалась. Харченко собрал на вахте всех находившихся в зоне заключенных и предложил им немедленно, спасаясь от гибели, не теряя ни одной минуты драгоценного времени, бежать в том направлении, где, по его мнению, они могли быть вне опасности. Зона быстро опустела, в ней не осталось ни одного человека.

- А вы, - спросил я, - находились среди заключенных третьего лагпункта?

- Нет, в то время я отбывал срок на седьмом лагпункте. Меня, в числе десяти заключенных, имевших бригадный пропуск и возвращавшихся после работы в зону, огонь застал в лесу. В зону нам путь преграждало море огня, поэтому приходилось

 

- 132 -

действовать быстро и расчетливо. Отлично зная местный лес, я предложил ребятам кратчайшим путем бежать в сторону лесного озера, находившегося неподалеку, но в стороне от основной нашей трассы. Для этого требовалось проскочить небольшой участок горевшего леса. Только двое последовали моему примеру, остальные семеро, соблазнившись нетронутой огнем территорией леса, решили идти туда. И как я не пытался им доказать, что они совершают непоправимую ошибку, что все равно огонь их догонит, меня не послушались. К сожалению, они погибли, сгорев в огне. Мы же, не без риска, проскочив горевший лес, отделались легкими ожогами. Три дня мы просидели на берегу озера, голодные и мокрые в ожидании помощи извне. На четвертый день пошел дождь, вскоре перешедший в необычайный, мною никогда не виданный страшный ливень. Он погасил огонь, а мы превратились в мокрых, голодных, шатающихся от слабости скелетов, которые кое-как, поддерживая друг друга, добрались до восьмого лагпункта.

- И много зэков погибло в огне? – спросил кто-то из сидевших у костра.

- Точные цифры неизвестны, так как нигде не публиковались. Была короткая заметка в «Кировской правде», но она было очень короткой и о количестве жертв никто не писал. Но в продолжение всего лета, осени, зимы и даже весны следующего года в лесу находили трупы полуобгоревших, изъеденных зверями зэков.

Выпущенные из третьего лагеря, оставшиеся в живых и бродившие по лесам, не охваченных огнем, в поисках пристанища, в конце концов, собирались на чужих лагпунктах и отдавали себя в руки властей. Не знаю, были ли попытки бежать, но руководство Вятлага учло, что могут быть побеги. Поэтому вся огромная территория Вятлага была оцеплена войсками. Любого смельчака, решившего бежать на волю, ожидала верная смерть, либо, в лучшем случае, новый лагерный срок.