СТУКАЧКА

Среди медсестер была одна, которую другие не любили — Зина Ковалева, в прошлом работница Киевского НКВД. Ее чуждались, считали стукачкой, информатором, упорно просили «убрать ее». Я сказал, что бояться ее не надо, что работник НКВД не обязательно плохой человек. Кем она там работала, мы не знаем, но я помню случай, когда такую же молоденькую женщину, машинистку, посадили за то, что она отказалась обыскивать арестованных женщин. Ну а в лагерных условиях такую сотрудницу встретят ласково, скажут, что считают ее своей, противопоставят «чуждому элементу», «врагам народа», которые «готовят враждебные действия против власти и здесь» и выразят уверенность, что если она узнает о каком-нибудь заговоре или вредительстве, то, как честный советский человек, сообщит начальству. Кроме того, — сказал я медсестрам, — ведь нас все равно без наблюдателя не ос-

тавят. Либо пришлют кого-нибудь со стороны, либо завербуют из наших, а если она останется среди нас, то мы знаем, в чьем присутствии не следует болтать лишнего. К тому же нас обязали выпускать стенную газету, нужен редактор. — «Кто из вас согласится быть им, чтобы отвечать за содержание?» — Все отрицательно замотали головами. — «Ну и выберем ее», — предложил я...

Когда я положил медсестру-пианистку в больницу, мне дали на замену ее другую, из женского отделения. Но вот больная выписалась и я должен был заменяющую ее сестру вернуть. Та же отказалась идти в свое отделение: «Пусть лучше я буду у вас санитаркой, чем там медсестрой». Поскольку у меня были и другие больные среди сестер, я дал возможность им лечиться, оставив замену у себя. Больных было несколько, часть из них лечилась амбулаторно.

Вскоре меня вызвал главврач и недоуменно спросил, что я делаю со своим персоналом. В других отделениях заявляют, что я даю отпуск своим работникам, освобождая их по очереди, и требуют себе того же. Я сказал, что это не отпуска, а освобождения по болезни.

— «Так что же, они болеют у вас по очереди?» — «Нет, — ответил я, — Болеют-то они вместе, но освобождать от работы и лечить их я могу только по очереди». — «И Зина Ковалева, которая гуляет по зоне Сангородка, тоже больная?» — «Да, — подтвердил я, — у нее туберкулез с кровохарканьем и температурой, и ее прогулки на воздухе — это по врачебным показаниям». — «А то, что она гуляет с Брауном, — это тоже по врачебным показаниям?» — «С кем она там гуляет, это уже не наше врачебное дело, а дело режима».

Очевидно, на Ковалеву были жалобы, потому что я получил предписание как следует проверить ее состояние и через две недели представить заключение. Я это сделал очень добросовестно. В последний день, когда я должен был дать заключение и, еще раз осмотрев ее, сел писать, она спросила: «Ну, что вы мне скажете?» Голос ее звучал приглушенно. Медленно одеваясь, она ждала решающего ответа. «Скажу вам, — ответил я, — что туберкулеза у вас нет. Все эти нарушения — ухудшение самочувствия, температура, крово-

харканье — от расстройства органов внутренней секреции, вызывающего так называемое викарное кровотечение связанное с месячными». Она опустила голову и тихо сказала: «Вот и профессор (она назвала фамилию) в Киеве сказал то же самое...» Я продолжал: «Все это я говорю для вас. В официальном же заключении я ставлю диагноз «туберкулез». Помочь мы вам здесь не сможем, а с диагнозом «туберкулез» вам в лагере, где вы можете попасть в особо тяжелые условия, будет легче. Этот диагноз вас выручит».

Постепенно нормализовались отношения, и с санитарами. Ко мне прислали в качестве санитарки женщину, которая нигде не хотела работать. Звали ее Катей. Она была небольшого роста, неуклюжая, сутулая, почти горбатая. Сидела за убийство. Я поставил ее убирать палаты, но через день она отказалась. Я расспросил ее, кем она работала на воле. Она сказала — ткачихой. Почему же ей дали статью за убийство? Она вызвала у себя аборт четырехмесячного ребенка, что (уже после трех месяцев) квалифицируется как убийство. Я спросил, почему она, нормальный рабочий человек, в лагере вдруг отказывается от работы. Ведь по сути никакого преступления за ней нет, и при хорошей работе ее раньше освободят. Ну почему она отказывается от уборки палат? Она ответила, что над ней смеются больные, потому что она неуклюжая, горбатая. — «Я дам вам, Катя, другую работу, без людей, ночью. Вы будете мыть пол в коридоре». Она согласилась.

Через несколько дней я заметил, что полы, которые она мыла (некрашеные) стали гораздо чище, светлее. Я ей сказал об этом, спросил, как она этого добилась. Она смущенно ответила, что моет их с песком. Мне захотелось поощрить ее. Узнав в финчасти по плану здания площадь полов, которые она мыла, и увидев, что она значительно перевыполняет норму, я написал об этом рапорт в контору и упомянул, что качество работы ее очень хорошее. Ей установили более высокую оплату и в конце месяца она получила больше всех нас (моя зарплата была 40 руб., а она получила 45). Мы шутили, смеялись, хвалили ее и написали заметку о ней в стенгазету. В дальнейшем, куда бы ни ставили ее, она работала так же хорошо, держалась очень скромно и незаметно.