- 28 -

Глава II

Родословный корень Груздевых,

в старые годы Терёхиных,

происходивших из деревни Большой Борок

Ярославской губернии Мологского уезда

Боронишинской волости

 

Если посмотреть на старую карту Мологского уезда, то видно, как река Молога делает изгиб при подходе к городу, то, что мологжане называют «дать колено», или «дать кулигу». Кулига — слово старинное, в Новгородской и Костромской областях, так же как и в Ярославской, обозначало местность, расположенную внутри этого колена. В Вятской губернии кулигой называли починок, выселок или деревню в лесу, так что выражение «у чёрта на кулижках», т. е. неведомо где, очень далеко, как раз и пошло от слова «кулига».

Отец Павел, будучи шесть лет заключенным Вятлага, конечно, не мог не знать вятского значения слова «кулига». Не раз, должно быть, вспоминалась ему и родная Кулига — это уже собственное название местности внутри Мологского колена, которое оканчивалось у Афанасьевского монастыря, а к северу от него одна за одной шли кулигские деревни, начиная с Подмонастырской Слободы и Большого Борка, где родился отец Павел, и заканчивая деревней Чернятино, за которой тянулось вдоль реки Мологи Конское озеро.

Деревня Большой Борок находилась в двух верстах от монастыря на речке Уймице (по-старому — Ульмице). И Большой Борок, и соседние с ним деревни Малый Борок, Новосёлки и Бортница имеют историю в несколько столетий, тесно связанную с Мологским Афанасьевским монастырём. Перепись начала нашего века насчитывает

 

- 29 -

в Большом Борке 58 семейств, из них Бабушкиных — 13, Усановых— 11, Земсковых— 5, Нориновых и Рябковых — по 4. Как пишет отец Павел: «Когда-то в деревне Колымой Борок проживал крестьянин Терентий (Терека), на что указывает то, что в деревне Большой Борок до коллективизации был Терехин десяток, как-то: Усанов десяток, Бабушкин и так далее. У этого Терентия был сын Алексей, у которого была кривая супруга Фекла Карповна» Так начинается батюшкина родословная — «Родословный корень Груздевых, в старые годы Терехиных, происходивших из деревни Большой Борок Ярославской губернии Мологского уезда Боронишинской волости»

Я пытаюсь представить себе этот кусочек Мологской земли — Кулигу, обрамленную с северо-востока рекой Мологой, а с запада — старинным Череповецким трактом, густо населённую деревнями, богатую лугами и лесами, причем во время весеннего разлива почти вся Кулига покрывалась водой, так что только Афанасьевский монастырь, стоявший на возвышенном месте, да Подмонастырская Слобода оставались свободными от весенних вод, в то время как от деревни к деревне плавали на лодках и на плотах. Весной в ожидании большой воды жители деревень дежурили по ночам, скотину заранее переводили на поветь, выбирали картошку из высокого подвала, закрепляли заборами сараи. Что интересно: иной дом затопит наполовину — один край в воде, а другой на земле, так что лазали через окошко. Вода стояла с неделю, а потом быстро сходила. Смотришь — заливной луг, на нем едут в лодке, и вдруг — аух! — лодка на мели, а вода сошла, тут же и рыба бьет хвостом. Сразу сухо, так что никаких калош ни у кого сроду не бывало. А земля-то заливная такая богатая, что «картошку не тяпками подсыпали, бывало, а руками! Вот какая земля».

 

- 30 -

Мологский Афанасьевский монастырь, от которого, собственно, и начиналась Кулига, стоял, как уже было сказано, на возвышенном месте к северо-востоку от города Мологи. С восточной его стороны протекала река Молога, впадающая в Волгу версты через две, далеко за Волгою и Мологою простирались обширные луга. С западной стороны прилегали к монастырю поля и луга, за которыми шёл густой высокий лес. У стен Мологского Афанасьевского монастыря начиналась Подмонастырская Слобода, а далее дорога шла между овсяных полей в деревню Большой Борок, где в начале века имелись две мелочные лавки, кузница, а также маслодельное заведение. По соседству с Большим Борком находилась деревня Новосёлки, откуда родом мать о. Павла — Александра Николаевна, урождённая Солнцева. После коллективизации в Новосёлках разместился Кулигский сельский Совет. За д. Новосёлки дорога поворачивала налево вдоль речки Уймицы, которая извиваясь, пересекала Кулигу и вливалась в реку Мологу около стен Афанасьевского монастыря.

«Живописные луга долины Уймицы были богаты щавелем, диким луком, а по весне сладкими опестышами, — пишет в своих воспоминаниях уроженец Кулиги Г.И. Корсаков — Среди лугов за Уймицей находилось несколько небольших, богатых рыбой и чистейших озёр. (...) За мостом дорога шла вдоль изгороди, за которой на пригорке стояли дома Старой Бортницы. Можно было раздвинуть жерди, пройти по тропинке мимо колодезного журавля и увидеть уходящую вправо улицу. Из-за берез, рябин и черемух смотрели избы глазами-окнами на дорогу, на заливной луг перед рекой Мологой и темнеющей вдали ивовый тальник на острове р. Мологи. Окна с резными наличниками возвышались далеко от земли. Почти все дома были покрыты дранкой, а длинные дворовые пристройки — чаще всего ржаной соломой. Нека-

 

- 31 -

зистый частокол или заросли боярышника отделяли усадебные участки от улицы. Между домами кое-где виднелись трубы бань».

Кулигские деревни тесно располагались вблизи монастыря, внутри кулигского «коленца», так что жители этих деревень роднились друг с другом, как мы видим и в «Родословной» Груздевых. Прадед о. Павла Алексей Терен-

 

- 32 -

тьич с «супругой Феклой Карповной» имели шестерых детей — «два сына и четыре дочери: первый сын был Иосиф (Осип) Алексеевич, который женился на Александре Васильевне из деревни Старое Верховье». Эта деревня находилась недалеко от самого крупного селения Кулиги — Замошье. В Старом Верховье до революции насчитывалось 73 дома. Иван Осипович, сын Иосифа Алексеевича, был женат «на девице из Боронишинского прихода Александре», у них родились двое детей — Николай и Мария. «Иван Осипович был рыбак, как-то зимой поехал на реку Мологу ловить рыбу и при спуске с горы напоролся на пешню, отчего и умер. Жена его Александра перебралась к родственникам в Питер, а там Бог знает, что с ней стало, ведь Питер-то большая деревня»

Кроме сына Ивана, у Осипа Алексеевича и Александры Васильевны («Вавилихи» что из Старого Верховья) были дочери Анна, Александра (по прозвищу «Краля») и Евдокия. О них о. Павел пишет:

«Анна Осиповна замуж не выходила, прожила всю жизнь в труде да молитве в Мологе, у купца Блатова горнишной, а потом взяла и мать Вавилиху к себе. Обе похоронены на кладбище г. Мологи..

Александра Осиповна (Краля) была выдана в замужество в деревню Новое Верховье за некоего Павла, а происхождение его не знаю. Кто у них были дети? Не знаю.

Евдокия Осиповна вышла в замужество в деревню Замошье за Николая Алексеевича Власова (Пашина). Был у них сын Александр, работал в торговой сети, вроде были и другие, но помню плохо.

Сам Осип Алексеич был с одной рукой, а вторую оторвало на мельнице в Рыбне у Годунова, где он работал крупчатником. Избенка была капельная, два окна на юг и два на восток и крыта соломой. В огороде в самом центре росла огромная рябина и всё глушила своей тенью»

 

- 33 -

От Старого до Нового Верховья примерно с версту. Дети со всех деревень, кроме Большого Борка и Подмонастырской Слободы, ходили на учебу в Замошье, где в 1892 году открылась двухклассная школа на пять отделений, здесь работали четыре учителя и священник. А из Большого Борка и Подмонастырской Слободы дети обучались в Афанасьевской церковно-приходской школе. Там учился и о. Павел. Одноэтажная, деревянная, широкая, выкрашенная в красивый сиреневый цвет, школа напоминала сказочный домик. В ней было всего два класса, а о. Павел и вовсе проучился один год. Афанасьевская церковно-приходская школа находилась рядом с монастырем, тут же за высокой оградой располагалось монастырское кладбище, где росли кедры, так что во время перемен мальчишки лазали за ограду и рвали кедровые шишки.

В Мологском Афанасьевском монастыре жила родная сестра бабушки о. Павла, в монашестве Евстолия, которая была старшей на скотном дворе. Самих же деда и бабку о. Павел описывает так: «Второй сын Алексея Терентича был Иван Алексеевич Груздев. Старичок среднего роста, небольшая русая борода, проницательные карие глаза и неизменная трубка-носогрейка. Волосы подстрижены под горшок, старенькие русские сапоги, плохонькой пиджак и старый картуз и с утра до ночи работа да забота. Земли было один надел, а семья — два сына, четыре дочери, мать-старуха, сестра девка-негуляха да самих двое, а урожаю 2 мешка ржи, 4 — овса, 2 пуда льнянова семя, 20-25 мешков картошки, 8 ведер серой капусты да 2-3 ведра белой, пудов 200-250 сена, на дворе корова, лошади не бывало. Вот это всё, что давал надел земли на семью из 10 человек и приходилосяуходить на заработки на сторону. Летом Иван Алексеич работал в Рыбне, на «Туерах», это такое водное судно, которое передвигалось при помо-

 

- 34 -

щи цепи, лежавшей на дне реки, а маршрут их был с Рыбны по Волге до Копава, а по р. Шексне до Карпунина.

Какую работу дедко выполнял на туерах, я не помню, но хорошо помню, как бабушка брала меня с собой, когда она ездила из Кулиги к нему за получкой. Зиму дедко работал в Мологском Афанасьевском монастыре — по хозяйству, чинил конскую сбрую, инвентарь, заготовлял дрова и выполнял другие работы, за что получал приличное жалованье, на которое содержал свою семью. Иван Алексеевич Груздев умер 30 марта 1920 года, похоронен на приходском кладбище Афанасьевского монастыря.

Супруга его была Мария Фоминишна, урожденка Петрова из деревни Новое Верховье. Это была плотная, физически развитая женщина, от природы процентов на 40 глухая, с бородавкой на левой щеке. Жизнь проходила — работа да забота, лето в поле, зима — пряла, ткала, внучат подымала. Померла бабка в деревне Борок в 30-х годах и похоронена на городском кладбище г. Мологи».

«Работа да забота» — вот главное, что запомнилось о. Павлу. Кулигские крестьяне трудились до седьмого пота, но урожаю едва хватало до весны: несмотря на богатые почвы здешнего междуречья, земли было мало, на квадратный километр сельхозугодий по переписи 1917 года в Боронишинской волости приходилось 107 человек (для сравнения, в Голландии с ее интенсивной технологией в те же годы было 80 человек на кв. километр). Поэтому искали заработка на стороне, многие кулигские крестьяне-отходники работали в Мологе и Рыбинске — на извозе, в судоходстве (как Иван Алексеевич Груздев) или на лесопильных заводах. А женщины — «лето — в поле, зима — пряли, ткали...»

Почти каждая семья выращивала лен. Его обмолачивали и семена отправляли на маслобойню. Маслобойня была в Мологе, а после революции и в деревне Новосел-

 

- 35 -

ки открылась «Маслобойня общества потребителей». Как привезут это масло льняное в глиняных кувшинах — а оно такое душистое! «Два пуда льнянова семя», — рачительно перечисляет О.Павел. Из «льняного семя» получали масло и дуранду (прессованный жмых), а из льняной соломы вычесывали кудель, из которой пряли пряжу. Бабушка Марья Фоминишна была большая мастерица. Солому били на мялках так, что со стебля отлетала кости-га — крепкая коричневая оболочка. Длинное льняное волокно трепали, и оно становилось как шелковое. В долгие зимние вечера пряли пряжу. С веретен пряжу перематывали в моты, затем распетливали на воробы («глаза как на воробах», т.е. так и ходят кругом), навивали на вьюшки, с них — на шпульки, затем — в челнок, для тканья. Как начинается Великий пост, берутся ткать. Для выделки льняного полотна служил огромный деревянный ткацкий станок, причем разборный. Если его собрать, то он занимал пол-избы. Двоюродная сестра о. Павла Татьяна Васильевна Осипенко (урожденная Кузнецова), крестным ее отцом был Александр Иванович Груздев, он же брат ее матери Александры Ивановны, вспоминала, как обе ее бабушки — и Марья Фоминишна по матери, и Аграфена Александровна по отцу — ткали в Великий пост. Вытканный новый холст назывался «новина». «Успевали наткать и выбелить на насту эти новины. Как солнце начинает припекать — так образуется наст, а снег-то раньше чистый был, без нынешней копоти. У нас всё чистое было — земля, рыба, леса».

«Вот тебе, матушка весна, новая новина», — говорили, расстилая холсты. Новиной назывался и первый урожай в году, первое зерно, «поехали попы новину собирать», — т.е. по обычаю с крестьян. «Не отсыпав попу новины, хлеба не продавай». «Есть новина (новый холст), так попу посылай». Крестьянские пословицы и поговор-

 

- 36 -

ки показывают отношение земледельцев к духовным лицам: оно одновременно и уважительное, и ироничное. «Летела муха-горюха, да дунула в ухо стару старику за нову новину». Как все эти прибаутки напоминают о. Павла! Так он оттуда и есть родом... А какие песни пели — и за работой, и в праздники! Голоса у всех Груздевых были отменные. Как соберутся на именины — и дедовья, и братовья, и бабки, и тетки — запоют старинные песни. А потом и в пляс пустятся. «Тётя Саня (мать о. Павла) как пойдет, бывало, плясать — по одной пятке стукнет, по другой стукнет! Простые ведь, деревенские...»

«Два мешка ржи и четыре — овса» — зерновых получали очень мало. Вешние воды заливали поля, поэтому озимые (рожь) сеяли только на высоких местах, да и яровые (овес и ячмень) не всегда давали урожай.

Дед и бабка о. Павла хоть и жили бедно большим семейством на одном земельном наделе, но не голодали — была картошка, была корова-кормилица, и сена накашивали 200-250 пудов. А лугопастбищные травы Кулиги славились далеко за пределами мологского края. Кормил и кулигский лес. За грибами, «за солониной», ездили на лошадях с огромными гумёнными корзинами. Так же и за клюквой, которой здесь за день набирали целый воз. Ходили и за вёшницей, т.е. за весенней клюквой — она из-под снега особенно вкусная, крупная, темная. «Сделают котомки с веревкой — как рюкзаки за спиной. Еще и корзинки брали. Котомку на елочку повесим, ягоду собираем». А по бруснику ходили — «одну корзину волоком и маленькие еще корзиночки. Большую-то ставим, а маленькие насыпаем. Так места негде ступить, всё красно. Леса богатые — сосны словно свечки». Вот только сахару не на что было купить. Так бабушка Марья Фоминишна бруснику парила в глиняных корчагах, зальет водой — и задвинет в печь. Печи были огромад-

 

- 37 -

ные, русские, рабочие, спали на них по пять-шесть человек — всей семьей.

И стоит потом брусника хоть год, хоть два — ничего ей не делалось.

В Кулиге особенно любили плести для всех этих лесных дел разные корзины, тем более что ивняка по берегам рек и ручьев было более чем достаточно. Заготавливали прутья ивы осенью и зимой, когда древесина прочная, гибкая, эластичная. И плели корзины прямо дома — «бывало, на пол-то не ступишь от прута». И корзины сами плели, и горшки делали, и телеги, и сани, и лапти. «У этих тружеников, — пишет о. Павел про своих деда и бабку, — было шесть человек детей: дочь Ольга, сын Александр, дочь Александра, сын Иван, Елизавета и дочь Анна, были еще дети, которые умерли в детском возрасте».

Первая дочь Груздевых Ольга, окончив один класс начальной школы, ушла «на постоянное жительство в Мологский Афанасьевский монастырь, где жили две родные тетки — монахиня Евстолия и инокиня Елена Петровы!' Как и бабушка Марья Фоминишна, урожденная Петрова, «от природы процентов на 40 глухая», ее сестры были глуховаты с рождения и ушли в монастырь. Наследственная груздевская глуховатость передалась отчасти и о. Павлу, но в таком интересном виде: «Он глуховат был иной раз, когда не надо. А когда надо — так все слышит». Ольга Груздева была определена в монастыре в живописное училище, где уроки рисования преподавал «профессор живописи Нестор Антонин Жуков. Рисование послушница Ольга усвоила прекрасно, ею были написаны в церковь Архистратига Михаила на Даче иконы — местная Спаситель и Распятье». Дача — это филиал монастыря в 12-ти верстах, где была построена в конце XIX века однопрестольная церковь Михаила Архангела и несколько жилых деревянных домов.

 

- 38 -

Отец Павел высоко ценил художественный талант своей родной тетки, вообще очень любил Ольгу, ласково называл ее «кока». Но «кока» — это не прозвище, на которые о. Павел был большой выдумщик. По-кулигски «кока» значит или крестная, или просто тетя. «Все они у нас «кока» — так уж принято было, — вспоминает батюшкина сестра. — «Кока Нюша» — Анна Ивановна Груздева, «кока Саня» — так отец Павел мою маму звал. Тетка Ольга и меня брала в монастырь, чтобы подкормить, а то у нас очень бедно было».

Род Груздевых вообще удивительно одарен по художественной части: иконопиской была инокиня Елена (Петрова), инокиня Ольга (Груздева), младший брат о. Павла Алексей Александрович тоже стал художником. То ли в самих мологских местах было ярко выраженное живописное начало — из соседней Подмонастырской Слободы из крестьянского сословия вышел известный художник-маринист Л.Д.Блинов, выходцами из Мологско-го уезда были и знаменитые братья Солнцевы, Федор и Егор, тоже из крепостных; то ли творческая народная стихия порождала такие таланты, но художественная одаренность чувствуется в каждом слове о. Павла — он был, что называется, художником в душе. А исписанные сверху донизу стихами страницы батюшкиных рукописей? А сама его с виду простая речь, где каждое слово — образ, да не в бровь, а в глаз? Всё это оттуда, из Мологи. «Приедешь к ним — и Леша рисует, и Панушка. Он с детства только попов рисовал — из головы. Священником хотел стать», — говорит батюшкина двоюродная сестра.

Прекрасные работы Ольги Груздевой, о которых вспоминает о. Павел — «это две картины — вид монастыря с западной стороны, вышитый бисером, и вторая — изображение преподобного Серафима, кормящего медведя, картина была вышита цветным шелком. При игумении

 

- 39 -

Иннокентии инокиня Ольга была удостоена пострижения в рясофор, в коем звании померла 4-го сентября старого стиля 1926 года, похоронена на монастырском кладбище рядом с теткой — монахиней Евстолией».

Александр Иванович Груздев был младше своей сестры Ольги на четыре года. Он родился в 1888 году и, как пишет о. Павел, «по окончании трех классов церковноприходской школы был направлен родителями в Рыбинск в лавку к некоему Адреянову, который торговал дрожжами, но непосильный детский труд и бесчеловечное обращение хозяев вынудили его пяшком бежать в Мологу и, не заходя домой, выпросился в мальчики к Иевлеву Александру Павлычу, который имел мясную лавочку, где работал до революции, вернее, до 1914 года».

Здесь необходимо в общих чертах обрисовать дореволюционную Мологу — город, ставший ныне символом затопленной истории, поругания святынь, ярославский Китеж-град.

Молога начала нашего века — это небольшой уездный городок с древней историей (первое упоминание о Мологе в летописи относится к 1149 году), с населением в пять тысяч человек и с тем особым укладом жизни, который был свойственен старинным северным городам. Когда-то Молога стояла на бойком месте, на волжской ветви водного пути «из варяг в греки» и являлась оживленным торговым пунктом, славятся ее знаменитые ярмарки в Холопьем городке (ныне затопленное село Борисоглеб). Во второй половине XV века Мологское княжество вошло в состав Русского государства, а ярмарки из Холопьего городка перебазировались в саму Мологу на пойменный левый берег реки. С низовья Волги приплывали арабы и персы, греки и итальянцы, а с севера — купцы из Новгорода, Скандинавии и Прибалтики. Привозные товары обменивались на местные: лен, холсты, меха,

 

- 40 -

мед, деготь. Но в XVII-XVIII веках «мологский превеликий старый торг разно разыдеся», так как возникли новые торговые центры в Архангельске, Казани, Нижнем Новгороде. Молога, как и Рыбная слобода, живет теперь за счет поставок рыбы на великокняжеский кормовой двор в Москву, причем за мологскими рыбаками был закреплен участок реки Мологи вверх по течению на 80 верст.

В 1777 году Молога получила статус уездного города указом Екатерины, но жизнь продолжала идти своим чередом. Открытие в 1811 году Тихвинской водной системы, соединяющей Рыбинск с Петербургом, заметно оживило развитие города, но к началу нашего века Тихвинская система была уже законсервирована, так что в Мологе 1910-х годов имелись только мелкие предприятия да частные лавочки. В мясной лавке А.И.Иевлева и работал несколько лет Александр Иванович Груздев. «Отсюда я стану Александра Ивановича называть «Тятя», так как я его старший сын, ныне игумен Павел» («Родословный корень Груздевых», судя по всему, написан о. Павлом в 1970-х годах). Мясником Александр Иванович стал отменным, руки у него были — «вот такие мускулы», как вспоминает его младший сын Александр Александрович Груздев.

— Как зарежем партию — техники-то никакой не было: ни лебедки, ничего такого, всё на своем горбу, — рас сказывал Александр Иванович, — тушу на козлах разрубят и на себе таскают. Как зарежем партию, так и чашка.

— Тятя, а сколько чашечка-то?

— Да грамм двести, — говорит.

— А сколько партий?

Когда восемь, когда и побольше. А потом хозяин придет, еще принесет. На закуску: мясо нарубят топором, луку туда, чесноку, перцу, булку французскую купят, мякиш вынут и фаршем этим набьют.

 

- 41 -

«День трудись, а ночь молись», — любил повторять отец Павел. А про тятю написал: «Всю жизнь был усердный к Богу молитвенник» Благочестивым верующим человеком был и сам хозяин лавки Александр Павлович Иевлев, а из семьи Иевлевых жила в Мологской Афанасьевской обители монахиня Елизавета (Иевлева), которая получила в свое время хорошее образование, стала врачом и в обители выполняла послушание заведующей аптекой и монастырского доктора.

Вообще мологские жители отличались благочестием и высокой культурой, судя по тому, что в городе с населением пять тысяч человек было две гимназии, четыре начальных училища, три библиотеки, два собора и четыре церкви, пять благотворительных заведений и одна из первых в России гимнастических школ — Манеж (в ней же располагался Мологский театр). В списке пожертвователей на нужды Мологского Афанасьевского монастыря числятся многие жители Мологи, среди которых интересно имя Ивана Матвеевича Клюкина: «В 1893 году мологским мещанином Иваном Матвеевичем Клюкиным пожертвовано в монастырь покосной земли 6 десятин 2350 кв. сажень, находящихся в Мологском уезде Веретейской волости при деревне Рыльбово. Дарственная запись и план имеются».

Кем приходился Иван Матвеевич Клюкин юродивому Лешиньке по фамилии Клюкин, весьма известному в Мологе 1910-х годов, у которого был к тому же брат Митрей, по прозвищу Вшивой? Можно предположить, что в семье благочестивого, крепко верующего Ивана Матвеевича и родились дети, чье наследственное благочестие перешло в юродство. Александр Иванович Груздев часто рассказывал о юродивом Лешиньке, и, видимо, со слов отца сохранилась у Павла Груздева память о нескольких случаях.

 

- 42 -

«Тятя с хозяином любили осенью ходить на охоту к Святу Озеру за утками, их допреж там было тьма тъмущая, а охотников в г. Мологе если было десять, то много, а в нашей Кулиге в 12-ти деревнях двое, Николай Кузнец да Иван Бажан. Однажды в дождливый осенний день со множеством убитой дичи наши охотники заблудились. Стемнялосъ, а дождь как из ведра. Куда идти? В какой стороне Молога? Никакой ориентировки. Но вдруг они увидели вдали как бы огненный столб, восходящий от земли, простирающийся в небо; и они, обрадованные, пошли на этот ориентир. Через два-три часа Александр Павлыч и Тятя уперлися в кладбищенскую ограду г. Мологи. Перебравшись через ограду, они увидали свежую могилу, на которой на коленях с горе воздетыми руками молился Ле-шинька, от которого исходило это дивное сияние. Александр Павлыч упал перед ним на колени со словами: «Леша, помолись за нас» на что тот ответил: «Сам молись, и никому не говори, что ты меня здесь видал»».

Второй случай из жизни Лешиньки был такой. Он каждый день приходил к Иевлевым в лавочку и обращался к хозяйке со словами: «Маша, Маша, пятачок» который получая, сразу же кому-либо отдавал или же запихивал в какую-нибудь щель. Когда умер Александр Павлыч, хозяйка стала сама вести дело, и вот после похорон, как обычно, приходит в лавочку Леша, и со словами «Маша, Маша, пятачок» получает от хозяйки ответ: «Леша! Видишь, я овдовела, торговля сократилась, стало быть, и ты посбавь с меня, бери три копейки» На что Леша, не ответив ни слова, ушел из лавочки. Проходит неделя, другая, месяц, нейдет Лешинъка к Ивлихе, загрустила Анна Ивановна, да что-то и дела стали плохо клеиться. И вот однажды говорит она тяте: «Санька! Обидела я Лешу, только стал бы он ходить как раньше, гривенник стала бы каждый день давать» И только это сказала,

 

- 43 -

вкатывается Леша со словами «Маша, Маша, пятачок», на что Анна Ивановна с любовью даёт ему десять копеек, которые он не взял со словами: «Спасибо, мне пятака хватит» и ушел из лавочки.

Леша жил и родился в г. Мологе, фамилия его была Клюкин, вел странный образ жизни, красил дегтем лицо, руки и т. д., летом ходил в шубе, в валенках, а зимой наоборот, постоянного места жительства не имел, жил тут да инде. Часто ходил в монастырь, где спал в хлебной на голой печи. Дрался с козлом по кличке Костя, козёл всегда был победителем. Был у него брат Митрей, по прозвищу Вшивой. Похоронен Леша в Мологском Афанасьевском монастыре у летнего собора, у алтаря с правой стороны. До 1930 года на его могилке стоял белый деревянный крест и железная ограда. Таков был мологский мещанин Алексей Клюкин (Лешинъка)»

Вообще жизнь многих мологжан было тесна связана с Мологской Афанасьевской обителью. Да и из ста с лишним насельниц монастыря половина были родом из Мологского уезда, в т. ч. четыре монахини и семь послушниц — из самой Мологи; остальные — из разных мест Ярославской и Тверской губерний. Семейные и земляческие отношения делали монастырь как бы родным Божьим домом: здесь мы видим трех представительниц рода Груздевых и Анну Ивановну Усанову из деревни Большой Борок, Параскеву Арсеньеву из деревни Новоселки, да и монастырская благочинная Лидия Коршунова была из Старого Верховья — это всё родная Кулига.

В 1910 году Александр Иванович Груздев женился на девице из соседней деревни Новоселки — Солнцевой Александре Николаевне. Вообще имена Александр и Александра повторяются в роду Груздевых из поколения в поколение. Приданого за невестой дали 12 рублей. «Эта девушка до самого замужества работала в Рыбне у купца

 

- 44 -

Субботина Ивана Матвеевича прислугой, — читаем в «Родословной» о. Павла, — первая вставала, последняя ложилась. Дом двухэтажный — сколько печей истопить, сколько полов вымыть, а стирка, а вода, правда, она не готовила, но черна работа лежала вся на ее плечах, одне лампы наливать да заправлять и то горе горькое. С замужеством пришла другая жизнь, другие заботы. Семья — свекор Иван Алексеевич, 2. свекровь Марья Фоминишна, 3. бабушка Фекла Карповна, 4. деверь Иван Иваныч, 5. золовка Александра Ивановна, 6. золовка инвалид от природы Елизавета Ивановна, 7. золовка Анна Ивановна, да молодых двое, итого 9 человек, а изба 5 аршин в ширину, 7— в длину, 4 окна, у порога русская печь да в сенях кадка крошва. Как жили? Но жили: 3-его августа 1911 года родился сын Павел, в 1912 г. родилась дочь Ольга, в начале 1914 г. родилась дочь Мария, а 19 июля 1914 года началась война»

«В избе бедняка не вмещается даже два заячьих уха...» В 70-х годах о. Павел писал в письме к своему младшему брату Александру Александровичу в Тутаев, заботясь о племянниках:

«Лену и Сашу не обижайте, хотя у нас не было детства, нужда да горе, пусть они порадуются».

Отца, Александра Ивановича, сразу взяли на фронт. «Осталась Александра Николаевна с малым детям да со старым старикам, а жить надо и жили, а как? да так же, как и все. Помню, был оброк не плочен да штраф за дрова, что на плечах из леса носили. Вот и приговорили бабку и маму на неделю в Боронишино, в волостное правление, в холодную, конечно же, бабка и меня взяла с собой, и нас из Борку много набралось неплатилъщиков. Я кой кого помню, а именно, Марья Михайловна Бабушкина с сыном Володей, а ему было 3-4 года; Любовь Усанова с сыном Васей — 4-5 лет; Марья Лавошница с Федей, тоже годов 3-4. Набралось нас человек 15-20, заперли всех в темную ком-

 

- 45 -

нату, сидите, преступники, а среди нас были глубокие старики Тарас Михеич да Анна Кузина, обое близоруких. Пот и пошли они оправиться в уборную, а там горела пятилинейная керосиновая лампа, они ее как-то и разбили. Керосин вспыхнул, мало-мало и они-то не сгорели, а на утро пришел старшина Сорокоумов и всех нас выгнал. Это было 29 августа 1915-16 года».

В тетрадях о. Павла сохранилась «Песенка Лизы Груздевой» (под таким названием):

Жили мы в подвале,

пили Кали-Мали,

часто голодали,

ничего не знали.

«Тятю на фронт взяли. Дома нищета, — рассказывал отец Павел о своих детских годах валаамским монахам. — А в монастыре бабушка — старшая на скотном, одна тетка — в иконописной, вторая — в хлебной на просфоре.

Мать дала по мешочку и сказала: пойдите по деревне и милостыню соберите. А что делать? Хлеба нет. Я в монастырь, к тетке: «Кока, мамка по миру посылает!»

К игумений пришли — в ноги бух! Игумения говорит: «Так что делать, Павёлко. Цыплят много, куриц. Пусть смотрит, чтобы воронье не растащило».

Цыплят пас, потом коров пас, лошадей... Пятьсот десятин земли! Ой, как жили-то...

Потом — нечего ему, т.е. мне, Павёлке, — к алтарю надо приучать! Стал к алтарю ходить, кадила подавал, кадила раздувал.

Так началось для о. Павла монастырское послушание. Он потом сочинил такую песню:

Бабушка Евстолия

взяла воспитать.

Нежила, лелеяла,

как родная мать.