ОТЧАЯНИЕ
И землю грызи до кости,
Займись человеческим лаем!
Неизвестный поэт
на литконсультации
в Одессе
Начальник, отворяй ворота!
Из лагерных
призывов
Боже, как здесь душу отвести —
И, что называется, подальше?
Впрочем, что бы ни придумал ты, —
Как царю Борису, нет пощады.
Нет пути из этого гнезда —
Ни к жене, ни, так сказать, из жизни.
Не попробовать ли и восстать,
Раз, выходит, в этом мире лишний?!
Бьемся о ворота головой —
Не отпертых, как не дал начальник.
И срываемся на тихий вой —
Нелюдской, звериный вопль,
Раз сам Бог не внял отчаянью...
Это состояние охватило меня, когда я близко соприкоснулся с еще одной чекистской жертвой, а вернее — с тем, что от нее осталось. Жертва была давняя, даже ежовского происхождения, но связана с весьма близкими людьми, особенно одним — 7-летним малышом. С росшим в Питере внуком того, кого расстреляли в 37-м как "немецкого шпиона", хотя он просто побывал в Германии на процессе Димитрова от "Правды". До этого редактировал "Красную новь"— лучший толстый литературный журнал тех лет, а еще раньше слыл "красным профессором" после участия в кронштадтском ледовом штурме вместе с делегатами того безумного партсъезда, на который сгоряча попал наивным уральским парнем. В числе первых подписавший сообщение о самоубийстве Маяковского, литературный лидер И.М.Беспалов был забран прямо из своего директорского кабинета в главном издательстве страны, и теперь, когда его издали в том же издательстве после посмертной реабилитации, я потрясенно держал в руках тот тоненький сборник статей, который получил наложенным платежом сюда— в зону. И мне думалось: хорошо, что его питерский внучек еще не сможет толком читать это единственное наследие деда Ивана. Но, спрашивается, что ожидает в жизни потомка не только сталинского, а и хрущевского зэка — меня?
Я как бы всматривался в будущую судьбу далекого сына— пристально и тревожно, всматривался, подобно одному большому художнику.