- 108 -

Что собою представлял этот каменный карьер? В сторонке от палаток и будок — открытая местность с пригорками, тут и там разрытыми — вплоть до желтеющих каменных пород. На разных участках — по два или три человека, которые долбят эту породу, тут же складывая бесформенные большие или маленькие глыбы. К камням то и дело подкатывали самосвалы, и тогда наши работяги, побросав ломы и кирки, кидали добытые ими бутовые куски за борт. А когда машина отъезжала, облегченно усаживались на оставшиеся камни и подолгу курили. Их никто здесь не подгонял и даже не охранял, а лишь изредка появлялся начальник — наш командир отряда вместе со штатскими вольнонаемными — инженером и экспедитором. Но они больше смотрели — где получше долбить породу и как будет обеспечен план погрузки камня. Нам позже стало известно: погрузка его производилась на одной из железнодорожных платформ ближайшей станции, куда и ездили самосвалы с карьера. А уже оттуда — со станции Сасово — камень на открытых платформах и угонялся на восток — в Мордовию, где развозился по отдельным зонам. Из него строились как производственные объекты — вроде новых цехов деревообделочного комбината, так и даже культурные — например, библиотека на 11-й зоне, в зловещем Явасе. Что ни говори, ответственная работа — и как порой было не увлекаться ею, не стараться?

Действительно, мы принялись добросовестно работать здесь, не только памятуя старую банальную чекистскую присказку: "Честный труд — дорога к дому". Поселившись в одной большой палатке, мы и зажили как бы одной семьей — на виду друг у друга и со всеми открытыми делами и интересами, и так было весь день — начиная с бодрого подъема и завтрака в одной из деревянных будок и кончая отходом ко сну после бурных вечерних разговоров. Правда, не все пошли работать по добыче камня: некоторые, в том числе и я, были задействованы на разборке деревянного сооружения недалеко от палаток — остатков лагерного барака. Оказывается, здесь пытались строить целый барак, чтобы жить к холодам не в палатках, но один сильный порыв ветра снес первоначальный деревянный каркас, и теперь приходилось начинать заново. Работа тоже

 

- 109 -

была не слишком обременительная, но плохо, что велась на виду у начальства, находившегося неподалеку в своем "штабе". Там, кроме командира отряда — лейтенанта и его помощников, восседала и бухгалтерша с врачихой, и еще какие-то деятели. Отсюда и не уйти лишний раз к речке — там, под горой, что было доступнее работавшим на самом карьере. И уж совсем не отлучиться по соседним поселениям — в крохотное село Сенцы с его единственной улицей и отдаленное татарское — Бастаново. Да, в этой местности, оказывается, оставались приметы давних татарских нашествий: даже находился холм, у которого якобы стоял лагерем хан Батый, — у одного из изгибов речки Цна, не говоря уже о могильниках татар или их посуды и снаряжения. Кстати, мы потом производили раскопки этих старинных предметов, а когда среди нас появился специалист — бывший научный сотрудник Эрмитажа, то даже соорудили целую посылку туда же.

Если еще говорить о новых поколениях рабочего контингента на карьере, то ими стали, как ни странно, и другие научные работники: то историки из Московского университета, то ленинградские философы. Они приезжали в составе следующих партий, доставлявшихся даже не на грузовиках, а по железной дороге — в сопровождении надзирателей, державшихся этак скромненько — на виду у обычных пассажиров. Так что к концу лета у нас собрался довольно большой коллектив, постепенно сменяя остатки прежнего состава — еще до нашего прибытия. Те в основном освобождались — и по истечении сроков заключения, и даже по суду в счет "двух третей" (формула, ставшая обиходной!), а мы занимали и их руководящие должности. Дело в том, что из среды заключенных обычно избирался "Совет актива" — орган, решавший под эгидой лагерного начальства отдельные производственные, культурные и бытовые вопросы, и нередко туда попадали если не откровенные стукачи, то "придурки" — из привилегированной части зэков (дневальные, нарядчики, банщики и др.). Но тут мы решили не даваться в руки проходимцам и на одном из наших узких "палаточных" сборов заранее наметили "свой" состав такого Совета актива. Председателем мы единодушно выдвинули московского историка Н.Обушенкова — весьма уважаемого, обходительного и честного человека, его заместителем — ленинградца-философа Л.Гаранина, обладавшего крепкой организаторской хваткой. Из пяти человек этого совета я попал в число редакторов лагерной стенгазеты (тоже немаловажно, чтобы не дать возможности кому-то другому "кри-

 

- 110 -

тиковатъ" нас!). А в бригадиры мы предложили немца Н. Миля — из выселенных "поволжцев", сидевшего еще с военного времени и посаженного снова за ... желание выехать в ФРГ ("если не вернут родного дома", по его словам!). И на счастье, лейтенант Багров согласился с нашими кандидатурами, а на общем собрании "производственников" (так нас официально называли) мы и были избраны в свой общественный орган.

Не сказать, чтобы такое обновление как-то улучшило наше общее положение. Уже наступали осенние холода, а мы по-прежнему жили в палатках, где и простуживались, и начинали грызться между собой. Барак наш строился медленно — то из-за нехватки материалов, то из-за отсутствия квалифицированных кадров (плотники, штукатуры, маляры!). Но зато еще летом удалось соорудить (в основном усилиями безотказного "иеговиста" с Закарпатья) домик "для свиданий" — к приезду наших жен, и это было главной отрадой — находиться дня два или три (как милостиво разрешал наш "литер"!) на опушке леса, в тишине и покое.