Ян Янович и другие ссыльные

 

Поселившись в общежитии на Заводской улице, я стала знакомиться волею судеб с людьми, которые жили в Норильске еще до приезда комсомольцев. Через одну молодую девушку из общежития, которая встречалась со ссыльным эстонцем, я познакомилась с большой группой молодых людей в возрасте от тридцати до сорока лет, — все они были латышами, эстонцами и литовцами, и суще-

 

ствовали здесь без различия национальностей, одной общей «прибалтийской» республикой. Большинство из них жили в так называемых «балках», построенных заключенными. Их выслали в Норильск, многих еще в юношеском возрасте, когда наши оккупировали Прибалтику. Но как они отличались по уровню культуры, по быту, по аккуратности одежды от всех нас — не сидевших! Они бережно хранили в своих душах то, чего их лишили в одночасье, тосковали и ждали, что когда-нибудь они все-таки попадут опять в свои родные места. За что их посадили и выслали? Теперь понятно — ни за что, а вся молодость прошла в заполярных рудниках и шахтах. И ведь никто за это не ответит, как и за многое другое. Вот ведь в чем ужас. Женщин среди них не было. Наверно, специально высылали одних мужчин, чтобы не воевали против нас. Слава Богу, они потом вернулись на свою родину. Отдельно расскажу об одном латыше. Когда я познакомилась с ним, ему уже было около 60-ти. Звали его Ян Янович. Фамилию, к стыду своему, забыла за давностью лет. Работал он главным бухгалтером в ремстройконторе Норильского комбината.

1939 год. Советские войска в Прибалтике. Ян Янович — кадровый офицер, получивший два высших военных образования, одно из них — во Франции (Артиллерийская академия в Фонтенбло). Однажды, накануне Великой Отечественной, созванному в штаб всему командному составу армии Латвии было объявлено, что их вызывают в Москву на инструктаж в связи со сложной международной военно-политической обстановкой. Им всем было приказано сдать оружие и с недельным запасом продовольствия срочно грузиться в эшелон, который уже стоял на железнодорожных путях. Было обещано, что вскоре они вернутся и приступят к своим прямым военным обязанностям. Поверили. Неделя обернулась двадцатью годами ссылки. В эшелон сели 700 человек кадровых военных. Элита. К 1958 году в живых осталось меньше двадцати, в их числе — Ян Янович, в ссылке освоивший профессию бухгалтера. Рядом с его бухгалтерским столом, в полу, была маленькая дырочка, из которой в определенное время дня выскакивала маленькая мышка, чтобы пообщаться с Яном Яновичем и заодно отведать зе-

 

рен, заранее припасенных им для ее обеда. Я храню поздравительную новогоднюю открытку от него с таким текстом:

В мире унынья и пошлости,

В море волненья безбрежного

Все мы искатели жемчуга

Чистого, белого, нежного.

После реабилитации Ян Янович уехал в Ригу, но прожил недолго: нелепая, случайная смерть настигла его 21 декабря 1959 года, недалеко от дома; он упал и разбился насмерть. Не успел пожить на воле. Он поражал меня своей интеллигентностью, интеллектом, манерами и тем, что был просто замечательным человеком.

Когда на никелевом заводе я криво выкладывала метлахскую плитку, меня поправлял бригадир, высланный мальчишкой на двадцать лет только за то, что он жил на территории Западной Украины.

Однажды меня, активную комсомолку, назначили агитатором, надвигались не помню какие выборы. И я пошла по адресам. Была, как всегда, суровая зима. Мои избиратели жили на окраине города в балках.

Захожу. Вижу большую корейскую семью, в свое время репрессированную, жившую на поселении. Объяснила им, с какой целью я пришла. Видя родственную душу, они стали расспрашивать, кто я. Когда я сказала им, что я внучка Ким Ман Гема, они очень удивились и оживились. Люди они были пожилые, простые, не знаю, из какого сословия, но, оказывается, хорошо помнившие дедушку. Один кореец сказал:

— Вы знаете, какой это был великий человек! Он с простыми людьми здоровался за руку!

Фраза дословная. Я им сказала, что дедушка умер, — тогда ведь ничего о нем не знала и не могла им рассказать о том, что в 1938 году в возрасте 52-х лет он был расстрелян.

Однажды я попала на свадьбу — впервые в жизни. Выходила замуж моя норильская подруга, Алла Долгополова, родители ее жили в балке, где и была свадьба. Я почему-то опоздала. Добираться

 

туда было мукой. Мороз в 40 градусов, да еще в нетопленом автобусе, на окраину города; был ранний вечер, но темнота норильская, ночная. Войдя в помещение, полное народу, я сразу размякла от тепла. Все сидели за столом, опрокинув в себя уже не одну рюмку. Встал тамада, передо мной оказался стакан со спиртом, мне велели выпить штрафную. Я испугалась, потому что вообще не пила. Но все стали кричать: «Пей до дна, пей до дна!», — и я с еще большего перепугу одним махом опрокинула в себя полный стакан почти неразведенного спирта. Свадьбу прошляпила. Как жива осталась — не знаю.