Р.А. Амосов рассказывает

Талант, как и беда, один не приходит, талантливый человек талантлив во всем. Из многих талантов Владимира Михайловича мне открылись два - актерский и мастера человеческого общения. В те годы появились первые любительские кинокамеры, самая ходовая была немецкая АК-8. И вот дома у Крейтера показывают любительский фильм: сначала проба пера - домашние сцены, потом поездка с друзьями в Пушкинские места, Болдино, пожалуй, точно не помню. Все, заметив наставленную на них камеру, или начинают строить рожи, или закрывают лицо и отворачи-

ваются, или наоборот страшно переигрывают, делая вид, что не замечают съемки. Один Владимир Михайлович - ноль внимания на камеру, абсолютно невозмутим и естественен, декламирует стихи. Стихи он читал охотно и много, всегда на память. Читал сидя, жестикулируя одной рукой, другая опиралась на трость (даже сидя читал в наши годы и лекции в институте). При таких ограниченных средствах он добивался необыкновенно сильного эффекта за счет интонации, тембра голоса и акцентов. Тут невольно приходит на ум сравнение с Шаляпиным, который, рассказывают, мог так спеть в концерте малоизвестный романс, что другие басы наутро бросались в нотные лавки, но, найдя услышанную накануне вещь, не узнавали ее - бледнея. Точно также казавшиеся прежде непримечательными стихи в исполнении Владимира Михайловича звучали совершенно по-новому. Думаю, что в театре он мог бы сделать отличную карьеру.

Талант общения - особое дело. Кроме демократизма, покоряло умение Владимира Михайловича учить без поучений, щедрость и готовность поручиться за друга. Помню, как по какому-то поводу он горячо воскликнул: "Борис - кристальный человек!" (это относилось к Б.И.Воздвиженскому).

Дом Крейтеров, казалось, был открыт во всякое время. Кроме ходоков, о которых я уже говорил, было много друзей и среди них солагерники Владимира Михайловича, а были еще и мы - студенты, и, когда бы мы не заявились - случалось и в отсутствие Ирины Владимировны, хозяева были рады нашему приходу, и, если не оказывалось вина, они просили кого-нибудь из нас сбегать в "Смоленский" (гастроном), снабдив соответствующей суммой. Теперь-то знаю по себе, как это не просто. Ведь бывает разное наст-

роение, бывает, вернее, не кончается никогда срочная работа, и не так легко сделать хорошую мину при плохой игре. Но в том-то и дело, что у Владимира Михайловича никакой игры, похоже, и не было, благодаря то ли врожденному оптимизму, то ли родившемуся в черные дни умению радоваться жизни, не забывая за заботами о ее простых радостях. А цену себе он знал. Однажды привел я к нему приятеля, которого доцент К. несколько раз выгонял с проектом по методике разведки, не входя ни в какие подробности, - все, мол, неправильно, нечего и обсуждать. Скрыв от В.М. историю вопроса, показали ему проект -систему и технические средства разведки, ориентировку и плотность сети. Он одобрил. А доцент К. говорит неправильно.

В.М. рассердился: "Доцент К.! Меня слушает весь мир!"

В другой раз он сказал про одного геолога: "Мелкотравчатый". Кстати, за пять лет довелось несколько раз видеть В.М. рассерженным, но никогда в плохом настроении.

Хотя в названии нашего института и значилось золото, ни разу за весь курс обучения слышать о золоте мне не пришлось. Зато, начав работать, занимаясь золотом постоянно, я очень скоро смог оценить научное величие В.М.. Две его работы в этой области имеют фундаментальное значение. Небольшая заметка об укрупнении золота при метаморфизме колчеданов - начало целого направления, все еще в полной мере не разработанного, а также вдохновленная Владимиром Михайловичем, написанная им вместе с коллегами, монография о поведении золота в зоне окисления, несмотря на невероятный прогресс экспериментальной базы и аналитических методов в последую-

щие годы, так и не превзойдена. Образец экспертизы - записка В.М.Крейтера о перспективах Дарасунского месторождения, написанная в тридцатые годы, хранится в фонде рудника.

В поездке по Америке хозяева часто спрашивали Владимира Михайловича, какой он веры. Он всегда отвечал православной русской или православной греческой. Нам, воинствующим атеистам, и вопрос и ответ казались диковинными. Теперь вижу - в них был глубокий смысл. И думаю, что несмотря на немецкие корни, которые, несомненно, сильно питали его научную деятельность (не зря во все времена, когда геология и горное дело еще не разделились, именно в Германии они достигли наивысшего расцвета, а горняки были в почете у народа и правительства), в жизни Владимир Михайлович был глубоко русским человеком, с русским размахом и удалью, с русскими терзаниями совести и русским патриотизмом.