- 101 -

РАССКАЗ ПЛЕМЯННИКА БАДРИДДИНА

Отца посадили в январе тридцать седьмого по статье 66, часть 1 УК Узбекистана. 17 нюня того же года по решению Высшей Особой Коллегии республики он был лишен прав на пять лет и срок этот должен быть отбыть в одном из воспитательно-трудовых лагерей Дальнего Востока, на Колыме. Он освободился из лагерей в 1945 году в августе, но ему не разрешили возвращаться домой. Пребывал отец в этом «прославленном» городе до 1946 года под особым надзором и выполнял непосильную для человека работу.

Когда отца посадили в первый раз, мне было четыре года. Хотя я еще был слишком мал, но все запомнилось мне очень хорошо.

 

- 102 -

Как только отцу объявили решение Комиссии и его должны были отправить, мама взяла меня с собой,— верно, хотела, чтобы я хоть издали увидел отца напоследок. День стоял такой жаркий, что гравий на железнодорожной насыпи раскалился и обжигал ноги даже через подошву сандалий, и они покрылись волдырями.

Отца я увидел издали, прямо перед погрузкой в вагоны. Я со всех ног, прихрамывая, бросился к нему. Один из охранников спустил с поводка огромную, злобную овчарку. Она кинулась на меня и я, пытаясь увернуться от нее, упал, покатился под откос. Собака не стала преследовать меня. Но скажите, каким жестоким сердцем надо обладать, чтобы спустить злую собаку на малыша-несмысленыша, единственная вина которого — желание попрощаться с отцом?!

В тот день отца увезли.

Он вернулся через девять лет, в октябре 1946 года. Но и тогда не наступило спокойной жизни. Существовал в то время закон, запрещающий бывшим осужденным проживать не только в своем доме, но и в родном городе. Этим людям приходилось селиться и жить в отдалении от их родных мест.

Следуя этому правилу, отец арендовал дом какого-то колхозника и поступил разнорабочим на рисовый завод, хотя по профессии был учителем. Нищета кругом царила ужасная: люди месяцами не ели горячего, нечем было даже растопить очаг. Вкус мяса мы давно уже забыли.

Наконец настал день, когда мама заявила, что детей нечем кормить, кроме отрубей. Тут отец произнес целую речь, всячески привознося достоинства отрубей и призывая благодарить Бога, что хоть этого продукта у нас еще в достатке. Как я позднее понял, для отца, столько ужасов перенесшего вдали от родных краев, даже хлеб, изготовленный из отрубей, являлся царским угощением.

Зимою, чтобы отопить дом и сварить какую-нибудь еду, вместо дров и угля употребляли рисовую шелуху. Уйму израсходуешь, пока вскипятишь воду в казане, а тепла от нее — никакого. Тогда, отец, вспоминая, какими долгими и жестокими бывали магаданские зимы, рассказывал: «Мы работали на открытом воздухе в любой мороз. Охраняли нас здоровенные, специальное натасканные на людей собаки. Рабочий день заключенных равнялся двенадцати-четырнадцати часам в любую погоду,

 

- 103 -

без «перекуров». А собак, охранявших нас, сменяли через каждые два часа, боялись, что они не выдержат холода, царившего вокруг. Вот так, собаки для них были дороже людей.»

Отцу, бедному, не довелось подольше пожить с нами, пусть даже в холодном доме, на хлебе из отрубей.

Кажется, была середина октября 1949 года. Я вышел на улицу, отправляясь в школу, и вдруг увидел отца, шагавшего к дому в сопровождении двух незнакомых людей. На нем, что называется, лица не было. В таком состоянии я отца никогда еще не видел. Он глянул на меня и указал глазами в сторону дома, возвращайся, мол. Там мне уже стало ясно, кто такие были незнакомцы, сопровождавшие отца,— работники органов госбезопасности. Они сразу принялись за обыск, но закончили его очень быстро. В нашем пустом холодном доме, если что и было, так это несколько чашек-плошек, постельные принадлежности и десяток школьных учебников и тетрадей,— развернуться по-настоящему никакой возможности,

Один из гебешников был узбеком, он разговаривал о нами на родном, вел себя чрезвычайно вежливо и учтиво. Он пытался даже подбодрить, успокоить отца. В противовес ему, второй грубил и ярился не только на отца, но и нас, ни в чем не повинных детей и мать. Даже по внешности он напоминал сказочных злодеев, палача, готового отрубить голову любому не задумываясь. Он наблюдал за каждым нашим движением, напоминая зверя, выжидающего миг, чтобы наброситься на свою жертву.

Мама, вся в слезах, лихорадочно собирала отца в дорогу: полотенце, нижнее теплое белье, смену рубашек и тому подобное. Но чекист со злодейским лицом каждую из этих вещей вырывал из маминых рук, тщательно осматривал, ощупывал, даже обнюхивал, и лишь после этого разрешал положить в мешок.

Уводя отца, нам сказали, что сведения о нем мы сможем получить в приемной госбезопасности. Но нигде никаких сведений о нем нам не давали, узнали, что сталось с отцом, только из его письма из Красноярска, куда, оказывается, он был сослан решением Особого Совещания в 1950 году без указания срока.

Вновь арестовали отца на основании обвинения, выдвинутого против него еще в 1937 году. Вначале на следствии, потом и на судилище «тройки» его обвиняли «в

 

- 104 -

систематической контрреволюционной пропаганде, национализме», соответствующий обвинению приговор и вынесли. Но он им впоследствии показался недостаточным. Строки этого обвинительного заключения холодны, как могильный камень, тяжелы, как мельничные жернова, и пустозвучны. Назову по пунктам, в чем обвиняли отца:

1. В том, что во время обыска в доме был обнаружен сборников стихов одного из узбекских поэтов— Чулпана;

2. В том, что в период обучения в средней школе являлся учеником преподавателей литературы и языка Мунаввара Кары и Шорасула Зуннунова;

3. В том, что следствием мой дедушка, папин отец, признан религиозным деятелем;

4. А в троцкизме обвинили за одно лишь то, что в нашем доме во время обыска обнаружился номер журнала «Рабоче-крестьянский календарь» издания 1926 года. В этом журнале наряду с портретами ряда руководителей партии и правительства оказался и портрет Троцкого.

Вы посмотрите, до какой степени цинизма и кощунства можно дойти, чтобы обвинить учителя языка и литературы в национализме и контрреволюционной деятельности за найденную в его доме среди разной литературы одну книгу советского поэта, выпущенную в свое время советским издательством и купленную в советском магазине!

Ни для кого не секрет, что старые люди того времени почти все были верующими, посещали мечети, творили положенное количество молитв. Но разве можно было обвинить их всех за это в национализме и запихнуть в тюрьму? Оказывается, можно, поскольку преследовалась цель — уничтожить физически и морально всех мало-мальски грамотных, умных, интеллигентных людей.

Прошло чуть больше года после смерти «отца народов», «великого вождя» Сталина, отец был освобожден из ссылки со справкой следующего содержания: «Дана настоящая Каланову Ш. в том, что он был осужден Верховным Судом Узбекистана по статье 66, часть 1 У К УзССР на пять лет лагерей и пять лет лишения прав. Отбывал наказание в Красноярском крае, 24 апреля 1954 года по распоряжению МВД и Прокуратуры СССР решение суда признано недействительным».

 

- 105 -

Вот вам доброта, справедливость! Человек восемнадцать лет безвинно сидел в тюрьмах, гнил в лагерях, лишенный семьи, детей, самых малейших человеческих радостей; потом, когда он прошел все круги ада, потеряв свои лучшие годы, его вдруг вызывают и говорят: «Возвращайся домой, ты, оказывается, ни в чем не виноват». И ведь было, люди радовались, благодарили даже за подобное проявление «справедливости», за то хотя бы, что не остались похороненными в неизвестных могилах с металлической биркой на ноге.