ПЕРЕСЫЛЬНАЯ КОНЮШНЯ

 

Стоял октябрь, часто шли дожди, с каждым днем холодало, и нам, конечно, хотелось под крышу. Мы обрадовались добротному зданию конюшни, и каждый старался занять лучшее место: кто в яслях, кто на полу, но подальше от входа — больших двухстворчатых дверей, где-нибудь в углу, поближе к стенке. Наиболее робким достались, конечно, самые худшие места — в проходах и близко к выходу, где сильно дуло.

Ночью конюшня освещалась одним фонарем «летучая мышь». Кроме главного, лошадиного корпуса были еще здания — жилое для обслуги, фуражное, кухня и другие хозяйственные постройки. Они обрамляли большую, как бы внутреннюю площадь, двор, совсем пустой. Из этого двора можно было выйти только через

 

небольшие промежутки между зданиями. Ограды не было, стрелки охраны появлялись только ночью за зданиями, где территория освещалась кострами.

Мое положение врача укрепилось: больных оказалось много. Мне предоставили помещение в ветеринарной амбулатории. Это была пустая комната, «обставленная» лишь шкафом с медикаментами. Там я и спал на полу.

Кормить нас стали лучше: утром — ячневая каша и кипяток, в обед — суп из трески и кусок вареной трески.

Весь конесовхоз превратили в пересылку. Каждый день либо прибывали, либо уходили группы заключенных от пятидесяти до двухсот человек. Больных было столько, что я весь день, а то и ночь проводил в конюшне, разыскивая их в полумраке по углам и в проходах среди скрюченных на полу тел. Сами больные редко жаловались, на них обычно указывали соседи.

После десяти вечера выход из помещения был запрещен, но как-то мне пришлось возвращаться из конюшни «домой» позднее. Двор, пустой, безлюдный, слегка освещался кострами из-за построек. Когда я услышал крик: «Стой!», не остановился, так как прятаться мне было не от кого. После второго «Стой!» и выстрела я не подумал, что это относится ко мне: ведь я был на виду. Левая сторона, откуда стреляли, была во мраке. На третий «Стой!» и выстрел я продолжал идти. Четвертый выстрел я не только услышал, но уловил и свист пули и почувствовал веяние воздуха у лица. Сообразив, наконец, что крики «Стой!» относятся ко мне, я повернулся в сторону, откуда стреляли, и крикнул в темноту: «Ты что это, мне кричишь? Не видишь, откуда и куда я иду?!» Послышались голоса, я уже вошел в свое жилье. Никто, с кем я встретился, войдя в амбулаторию, интереса к прошедшему не проявил.

Когда я на следующее утро с возмущением заявил об этом начальству, мне ответили: «Да, стрелков у нас не хватает, и мы вынуждены брать на эту работу наиболее надежных из заключенных. А того, что стрелял в вас, мы сняли с работы за то, что израсходовал все патроны на вас и не попал».

Начальником конесовхоза тоже назначили заключенного, в прошлом секретаря райкома из Москвы. Его сначала перевели на работу в какую-то отдаленную местность, а затем арестовали и отправили в лагерь. Он не старался сдерживать раздражение и злость. О лагере говорили, что всякий, кто побывал здесь, выйдет  на волю, либо «уркой», либо контрреволюционером.