ПИАНИСТКА

Я оставался в Чибью дольше других. Давила тоска по дому. Из писем знал, что дочка спрашивала: «Почему папа так долго на работе?» Жена подарила ей куклу-негритенка и сказала, что это прислал папа. Она удивилась: «Разве папа в Африке?» — перед арестом я читал ей книжку про негритенка «Джой из Африки родной». Когда жену как медика вызвали для аттестации в военкомат, ее в порядке «сочувствия» спросили: должно быть, вы сожалеете, что вашим мужем оказался такой враг народа, как Глазов? Она ответила, что сожалеет о том, что таких, как Глазов, арестовывают. Уходя из военкомата, в волнении, она нечаянно выронила пачку моих писем. Эти письма кто-то из работников военкомата переслал ей по почте домой. Были все же люди... Тоска по дочке доводила меня до галлюцинаций; встречая на территории Сангородка какого-нибудь ребенка, я не мог удержаться, чтобы не подойти к нему.

Острая ностальгия по дому, по родным делала меня внешне бесчувственным к окружающим. Однажды медсестры попросили меня зайти к ним в дежурку. Одна из них, к моему удивлению, прочитала мне укорительную нотацию, смысл которой состоял в том, что я бездушен к людям, слишком строг и требователен, что сегодня, например, я сделал в резкой форме выговор одной из сестер за какую-то ошибку, и она теперь плачет. Вину этой сестры они берут на себя, так как она не имеет медицинской подготовки. Они подружились с ней раньше и взяли в свой коллектив. По профессии она пианистка. Ее сестра находится в Польше. За переписку с ней ее и посадили. Она очень нездоровый человек, к тому же сейчас у нее больна печень. Я должен понимать, что в лагере вообще трудно, а я, сам лагерник, это положение еще ухудшаю. Я попросил эту сестру придти, извинился перед ней за резкость и сказал, что положу ее в больницу, где было и женское отделение. Надо было согласовывать это с начальством, чтобы получить на время ее болезни замену. После этого мои сотрудники стали мне по-человечески ближе, и нередко мы вместе проводили вечера в разговорах. Как-то в одной из таких бесед заговорили о том, что люди в лагере теряют совесть, что нравственность падает, семейные связи теряются, о семье забывают ради сиюминутных личных интересов. Я с этим не согласился и привел пример, когда у меня в лагере на пересылке тяжело больной туберкулезом с высокой температурой отказался от помещения в больницу, настаивая на отправке с этапом в Чибью, где находилась его жена. Он говорил, что она сидит за него, что ей трудно и что он должен быть там, где она, чтобы как-то ей помочь. Отправлять его на этап было бессмысленно: он не дошел бы, и я все-таки поместил его в больницу поблизости. Это был интеллигентный человек, инженер-электрик. Кто-то из сестер спросил, как его фамилия? Я ответил: Векслер. Одна из присутствующих — это была заведующая физиокабинетом — поднялась и быстро вышла из комнаты. Мне с укоризной сказали: «Что вы сделали — назвали фамилию! Ведь это ее муж!»

Мы тут же начали обдумывать, как этого человека перевести из отдаленной захудалой больницы к нам в Чибью. Договорились и, используя всевозможные связи, добились его перевода

к нам «для лечения наложением пневмоторакса», что невозможно было в пересыльной больнице. Он прибыл с температурой 38-39 градусов. Я его тщательно обследовал, но наложить пневмоторакс не смог из-за плохого состояния легких: «дырка на дырке, спайка на спайке», как заявил рентгенолог, и сдать легкое нельзя. Пришлось лечить его обычным консервативным способом. Долго температура не падала ниже 38 градусов. Фамилии у него и жены были разные, поэтому тайну их близости оказалось сохранить нетрудно — по лагерным правилам родственников обязательно разъединяли. Когда «врагов народа» отправляли на Воркуту, я дал заключение, что следовать этапом он не может, но на комиссии, мне ответили: «Вы свое дело сделали, больных представили, а решать будем мы». Его отправили. Добраться до места назначения не могли многие, и их собрали в деревне Сивая Маска, что в трехстах километрах от Воркуты. К зиме таких несчастных набралось человек девятьсот. К весне осталось триста, остальные умерли. Векслер выжил. В дальнейшем он поддерживал связь с женой — подробностей не знаю — после окончания войны дождался освобождения, как и его жена, и они остались там на работе без права выезда, но уже вместе.