Знакомство с Борисом Савинковым

Полковник Перхуров вернулся домой поздно. Все мы сидели уже в столовой. Я сразу заметил, что он был чем-то очень доволен, за столом был весел и разговорчив. Николай и Софья Ивановна настойчиво советовали Александру Петровичу посвятить один вечер не делам, а Вертинскому, которому они расточали всяческие похвалы. Перхуров отшучивался — говорил, что если он наслушается этих замогильных стонов, то остановится где-нибудь на улице и завоет, а это ему не к лицу. Когда около полуночи все разошлись по комнатам, полковник Перхуров по-всегдашнему зашел ко мне.

— Вот что, — сразу стал он серьезным. — Завтра в двенадцать часов ты зайди в скромную гостиницу на такой-то улице. Там подойди к хозяину, что сидит за конторкой по левую сторону от двери, и ска-

 

жи, что ты должен видеть Флегонта. С Флегонтом пройдешь, куда — не знаю. И встретишься с Борисом Викторовичем Савинковым. Ты, конечно, знаешь, кто он?

— Савинков был военным министром у Керенского, а до революции — социалистом-революционером.

— Верно, и террористом был тоже, — перебил меня Перхуров.

— Как же мы с ним сойдемся? Ведь мы монархисты!

— Что делать? Никого нет. Одни удрали, другие спрятались. Встретишься с Савинковым, поговоришь и посмотришь. Вот тебе обрывок опознавательной карточки.

Перхуров дал мне половинку чьей-то пополам разорванной визитной карточки.

— Покажешь хозяину гостиницы. Только не сразу, а когда почувствуешь, что он свой человек. Итак, в двенадцать часов тебе нужно быть в гостинице X. Там ты познакомишься с Флегонтом. Он хороший парень!

На этом мы расстались.

Ночью я долго не засыпал. То думал о предстоящей встрече с Савинковым, то мне докучал Вертинский.

На другой день без десяти двенадцать я был на нужной улице.

Должен правду сказать, что на это свидание с Флегонтом я шел с тяжелым сердцем. Мне казалось, что Перхуров в своих встречах и переговорах запутался, связавшись с Савинковым. Не подвох ли это дело? Не попадешь ли из гостиницы на Лубянку, по которой я только что брел и видел, как все шли по этой улице торопливо и с опаской? О том, что в доме страхового общества «Россия» открылось необыкновенное учреждение с громким названием «Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности», я слышал уже давно от Сережи. Сережа называл это учреждение просто «Чрезвычайкой», говорил, что ее тайные агенты то там, то здесь, прямо на улице, забирают людей и везут в свое мрачное здание, окруженное наспех окопочными рогатками. В этом учреждении латыши и евреи допрашивают задержанных «с пристрастием», а потом вывозят куда-то в Петровский парк и расстреливают. Но бывают случаи, правда, редко, когда отпускают. Словом, учреждение темное и лучше держаться от него подальше.

Однако нужно идти в гостиницу, которая передо мной, со старорежимным крыльцом и очень скромным входом, чистенько подметенным; с перильцами, посеревшими от времени; с покосившейся дверью. Рядом с нею, как раз с левой стороны, было подслеповатое окно.

Подошел я к гостинице со стороны Лубянской площади. Еще издали увидел вывеску, потемневшую от времени.

«Значит, здесь!» — решил я и для вящей конспирации, в которой не понимал ни бельмеса, прошел неторопливо мимо входа, перешел на другую сторону, пошел по незнакомой, довольно тихой и безлюдной улице. Не поворачивая головы, посмотрел вправо, влево. Впереди — никого, а позади — не знаю, не видно. Слышал, что оглядываться

 

нельзя, — привлечешь внимание филеров. А как их распознать, не знаю. Нащупал в кармане обрывок карточки. Ох, как не хочется идти в гостиницу! Сердце стучит, как молотом бьет. В голове шум. А идти все-таки нужно!

Повернул назад, деловым шагом перешел улицу и торопливо взбежал по ступенькам крылечка. Звонка не было. Тронул дверь. Оказалась не заперта. Открыл и вошел в полутемную продолговатую швейцарскую. Стал присматриваться: у окна, за столиком, с книгой в руках, сидел пожилой человек. Он не читал, а как бы полусонно глядел на меня поверх стареньких очков в проволочной оправе. Взгляды наши встретились. Лицо хозяина ничего, кроме скуки, не выражало. Я старался не показать своего волнения. Как ни в чем не бывало я кивнул хозяину и не спеша подошел к столу.

— Могу я видеть Флегонта?

— Какого такого Флегонта?

— Да моего друга. Он не то тут живет, не то заходит в шашки с вами играть, — неожиданно для себя ловко выдумал я, и вынул из кармана обрывок карточки. — Вот тут я адресок ваш записал.

Хозяин вынул из кармашка другой обрывок карточки, сложил половинки — аккуратно подошли; он их куда-то убрал. Мне улыбнулся и вполголоса сказал:

— Присядьте, Он сейчас придет.

Сидеть мне не пришлось. Дверь открылась, и вошел молодой человек с военной выправкой, в аккуратно пригнанной шинели и фуражке защитной, военного образца. Роста он был моего, в плечах пошире, да и в летах, пожалуй, моих или чуть моложе.

— А вот они уже вас ждут, — указал на меня хозяин.

Пришедший радостно улыбнулся (улыбка у него была хорошая — от души шла), протянул руку, представился. Я тоже улыбнулся. Назвал свою фамилию, и мы пожали друг другу руки.

Так в 1918 году (скорее всего, в марте), в Москве, я познакомился с Флегонтом Клепиковым.

Дальше все пошло гладко. Мы дружески расстались с хозяином и бодро вышли из гостиницы. Флегонт был разговорчив, а я слушал его и молчал. Говорил он о пустяках: вчера была ужасная погода — слякоть, мгла, сырость; за ночь подсохло, и даже солнце выглянуло. Действительно, Москва выглядела совсем по-весеннему. Дышалось легко. Идти было и того легче. К тому же после тревоги перед посещением гостиницы мне стало особенно радостно и спокойно. Наконец-то удача! Я вздохнул полной грудью. Я так обрадовался, что совсем не заметил, что Флегонт время от времени задает мне вопросы и я на них охотно отвечаю, однако сейчас же забываю свои ответы. Когда я поуспокоился и понял, что мой новый знакомый осторожно проверяет меня, я начал подробно рассказывать все пережитое. Теперь я говорил, а Флегонт слушал. По каким улицам мы шли, не помню (тогда я знал Москву слабо), но шагали мы довольно долго. Наконец свернули в ка-

 

кой-то переулок (кажется, Шереметьевский), вошли в многоэтажный дом. В большой квартире встретила нас пожилая дама в белом халате. Поздоровались. Познакомились. Дама попросила подождать минутку и ушла. Я глянул в окно. За ним были видны ноги торопливо шагавших людей. «Мы в подвальном помещении», — подумал я и хотел узнать у Флегонта, куда он меня привел. Но не успел — вернулась дама и кивнула мне: «Пожалуйте». Я пошел за ней по узкому темному коридорчику. «Сюда». — Моя проводница приостановилась перед дверью и открыла ее.

Я вошел в небольшую светлую комнату. У стен стояли шкафы, у окна — письменный стол. За ним — пожилой человек в военном походном мундире. При моем появлении он поднялся и вышел из-за стола. Незнакомец был среднего роста, неполный, но плотный. «Должно быть, полковник», — решил я, почтительно вытянулся и поклонился. Полковник с улыбкой подошел ко мне и протянул руку. Я назвал свою фамилию.

— Я о вас много слышал, — сказал полковник. — И хотел вас повидать, поговорить. Садитесь! — Он указал мне на стул у стола. Сам сел по другую сторону, на свое место. Лицо полковника оказалось в тени, и я его рассмотреть не мог. Запомнились только тронутые сединой негустые волосы на голове да временами подергивавшийся мускул под левым глазом.

Опять начался разговор о нашей поездке на Дон и о возвращении в Москву. Незаметно разговор перешел на большевиков и на борьбу с ними здесь. Затем заговорили о том разброде, в котором находится офицерство в столице.

— Стыдно сказать, — с горечью вздохнул полковник, — но ведь очень много господ офицеров теперь ориентируются на немцев и с их помощью надеются свалить большевиков.

Я с ним согласился, но добавил, что удивляться этому не приходится.

— Ведь вы же знаете, как относился к нам, офицерам, Керенский и его окружение, — сказал я. — Наши же союзники и теперь поддерживают Керенского. Поэтому офицеры и тянутся к своим бывшим врагам. Они нас скорее поймут и помогут, чем все англичане, французы, итальянцы.

— А вы монархист? — спросил у меня собеседник.

— Конечно, монархист, но за широкий парламент. Думаю, что мой «широкий парламент» заставил полковника тогда внутренне улыбнуться, однако лицо оставалось каменным.

Затем он долго говорил о том, что немцы всегда были нашими врагами и врагами останутся навсегда. Свергать большевиков они не собираются, немцы — союзники и покровители Ленина. Они нас еще больше закабалят, а не освободят. Даже истинным русским монархистам с немцами не по пути!

 

Я доложил, что я солдат Добрармии, которая ориентируется на союзников, поэтому я хоть и монархист, но не германофил. Собеседник мой встал и спросил:

— Вы Россию любите?

— Конечно, люблю! — не задумываясь, ответил я.

— И я тоже ее люблю. Как видите, это нас объединяет. Давайте вместе работать на спасение России! Согласны? — подал он мне руку.

— Конечно! — радостно согласился я. Мы пожали друг другу руки, и я ушел. Флегонта в приемной не было. Меня выпустила на улицу женщина в белом халате.

— Савинкова видел? — спросил вечером Перхуров, когда мы уединились.

— Савинкова?.. Не видел.

— Где же ты был?

Я рассказал, что познакомился и довольно долго разговаривал с каким-то военным, вероятно, полковником. Он предложил работать вместе с ним. Я согласился.

— Это и был Борис Викторович Савинков, — рассмеялся Перхуров.

Жизнь моя подходит к концу. Поэтому хочу написать следующее.

В 1921 году А.А. Дикгоф-Деренталь как-то в разговоре посоветовал мне описать свою первую встречу с Б.В. Савинковым в 1918 году в Москве.

Я написал примерно то, что изложил здесь. Рукопись принес на просмотр Дикгофу. Он оставил ее у себя, поправил, посоветовал переписать и отнести В.В. Португалову (редактору газеты «Свобода»), с ним он уже об этой рукописи говорил. Я переписал исправленную рукопись, вышло что-то очень хвалебное. Мне это не понравилось. И вместо Португалова я отнес рукопись Савинкову. Он начал было ее просматривать, потом отложил, и сказал, что внимательно прочтет на досуге.

Дня через два я зашел в канцелярию Русского Политического Комитета (РПК). Меня увидел Савинков, пригласил зайти к нему. Там он вернул рукопись и сказал, что, по его мнению, ее в «Свободе» печатать неудобно, так как эта газета тесно связана с РПК и с ним. На рукописи была соответствующая резолюция. Когда я показал Дикгофу эту резолюцию, он затянулся всегда торчавшей изо рта трубкой и сказал: «Ну, как хочет». Эту рукопись с резолюцией Савинкова я хранил, но она у меня была украдена в Регенсбурге вместе с письмами Б. Адамовича, Б. Савинкова и М.П. Арцыбашева.