«индия»
Индия.
Не Киплинга и Буссенара,
Где шкодят ночами пантеры и тигры...
Грязный барак,
трехэтажные нары,
Драки, кражи, азартные игры...
Не в эту Индию рвался Колумб.
На картах ее
не найти вам нигде.
Мне сегодня пришло на ум
Описать индейский день.
Матом,
грызней крысиной
В Индии начинается день.
Там стибрили чуни
(то, бишь, мокасины).
А их и чинить-то уж лень.
Тот с чужим котелком побежал «на
литерку», Эти — за печкой открыли базар:
— Кому трусы?..
... — За пятьсот — гимнастерку?!
— Да лопни мои глаза!
Глотают баланду.
И когда суматоха
Доходит, как говорится, до апогея,
И из-за кухни покажется балдоха—
Холодное солнце, которое не греет.
На вахте бьют в рельс:
Серпом по сердцу —развод!
— Без последнего!
— А ну, быстрей!
— Чтоб ему... В рот!..
И шулюмкою булькая в голодных
утробах, Все, что наматываете я, на себя
намотав, Идут индейцы по грязным
сугробам,
И длинна мучительно до работы верста.
Впрочем,
я забежал вперед:
Целый час пройдет в ожиданьи
конвоя, Целый час еще мерзнет
индейский народ, Скуля,
матерясь и тихонько воя.
Оптимисты
заводят веселую игру:
Битье по затылку — полубокс,
полужмурки, Или — толкают
друг друга в круг,
А скептик — собирает окурки.
Он их прячет
в прожженную у костра
Сто десятого срока шапку казенную,
На Урал
еще в
царствование Петра
Каким-то каторжным
завезенную, Триста лет
не стиранную,
Триста раз
сактированную,
Но впервые попавшую на
острие пера.
Наконец
закричали надсадно нарядчики,
Распахнулись широкие створки ворот,
И взявшись под ручки,
словно пай-мальчики,
Шагает
серый индейский народ.
В серый рассвет распахнулись ворота,
Серые шмотки,
серые лица,
В серых шинелях конвойная рота —
Двинулась серая вереница.
Идут и идут,
мрачны, унылы,
С волчьим блеском голодных глаз.
А чтоб для работы прибавилось силы,
Фокстроты и марши
шпарит джаз.
Правда, кого-то тащат за ворот,
Кто-то спрятался,
кто-то орет...
Но, в общем — благополучно и скоро
Всех поглотила пасть ворот.
* * *
Здесь камни мохом
обросли, А сосны
кривы, низкорослы...
Как ребятишек,
привели,
А нас с полсотни —
взрослых.
И на полсотни —
три стрелка
С собакой, с автоматами.
Плывут тихонько облака
Над горькими ребятами.
И каждый с думой со своей,
И со своей судьбой,
И не охота им
червей
Кормить самим собой.
Стучи кувалдой,
бей, да бей!
А думы о себе,
О невезении в своей
Немыслимой судьбе.
О том,
что сгубишь в тюрьмах дни
За козырьками окон
И как собака, без родни
Подохнешь одиноко.
Стучи кувалдой,
бей, да бей!..
А думы о себе,
О невезении в своей
Немыслимой судьбе...
* * *
Жжет мороз посиневшие лица,
До самых костей
пробирает мороз.
Глядишь,
то этот, то тот рукавицей
Трет побелевший нос.
Работой согреться
уже не надеются:
Боли зубной ненавистней кирка!
Катают дощечкой вату индейцы:
Древний способ добыть огонька!
Показался дымок!
Суетятся, дуют,
Кайлом на дрова разбивают трап,
Жмутся к костру...
Но, увы, впустую!
Спешит на дымок беспощадный прораб —
И огонь прометеев
растоптан, раскидан.
Шипят и дымят головешки в снегу...
И снова кирка.
— Долби! Хоть для виду!..
—Сил нет…
— Через силу!
—Уже не могу…
Видать, отдолбидся...
— Довольно там охать! Два куба на рыло — хоть
удавись! Жестокой насмешкой висит балдоха,
Холодный багровый диск...
Глина да камень.
А глина?
Как камень!
Промерзла!
Но некуда деться
И снова, и снова машут руками,
Кайлом да кувалдой махают индейцы.
Долбят.
А унылые мысли бегут
Туда, где тепло и еда,
Где не страшен мороз, как бы не был лют,
Бригадир не орет никогда,
Где все досыта едят и пьют
И ноги в цинге не пухнут...
Куда, вы думаете — в Крым, на Юг?
Дудки!
На кухню.
Кухня — это сказочный край,
Море супа, овсянки, гречневой...
Словом, кухня — индейский Рай,
Куда не пускают грешных.
Там главного повара грязный колпак
В лучах рассиялся нимбом...
И думает каждый, брюхом запав:
— Мне бы туда бы... К ним бы!..
Мечтает индеец, глотая слюну,
Сновиденьем плывет еда...
Мороз обнимает, клонит ко сну,
Сладкому сну — навсегда.
И вот перед ним — закружились блины,
Туши жаркого,
супа...
Вдруг страшный удар
поперек спины!
Л О М О М !
Несчастный упал
И видит сквозь слезы — железный лом,
И снова удар за ударом...
Сорвал негодяй на бессильном зло
— Хоть сдохни в сугробе задаром!!
— Что делать?
Что делать?..
Уже не могу...
Как я терпел до сих пор?
И видит под тачкой
на грязном снегу
Плотницкий острый топор.
Ужас боли... Но смерти ужас!
Отчаянья лихорадка...
А холод и голод сжимают все туже...
Берет он топор украдкой,
Взмах — и из пальцев торчат суставы,
Жгучая боль, до рвоты...
Три пальца валяются в луже кровавой.
Т Е П Е Р Ь - не пойду на работу!
* * *
Скажете — сказка!
Скажете — сон!
Скажете — бред отчаянный!
Это — быль.
Это — боль.
Я сам это все
Пережил, уцелев случайно.
Мой это бок примерзал к доскам
Обледенелых нар,
Хлеба корку
мой взор ласкал,
Как самый бесценный дар.
Мороз загнал под один бушлат,
Заснули, обнявшись, как братья.
А ночью безносая подошла —
И мертвый в моих объятьях...
Просыпаюсь — Петька уже остыл.
Но горю не время — молчи!
Не хочешь завтра вот также и ты?
Хлеб, беги, за него получи!
Жаль товарища? Что с того!
Не даром попал в эту школу!
Здесь чувства вымерзли,
До одного,
И только — всесильный голод.
Он — полный хозяин!
Внимай и гнись!
А вы — лишь рабы его, жалкие тени.
Жрите падаль,
ловите крыс,
Идите, он шлет вас
На сто преступлений!
Самые гордые перед ним
Покорно встают на колени.
Не знаю, за что он меня пощадил,
Но только было, поверьте,
Когда ни желанья уже,
Ни сил
Не стало бороться со смертью.
* * *
А черные тучи висят над страною,
А я лишь иголка в громадном стогу.
Опутали Землю колючкой стальною,
Расставили вышки на каждом шагу,
Взгляни на Алтай, на Уральские горы,
Сахалин, Воркута, Колыма...
Заборы,
запоры,
Винтовок затворы,
Вышка,
лагерь,
тюрьма.