Переплетчиков

 

Во время очередного обхода я увидел на верхних нарах Переплетчикова, превратившегося буквально в мумию. Шоттер по-эстонски спросил, как он себя чувствует. Больной едва повернул голову. Его посиневшие губы что-то невнятно прошептали, чего я не мог ни расслышать, ни понять. Когда мы отошли в сторону, я спросил у Шоттера. есть ли надежда на его выздоровление.

Не отличавшийся большой словоохотливостью, всегда замкнутый в себе, Шоттер коротко ответил:

- Никакой! Через пару дней придется вам его выносить...

После рабочего дня, я подошел к месту, где лежал Переплетчиков и забрался к нему на нары. Меня он не узнал. Его глаза бесцельно были обращены в потолок. На мое приветствие он никак не реагировал и только, когда я несколько раз назвал себя, его безжизненная, костлявая рука дотронулась до моей и я услышал шепот умирающего:

- Передайте, Степан Владимирович, Димуше, если его увидите, мое отцовское благословление... Пусть не забывает отца... О нем молюсь каждый день... Может, поправлюсь, тогда... Хотя, не знаю...

Глаза его опять остекленели, угасли. Больше он ничего не сказал. Я тихонько слез с нар и побрел в свой барак. Пол дороге всплывали мысли о родной Нарве, мучили думы о таких, как Переплетчиков, которым уготован печальный конец в Кайских лесах Кировской области.

Шоттер ошибся на один день. Уже на следующее утро я привязал к ноге Переплетчикова деревянную бирку и вынес его в сарай.

Через несколько дней принесли в стационар находившегося в бессознательном состоянии генерала Тырванда. За короткое время он сгорел от запредельно высокой температуры. После его смерти в каптерку нечего было нести. Рваный бушлат и старые чеботы генерала буквально выпросил выписывавшийся из стационара больной, которому буквально нечего было одеть.

Пребывание в должности санитара заметно поддерживало мое здоровье. Прежде всего, я был сыт, не ощущая постоянного чувства голода, так как имел доступ к остаткам стационарной кухни. За счет умерших ночью, санитары могли пользоваться их пайками хлеба, раздававшимися по утрам. Свой хлеб продавал, или обменивал на соль, сахар, мыло, белье.

План лесозаготовок систематически не выполнялся. Производительность труда падала. Болезни косили людей. С вахты они с трудом добирались до амбулатории, а оттуда их отправляли в стационар. Работать становилось некому. Начальство, не

 

считаясь с создавшимся положением, требовало честного, самоотверженного труда во имя победы над врагом и однажды начальник подкомандировки на утреннем разводе во всеуслышание объявил заключенным, что выполняющие норму могут рассчитывать на досрочное освобождение. Как людям не хотелось освободиться, но выполнить норму было выше их сил и поэтому норму они так и не выполняли.

Голодные, обессиленные люди мечтали только об одном: досыта наесться, получить хотя бы один выходной день, в который можно было бы вволю отоспаться и отдохнуть, привести себя в порядок, починить одежду, белье...

Не достигнув желаемого результата, начальство приказало всем работающим в зоне явиться на врачебную комиссию. Изыскивались резервы для пополнения рабочих бригад. В переполненной амбулатории собрались все лагерные «придурки»: работники кухни, хлеборезки, каптерки, инструменталки, санитары, ассенизаторы, дневальные. Глядя на многих из них, становилось понятным решение руководства отправить их в лес. Перед врачами Шоттером и Марией Михаиловной Лев предстали здоровенные дяди, упитанные, краснощекие, которые с успехом могли бы заменить измученных непосильным трудом работяг.

Но и тут не обошлось без вмешательства старшего нарядчика Миши, оказавшего давление на врачей. Он сумел отстоять нужных ему людей на кухне и в продуктовом складе.