СЕСТРА ЗИНОВЬЕВА

Через день я достиг места назначения. Это был маленький стационар в тридцати километрах от большой больницы в бывшем монастыре. Стационар размещался в монастырском погосте, своего рода гостинице для приезжающих в монастырь. Несколько добротных деревянных домов, жилых и хозяйственных построек возвышались на холмистом песчаном берегу реки, поросшем огромными лиственницами, золотыми при осеннем солнце. Я должен был сменить работавшего там врача, как оказалось — сестру Зиновьева, по фамилии мужа — Радомысльскую. Ее отправляли дальше, в центральный лагерь в Чибью. Она выглядела подавленной, необщительной и не сразу склонной поддержать. К политической работе брата она не имела никакого отношения. До ареста работала в ленинградском Институте профзаболеваний. Ее двенадцатилетнего сына, при ее аресте взяли в детдом. Отца выслали в Сибирь и он жил там в ссылке, получая пособие. По ее словам, отец был не только вне всякой политики, но и вообще страдал старческим слабоумием.

Как-то в разговоре я спросил, бывал ли у них Ленин и какое впечатление осталось от встреч с ним. Она, задумавшись, сказала, что его посещения были мягкими, о политике разговоров не затевалось. Очень любил детей. Приходя, он в первую очередь видел ребенка, садился перед ним на корточки, разгова-

ривал и обязательно доставал из кармана что-нибудь съедобное, вкусное, ведь с питанием тогда было плохо.

Вскоре после моего приезда ее отправили в Чибью. Моей помощницей в работе стала старушка, которая сразу мне заявила, что медицинского образования не имеет, но в своей жизни так много болела, что теперь разбирается во многих болезнях и лекарствах. Ее фамилия Фрумкина, старый партийный работник, участница первых съездов, одна из организаторов Бунда. Большую часть времени до Октября она работала за границей в разных странах. Знает двенадцать языков. Последнее время перед арестом работала заведующей иностранным отделом радиостанции им. Коминтерна. Очень живая, общительная. На мой вопрос, благополучны ли ее родные, ответила, что родных много, есть сын и дочь, но по договоренности все они от нее отреклись, и она держит связь с ними только через одного человека — одинокого старика в Ленинграде. Через него все узнает о родных и даже получает посылки. Её сын работает в ЦК комсомола и пока его не трогают, сейчас он находится в Доме отдыха ЦК. Дочь тоже на прежней работе... Потом я узнал, что сама Фрумкина была теткой известного ученого, физика-ядерщика, трижды Героя Социалистического труда, Я. Б. Зельдовича.

В своей медицинской работе Фрумкина была очень активна, больные ее ценили. Мне она предложила заняться практическим изучением языков — немецкого и французского: один день говорить только на немецком, другой — на французском, начиная с завтрака и доклада о больных. Она умела использовать эти языки так, что при моем ограниченном знании их я мог беседовать с ней на любую тему. При мне она получила посылку через  того же старика-ленинградца. Кроме прочих вещей в посылке была трикотажная кофточка с вышитой на ней надписью, которую я не мог прочесть. «Эта надпись — дарственная, подарок из Испании, от комсомольской организации моего имени. Я там  работала», —  пояснила она.

Как-то ее вызвали в районный отдел НКВД. Через несколько часов она вернулась и на мой вопрос, в чем дело, смеясь, ответила: «Сообщили мне официально, что я исключена из членов ВКП(б)».