Вольный гражданин
В ноябре 1947 года наш театр отправился в месячную гастрольную поездку по лагпунктам, которую я считал своим последним выездом и прощался со многими друзьями из других лагподразделений. О своих сомнениях, относительно освобождения, не говорил никому. Слова Вольского: «Мы обязаны вас сулить!», не давали покоя ни днем, ни ночью. Неужели угроза Вольского осуществится? Я знал, что они любят ломать людей таким образом. Человек весь уже там, на свободе, а ему преподносят решение – так-то и так, вот вам еще довесочек... Страшно подумать! Мысли о суде колом стояли в голове, мешали творческой работе. Я играл механически, представляя
себе, как буду стоять перед лагерным судом и бессмысленно защищаться, потому что все мои доказательства полетят ко всем чертям и коль скоро это необходимо, меня осудят и дадут срок.
Поистине «У страха глаза велики», когда я нос к носу встретился с оперуполномоченным Пятого лагпункта, которого знал в лицо, но никогда, к счастью, не имел с ним никаких дел. Увидав меня, он остановился и без предисловий заговорил про театр, стал расспрашивать, что у нас нового готовится, куда сейчас бригада собирается ехать, с какой программой.
Мне почему-то показалось, что разговор затеян не спроста и закончится приглашением посетить по делу Туза «хитрый домик». И не описать моих чувств, когда опер стал со мной прощаться, о Тузе не обмолвившись ни словом, а пожелав всему составу театра творческих успехов.
Возвращение из поездки принесло мне самую большую радость за время шести с половиной лет заключения. Мне официально было заявлено, что выход на свободу состоится 25 декабря 1947 года (Рождество по новому стилю). В этот день я становлюсь вольным гражданином и могу покинуть лагерь, при оформлении документов задали вопрос:
- Куда собираетесь ехать?
- В Нарву! – ответил не задумываясь.
По окончании войны, нам, заключенным, за работу стали платить. Ставки за работу в театре были низкие. Леман, как примадонна, получала 70 руб. в месяц. Вязовский, Поль Марель, Касапов и я имели по 60 руб. Остальные члены труппы имели оклады от 50 до 30 руб. С января 1947 года попросил в бухгалтерии удерживать из моей зарплаты ежемесячно по 5 рублей. Рассчитывал, что к освобождению получу рублей 50, а получилось иначе. В двадцатых числах декабря 1947 года была проведена денежная реформа, причем у кого на счету в Сберкассе имелось не более 3000 рублей, получал эту же сумму в новых купюрах. Все остальные, имевшие сбережения свыше 3000 рублей или имевшие в наличии любую сумму, могли обменять их на новые банкноты из расчета один новый рубль на десять старых.
Лишенные права класть деньги в сберкассу, заключенные свои трудовые рубли хранили на лицевых счетах своего лагерного подразделения. Казалось бы логика подсказывала и ни у кого не вызывать сомнения, что лицевые счета для освобождающихся заключенных должны были бы заменяться сберегательными книжками.
Но и здесь скромные права заключенных оказались ущемленными. Став на путь черствого формализма, не вникнув в существо вопроса, Вятлаг не предпринял никаких
шагов перед министерством финансов о законной защите прав заключенных, представляю, какие огромные суммы, исчисляемые миллионами рублей, потеряли на девальвации советского рубля многие десятки тысяч работяг в исправительно-трудовых лагерях. Мои грошовые сбережения в размере пятидесяти рублей превратились в ... пять рублей.
Хотя пропуска у меня не было, но я, улучшив подходящий момент, вышел из клуба и сбегал в управление Вятлага к знакомому юристу проконсультироваться по этому вопросу. Ответ был малоутешительный, я ничего не мог требовать от администрации Вятлага.
Рассказал о финансовом положении Баранову и тот моментально нашел выход:
- А зачем вам Степан Владимирович уезжать из Вятлага? В театре вы неплохо себя зарекомендовали, вас все отлично знают. Уверен, что руководство Вятлага не станет возражать против того, чтобы оставить вас при театре в качестве художественного руководителя, тем более что эта должность сейчас вакантна. Жильем вас мы обеспечим. Назначим вам солидный оклад, в пределах 1100-1200 рублей старыми деньгами. Если не возражаете, я сейчас же схожу в политотдел. Хорошо?
- Большое спасибо за лестное предложение, - вежливо ответил я, - но вынужден от него отказаться. Не хочу и не могу оставаться в пределах лагеря. Слишком много горького и тяжелого здесь пришлось пережить. Моим душевным ранам здесь не зажить. Все время тянет вернуться на пепелище старой, родной Нарвы, хотя знаю – жизнь там будет не сладкой, ибо все придется начинать сначала.
При содействии Баранова, руководство Вятлага выделило мне из специального фонда денежное пособие в размере 200 рублей новыми деньгами.
Последние дни перед отъездом прошли и хлопотах по оформлению документов и в беготне с обходным листком. По знакомству сменил старое белье на новое, купил две простыни, наволочку, взамен старых получил валенки первого срока.
Казалось все благоприятствовало моему скорому отъезду, как вдруг...
Заболел почтальон, доставлявший паспорта из районного центра Лойно (25 километров от Вятлага) заключенным, у которых заканчивались срока. Узнал, что болезнь серьезная, минимум на неделю, а возможно и больше. Начальник КВЧ посоветовал обратиться к начальнику Вятлага за разрешением самому съездить за паспортом. Разрешение было получено сразу же, ибо начальник Вятлага всегда благоволили театру и всегда оказывал содействие его артистам.
На прощание коллектив театра преподнес мне адрес со следующим текстом:
«Глубокоуважаемый и дорогой Степан Владимирович! Коллектив работников музыкально-драматического театра станция Лесная, в котором вы провели четыре года, приносит Вам глубокую благодарность за ту многогранную работу, как в области сценического творчества, так и по административно-хозяйственной части и главное, за труды по созданию книги – «История нашего театра». В памяти коллектива надолго запомнятся созданные Вами образы: Нечипора, в музыкальной комедии «Свадьба в Малиновке»; Шмаги, в пьесе «Без вины виноватые»; князя Беглерхейма в оперетте «Сильва»; Клобукова в пьесе «За тех, кто в море»; боцмана в музыкальной комедии «Раскинулось море широко» и многих, многих других. Коллектив театра желает Вам новых успехов в дальнейшей Вашей творческой работе и полного благополучия в жизни...»
За текстом следовали подписи с теплыми пожеланиями. Директор и художественный руководитель театра И.Г. Баранов написал: «Безукоризненному сотруднику и товарищу искренне желаю здравья и успехов в новой жизни». Балетмейстер театра Ф.И. Брауземан начертал такие строки: «Веселому Пенижеку, чудному Пимпринетти, прекрасному боцману мои наилучшие пожелания здоровья, счастья и долгих лет творческой работы». Моя партнерша по пьесе «Без вины виноватые» Л. Иванова, игравшая роль Кручининой, написала: «Чем реже нас балует счастье – тем слаще кажется нам жизнь». Я Вам желаю большой, интересной, красивой жизни.». А вот строки старейшего в нашем коллективе, в ту пору ему уже было за семьдесят, украинского актера Владимира Ивановича Бравайского: «Пусть счастье и покой на жизненном пути с тобой всегда цветут!». Скрипач А. Баранов оставил свое пожелание в обрамлении скрипичного ключа: «В далекий путь Степан Владимирович! Может, вспомните в Эстонии!». Были и шутливые строки, такие, как: «Шах – мат!» - Кузнецов» - так напомнил о себе наш парикмахер и гример Кузнецов, большой любитель шахмат. Артистка Бузова вставила в адрес строчку из пьесы Катаева «День отдыха»: «Миусов! Вы самец!».
Большую память о себе в этом адресе оставил мой большой друг и товарищ Федор Филиппович Лавров, работавший в театре главным художником. Он оформил обложку адреса, украсив ее нарисованным в перспективе зданием театра за синей драпировкой с моими инициалами и надписью «Муздрамтеатр Лесное». Внизу, окаймленные ветками лавра, лира, труба и дата 1944-1947г.г., то есть время моего пребывания в театре.
Поля второй и третьей страниц художник заполнил зарисовками сыгранных мною
ролей: евнуха из оперы «Запорожец за Дунаем», Пимпринетти из «Баядеры», маркиза Форлипополи их «Хозяйки гостиницы», Нечипора из «Свадьбы в Малиновки», Пенижека из «Марицы», Шмаги из «Без вины виноватые», помрежа из «Мадамузель Нитуш», Миусова из «День отдыха», Геквара из «Жрица огня».
Оборотную сторону адреса венчали две карикатуры-зарисовки. На одной из них перед закрытым занавесом с надписью «Конец» за большим столом, уткнувшись в четвертый том «Истории», сижу я. Рядом лежат три законченных тома. Под рисунком надпись: «Еще одно последнее сказание и летопись окончена моя!». Другая карикатура изображает меня, шагающего к поезду в ватных штанах, валенках с двумя чемоданами и рыбиной под мышкой. Лавров не забыл кратенько написать в адрес: «Не по этому рисунку вспоминай меня!».
Накануне отъезда мне выдали паек на дорогу. Пять буханок хлеба, соленую тюльку, сахарный песок. Продукты с трудом запихали в деревянный ящик. В другом ящике находились вещи.
Утром 25 декабря на вахте собрались на проводы все сотрудники театра. Прощались сердечно, не обошлось без объятий, поцелуев и слез. Как правило, всех освобождающихся, прежде чем выпустить за пределы лагеря, тщательно обыскивают, - проверяют содержание карманов, чемоданов, вещевых мешков, чтобы убедиться, нет ли писем, дневников, рукописей и т.д. Но мне повезло, обошлось без обыска. А случись он, не миновать бы мне неприятностей. – На дне чемодана, под хлебными буханками я спрятал несколько номеров вяталговской газеты «Лес-стране!» с рецензиями о наших спектаклях. Газета строго запрещалась к распространению вне лагеря.