Письмо М. Джемилева супруге Сафинар Джемилевой от 8 августа 1984 г.

 

Здравствуй Сафинар!

Пишу тебе опять из магаданской тюрьмы, но отправлю письмо, видимо, уже из лагеря. Письма тут принимают по понедельникам, но завтра (т.е. 5 августа, в воскресенье) меня должны вывезти в лагерь. Вообще-то меня собирались этапировать 1 августа. 31 июля забрали постельные принадлежности и перевели в этапную камеру. Утром следующего дня всех, кто был со мной в этой камере, вывезли в лагеря, а я один остался. Потом почему-то меня перевели в одиночный «стакан», где продержали почти до вечера, и снова перевели в «свою» камеру. По какой причине в тот день не вывезли, я так и не понял. Выяснилось, что 5 августа повезут в лагерь АВ 261/4 (далее цензурой зачеркнуты 2-3 слова текста)... г.Магадана. Это сказал один из оперуполномоченных сокамернику. (Далее цензурой зачеркнуты 5 строчек текста). На следующий день я был на приеме у зам. начальника тюрьмы (слово «тюрьмы» в тексте зачеркнуто цензурой и заменено на слово «СИзо») по режиму подполковника Горбачева и он подтвердил, что действительно 5 августа я буду этапирован в этот самый лагерь (слово «лагерь» зачеркнуто цензурой).

После этапирования из Ташкента я отправил тебе четыре письма, в том числе из Иркутска, Хабаровска и два из Магадана. В магаданских письмах я просил, чтобы ты получение подтверждала телеграммами, но телеграмм я не получал. Правда, последнее свое письмо я отправлял 30 июля, и оно до тебя еще могло не дойти, даже если его никто преднамеренно не задерживал. Но я писал также Асану, Васфие, Мустафе-аге, Фуату, Диляре. От них тоже пока ничего не поступило. Не знаю что и подумать — лагерная (слово «лагерная» в тексте цензурой зачеркнуто и заменено на слово «СИзо») администрация утверждает, что все письма своевременно отправляются, а если бы имели что-то против содержания писем, то их возвратили бы мне.

Опишу всё происшедшее после свидания с тобой, исходя из предположения, что ты все-таки не получила ни одного моего письма.

21 мая я получил определение Верховного Суда УзССР об оставлении приговора в силе, а на следующий день отправил заявление на имя следователя Азаряна с просьбой сообщить, собирается ли он и когда возвратить изъятые во время обысков вещи и бумаги, конфискация которых не предусмотрена приговором. Я сообщал в этом заявлении, что уже получил определение Верх. Суда и на днях ожидаю этапа, поэтому ответ просил направить в Янгиюль на твое имя. Он тебе ответил?

Одновременно я написал заявление зам. начальника Таштюрьмы по оперчасти подполковнику Ковтуну с просьбой о приеме «на собеседование по личному вопросу». Дело в том, что, по его словам, он, согласно предписания из прокуратуры г.Ташкента расследовал изложенные в моем декабрьском заявлении факты неправомерных действий работников тюрьмы в отношении меня (это о незаконном изъятии у меня 56 р. денег, УПК УзССР, письма на английском и вызова из Швеции, оскорблениях и т.п.) и принял такое решение: всё изъято мне возвратить, а в отношении надзирателей принять «соответствующие меры». Действительно, вскоре меня повели на склад тюрьмы, достали мою сумку и показали, что там находятся УПК, письмо и вызов. В отношении денег Ковтун говорил, что позже будет выписана квитанция, которую вручат мне, хотя, правда, я требовал, чтобы

 

деньги отослали тебе. Просили написать контр заявление в прокуратуру и сообщить, что к администрации тюрьмы больше претензий не имею. Такое заявление я написал, но сказал, что вручу его как только мне вручат квитанцию на 56 р. Поэтому, добиваясь встречи с Ковтуном, я хоте произвести обмен заявления на квитанцию. Кроме того, у него же находилась продуктовая передача, которую ты передавала для меня через следователя Азаряна (икра, сигареты и т.п.). Ковтун говорил, что отдаст их мне при этапировании, дабы у меня были курево и еда на дорогу. (Видишь какая забота? Прямо-таки мама родная!). Встречи с этим Ковтуном я так и не добился, квитанцию на деньги и передачу не получил.

26 мая ближе к вечеру в «кормушку» нашей камеры заглянул один штатский и подозвал меня. Он тихо сказал, что со мной хочет увидеться кое-кто. Мол, уже договорился с надзирателем, чтобы он открыл камеру. Сказал, чтобы я никому из сокамерников об этом не говорил и последовал бы за ним. Я спросил, почему такая таинственность, кто он такой, не Ковтун ли меня вызывает? Он ответил: «Нет, не Ковтун. Сейчас сам увидишь». Я подумал, что может быть состоится свидание с Хаировым, ибо за энную сумму такие вещи там иногда делают. На всякий случай я об этом разговоре сказал одному земляку по камере, оделся и, когда открылась камера, пошел за этим штатским. В коридорах корпуса этот штатский иногда останавливал меня, сам забегал вперед, оглядывался по сторонам, а затем махал мне рукой, чтобы я продолжал следовать за ним. Наконец, пришли в административную часть тюрьмы. Там он открыл одну камеру, сказал, что мне придется немного подождать, запер и ушел. Пробыл я там около часа. Потом один офицер в эту камеру ввел еще нескольких заключенных, только что прибывших из суда и следствия, а меня вывел оттуда и запер в одиночный бокс. Прошло еще около двух часов. Затем в «кормушку» одиночки заглянула одна пожилая женщина и спросила, есть ли у меня вещи на складе и попросила квитанцию. Я ответил, что квитанция есть, но она у меня в камере вместе с остальными вещами. Тогда она спросила, какого числа я прибыл в тюрьму и сдал вещи. Я назвал дату. Дама эта удалилась и вскоре принесла мою сумку. Стало ясно, что собираются этапировать, но пока непонятно было, почему решили прибегнуть к такой дурацкой «конспирации». Прошло еще некоторое время — час или два. Затем повели в комнату обыска, где кроме надзирателей был и ДПНСИ (т.е. дежурный помощник начальника следственного изолятора) в звании капитана. Мне предложили выложить все свои вещи и раздеться. Я сказал, что все мои вещи остались в камере и, вообще, что это за гангстерские методы: если меня этапируют, то почему они, как это принято в тюрьме, не предупредили предварительно, чтобы я мог собрать свои вещи? Капитан ответил, что вещи сейчас принесет надзиратель. Я сказал, что, во-первых, сокамерники без меня мои вещи никому не отдадут, а во-вторых, нет гарантии, что принесут всё. «Ну, ладно, — говорит тогда капитан. — Сейчас пойдете вместе с контролером и заберете свои вещи. Даю две минуты. И чтобы никаких эксцессов!» О каких это «эксцессах» он говорил, я так и не понял. Может быть решил, что я впаду в истерику от предстоящей разлуки с «родной» тюрьмой и с сокамерниками-разбойничками. В сопровождении надзирателя-шмонщика я зашел в свою камеру, собрал вещи, попрощался со всеми и вернулся в комнату обыска. Рылся в вещах сам ДПНСИ. Он тщательно отбирал в отдельную стопку все мои бумаги, а остальные вещи даже не стал осматривать. Забрали все бумаги до единого клочка, в том числе выписки из материалов дела, тезисы

 

выступлений на процессе, книги, блокнот с адресами родных и близких, письма, копии заявлений, отдельные номера газет, где были статьи о моем процессе, фотографии и даже чистые тетради и конверты. Обратно забрали и те бумаги, книги и письма (в т.ч. письмо Ханны Стенстрём и официальное приглашение из Швеции), которые хранились на складе и были возвращены мне упомянутой женщиной пару часов назад. Сказали, что всё это возвратят мне после того как осмотрят, а сейчас с остальными «манатками» закроют меня в бокс. Я потребовал, чтобы они бумаги осмотрели при мне, а если собираются осматривать без меня, то пусть сделаю подробную опись изъятого, и копию дадут мне. Благо, что среди моих бумаг были несколько листов и чистой копировальной бумаги, которые давал мне следователь Азарян. Капитан стал уверять, что ничего не пропадет и ни к чему вся эта бумажная волокита — возвратят, мол, через 10-15 минут, «ну и прекрасно, — говорю я, — эти 10-15 минут я подожду здесь. Зовите сюда того самого гебиста, который хочет осматривать...». Но ничего я не добился, меня все же вывели оттуда и заперли в бокс. Где-то через полчаса мне принесли мои чистые тетради, конверты, чисты блокноты, а также копии обвинительного заключения, приговора и определения Верх. Суда. По поводу всех остальных бумаг, книг, писем и фотографий ДПНСИ сказал, что они будут у конвоя и мне их возвратят по месту прибытия. Как раз в это время к камере подошел конвой. Сказали: «С вещами, на выход!» Я спроси, у них ли мои бумаги, о которых говорит ДПНСИ? Конвойный повел плечами и с недоумением посмотрел на капитана. Капитан сказал: «Этот не знает, он не начальник конвоя. Да что вы беспокоитесь, всё вам вернут на месте до единого клочка!» Я снова стал говорить о необходимости описи, квитанции и т.п., но капитан быстро удалился, а солдаты повели меня в «воронок».

На дорогу дали буханку хлеба, щепотку сахара и баночку с рыбными консервами. Это считается сухим пайком на одни сутки, а посему решил было, что везут пока сравнительно недалеко. Но ехал я на поезде ровно четверо суток и 30 мая поздно ночью прибыл в Новосибирск. Здесь я у начальника конвоя поинтересовался насчет своих бумаг, но он говорит: «Да никаких бумаг мне в Ташкенте не давали. На вашем «деле» была приклеена только бумажка, где говорилось, что следует изъят у вас все бумаги. Но поскольку, как мне сказали, бумаги были уже изъяты, я эту записку сорвал и выбросил». Сообщил он только, что везут меня в Магадан.

Ну, на остальных подробностях по пути следования пока задерживаться не буду, а то письмо получается слишком длинным. В тюрьме Новосибирска пробыл 13 дней, потом двое суток пути и тюрьма Иркутска, где пробыл около недели. Потом снова около трех с лишним суток «стук монотонных колес...» — ив Хабаровске. Из Хабаровска 5 июля самолетом доставили в Магадан.

9 июля я написал заявление с просьбой о приеме к начальнику магаданской тюрьмы (Слово «тюрьмы» цензурой перечеркнуто и заменено словом «Сизо», зачеркнута также фамилия начальника тюрьмы). Принял он меня в тот же день. У него тоже спрашивал насчет бумаг, изъятых у меня в Ташкенте, поскольку магаданская тюрьма (Слово «тюрьма» цензурой зачеркнуто и заменено словом «Сизо») — это для меня пока последняя, распорядительная тюрьма (Слово «тюрьма» цензурой зачеркнуто и заменено словом «Сизо») и если в самом деле изъятые бумаги собирались отдавать по месту прибытия, то они должны прибыть именно в Магаданскую тюрьму (Слово «тюрьму» цензурой зачеркнуто и заменено

 

словом «Сизо». Далее цензурой зачеркнуто еще одно слово — по-видимому, фамилия начальника тюрьмы) ... при мне созвонился со спецчастью тюрьмы (Слово «тюрьмы» цензурой заменено на слово «Сизо») и спросил, прибыли ли вместе с моим «делом» какие-либо бумаги, книги, письма, фотографии? Оттуда ответили, что ничего такого у них нет.

Я остановился подробно на этих бумагах, ибо не исключаю того, что их (хотя бы частично) они решили возвращать не мне, а родственникам, т.е. в первую очередь тебе. Ведь, в конце концов, там были вещи в какой-то мере представляющие и материальную ценность, например, книги (в т.ч. книга букинистического характера «Русско-турецкий словарь» 1946 г. издания, роман Томаса Харди гонконгского издания на английском языке и т.п.), которые были куплены в советских магазинах, как говорится, на кровные, трудовые... Они, наверное, не будут опускаться до такого уж откровенного грабежа. Впрочем, я поинтересуюсь насчет всего этого через некоторое время еще и в лагере (Слово «лагере» зачеркнуто цензурой и заменено словом «учреж.») — может быть бумаги прибудут все-таки туда. Ну а если нет, то придется строчить заявления и запросы во все официальные инстанции.

Пока на этом всё. Остальное допишу в зоне.

4.08.1984 г.,

Магад. тюрьма (Слово «тюрьма» перечеркнуто цензурой и заменено на слово «Сизо»).

 

Вот уже три дня как я в лагере (Слово «лагере» цензурой зачеркнуто и заменено на слово «учреж.») — привезли 5 августа в середине дня. Я не дописал и не отправил тебе письмо сразу, т.к хотел сперва определиться, осмотреться на новом месте и написать более подробно о своем «статус-кво». Но и сейчас ничего определенного о своем положении сказать не могу, ибо еще не совсем определился. На следующий день вновь прибывших в лагерь (Слово «лагерь» цензурой зачеркнуто и заменено на слово «учреж.») распределили по отрядам и на работу. Меня сперва направили в ... (номер отряда затушеван цензурой) отряд, но не успел я еще занять там койку, как пришел нарядчик колонии и сказал, что я переведен в ... отряд (номер отряда затушеван цензурой и вместо номера записано «др.»). В этом ... (номер отряда зачеркнут цензурой) отряде живут в основном люди, которые работают на территории жилой зоны лагеря (слово «лагеря» зачеркнуто цензурой и заменено на слово «учреж.») и в большинстве своем являются «общественниками», а также те, которые вообще не работаю — это люди преклонного возраста и инвалиды. Поскольку я не отношусь ни к той и ни к другой категории, то, видимо, мое положение можно считать пока неопределенным. (Далее 4 строчки текста цензурой тщательно затушеваны). На распределении начальник медсанчасти говорила, что согласно записи на медицинской карточке, прибывшей вместе со мной из Ташкента, у меня язва 12-перстной, но через несколько дней они сами обследуют меня и вынесут свое медицинское заключение.

В одном из предыдущих писем я говорил, что по прибытии в лагерь (слово «лагерь» цензурой зачеркнуто и заменено на слово «учреж.») можно получить одну вещевую посылку и просил тебя приготовить для меня нижнее белье. Но, оказывается, ничего подобного — сие не положено. Посылка, независимо от того — вещевая или продуктовая — предусмотрена только по отбытии половины срока. Разрешается только получать через каждые полгода (а первую бандероль

 

можно получить и сразу же после прибытия) 1-килограммовые бандероли. В бандеролях можно присылать и съедобное, например, изюм, колотый орех и т.п. Вложи также пару мундштуков и курит. трубку, но желательно советскую и попроще. Та фирменная английская трубка, которую ты передавала в Ташкенте, оказалась слишком роскошной и я не смог её довезти лагеря (Слово «лагеря» зачеркнуто цензурой и написано «учреж.»).

Сейчас главная для меня проблема — это как бы скорее получить от тебя деньги и успеть подписаться на газеты и журналы. Поэтому, как только получишь это письмо, немедленно вышли рублей 250-300. Если будут деньги на лицевом счету, то в лагерном ларьке (Слово «лагерном» зачеркнуто цензурой и написано «учрежд.») можно будет приобрести и электробритву. Пользоваться обычным станком и безопасной бритвой здесь запрещается. Да и библиотека здесь очень бедная. Поэтому придется рассчитывать в основном на бандероли наложенным платежом из книжных магазинов по собственным заказам. На английском языке в библиотеке вообще ничего нет. Кстати, попроси Сабрие, чтобы она в ташкентском магазине «книга-почтой» заказала на мой адрес подборку книг, в том числе англо-русский и русско-английский словари (как можно толще, не менее чем на 20-30 тыс. слов). Теперь по поводу свидания. Ехать в такую даль ради пары суток свидания может быть слишком накладно, но поскольку ты в Ташкенте решительно заявила, что непременно приедешь в любой конец страны...

Лагерь расположен (Слово «лагерь» зачеркнуто цензурой и записано «учр.») в приграничной полосе ... (далее два слова цензурой затушеваны) от Магадана и для приезда сюда требуется особое разрешение — пропуск. Отсюда посылают вызов, а ты с этим вызовом должна обратиться в соответствующий отдел МВД УзССР и получить пропуск. Но писать заявление на вызов мне необходимо лишь после того, как я точно узнаю, кто и когда сможет ко мне приехать. Я писал Асану (из магаданской тюрьмы) (Слово «тюрьмы» зачеркнуто цензурой и записано «Сизо»), что неплохо было бы (если позволят обстоятельства и средства), чтобы и он приехал вместе с тобой. А то пускаться в столь дальнюю дорогу тебе одной, полагаю, не очень безопасно. Если тебя будет сопровождать Асан, то можно было бы взять и Хайсерчика. В общем, напиши, когда и с кем сможешь приехать на свидание, а я потом постараюсь согласовать названную тобой дату со здешним начальством. Можно будет прихватить с собой и теплое нижнее белье для меня. На свидании я одену на себя — надеюсь, меня не будут «вытрясать» из этой одежды во время обыска после свидания.

В письмах Мустафа-аге и Фуату из магаданской тюрьмы (Слово «тюрьмы» зачеркнуто цензурой и заменено на слово «Сизо») я сообщал адреса в г.Магадане, где можно будет остановиться в случае приезда на свидание, т.к. с гостиницами здесь, говорят, очень туго. Это адреса родственников случайных знакомых-сокамерников. Они уже предупредили своих родственников о твоем возможном приезде. Аэропорт расположен в 56 км от Магадана и ... (далее несколько слов затушеваны цензурой) по той же дороге. Так что, если свидание предоставят сразу же в день приезда, то не будет даже необходимости заезжать в город и посещать упомянутые адреса.

(Далее две строчки текста затушеваны цензурой) О получении немедленно информируй меня телеграммой, ибо если в разумные сроки я не получу подтверждения о получении, то буду исходить из предположения, что письма задерживаются.

 

Адрес лагеря (Слово «лагеря» зачеркнуто цензурой и заменено на слово «учрежд.»):

685025. Магаданская обл., пос. Уптар, Учреждение АВ-261/4

Напиши подробно о делах своих, семьи, близких, друзей. Во избежание недоразумений, свои письма всегда отправляй заказными и с уведомлением о вручении (простыми или телеграфными).

Мне разрешается, как известно, отправлять только два письма в месяц, и второе письмо я буду обычно сохранять на конец месяца. Второе письмо я также напишу тебе, если до конца месяца успею получить от тебя ответ или хотя бы телеграмму. А получать, разумеется, можно неограниченное количество писем.

Привет всем родным и друзьям.

Крепко целую тебя и детей.

Мустафа, 8.08.1984 г.

(Подпись М. Джемилева арабским шрифтом тщательно затушевана цензурой)