ЦЕНА ЖИЗНИ ЗЭКА

Как-то на амбулаторном приеме одна из женщин-урок хриплым голосом заявила мне:  «У меня сифилис». Надо было тщательно проверить.  На ее обследование я потратил почти полчаса и заявил, что она здорова, сифилиса у нее нет. В неожиданной ярости она схватила горящую керосиновую лампу и бросила в меня.

Я должен был делать вид, что не удивлен, и спросил, в чем дело. Бывшие рядом ее подружки оттеснили ее и торопливо, наперебой объяснили, что она хотела, чтобы я признал у нее сифилис, и тогда бы ее отправили на специальный лагпункт, где содержали и лечили сифилитиков, и куда только что был отослан ее возлюбленный. Я сказал ей: «Ну и дура! Сказала бы, в чем дело, я без всякого осмотра дал бы тебе этот диагноз: ведь если ты не больна сейчас, то, живя с сифилитиками, все равно заболеешь. А сейчас у меня все записано в карточке, и менять запись я не могу».

Среди пришедших на прием женщин как-то увидел молодую интеллигентную женщину, хорошо одетую, точно она явилась прямо из дома. Меня это заинтересовало и я спросил, откуда она. Она ответила, что ее перевели из политизолятора. По каким признакам отбирали в политизолятор, я не знаю, но находящиеся там считались политзаключенными, а не контрреволюционерами, как мы. Они находились под наблюдением Международного Красного Креста и получали от него посылки. Режим, для них был смягченный, родственников держали вместе, допускали сожительство. Дальнейшей судьбы этой женщины не знаю.

В один из холодных ноябрьских дней, когда на улице жидкая грязь смешалась со снегом, ко мне на прием пришел молодой парень, босой, в рваной старой одежде, с температурой тридцать восемь и три. Обследование явно указывало на туберкулез легких. Я его положил в стационар-палатку в общей зоне. Вечером надзиратель сообщил мне, как дежурному врачу, что возле больничной палатки лежит без памяти какой-то человек. Я пошел, захватив с собой сердечные капли. Лежащим оказался тот парень, которого я утром сюда направил. Значит, те, кому хотелось лечь на его место в теплой палатке, получили по его фамилии паек для себя, а его выбросили на улицу. Я вошел в палатку. Там было тепло, горело электричество. Группа урок посредине палатки играла в карты. У дверей на нарах лежало двое молодых, на вид здоровых парней. Я обратился к ним: «Помогите мне втащить в палатку больного, который у входа валяется без памяти на земле». Никто на мой призыв не пошевельнулся. Тогда я сам втащил за плечи этого больного и снова обратился к тем же молодым парням: «Помогите положить его на нары». Они не реагировали.

Тогда я схватил одного из них за ноги и чуть ли не рывком сбросил с нар на пол. Он, а за ним и его сосед отошли в сторону и сели в углу палатки. Я уложил больного на нары и дал ему капли. Он был без сознания. Я сообщил надзирателю на вахте, что этого человека надо сейчас же перенести в стационар. Два надзирателя, фельдшер и я по жидкой грязи перенесли его туда. Мест в стационаре не было, положили на пол. К утру он умер.

В тот день, очевидно, с инспекционной проверкой оказался у нас заместитель начальника Санотдела всего лагеря. Он заинтересовался этим случаем смерти. Всего одно амбулаторное посещение, пришел на прием сам, с диагнозом «туберкулез легких», положен в стационар и в ту же ночь умирает, произвели вскрытие умершего — меня на вскрытие не допустили — диагноз подтвердился. Мне было заявлено, что работу для меня найдут посерьезнее.