Яша Фирсов

Я сидел на койке, упершись локтями в колени и подперев голову руками, и покачивался из стороны в сторону, как при зубной боли. Жутковато было смотреть на оставленные пустые постели, я отводил глаза к окну, но взгляд постоянно возвращался к неприбранным койкам. Ушли «лёвшинцы», «как стояли». Барахлишка при них никакого. Жили, как камни по краям дороги.

— Эй, староста! — раздался голос надзирателя. — Принимай пополнение!

Вялый, расстроенный Виленкин пошел встречать прибывших. Вновь прибывшие поспешили занять лучшие места, разбежались по

 

 

камере, заговорили, засмеялись. Оказалось, забрали их во время свадьбы, когда после венчания на паперть вышли... Были они в смокингах и в прокатных костюмах. Сначала женщин забрали, потом их — в грузовик и на Лубянку.

Возле меня переминался кругленький, пухленький — совсем пасхальный поросеночек. Все койки разобрали. Одна осталась, возле параши. Совсем неподалеку от меня.

Староста поговорил со свадебными кавалерами — и к «отщепенцу», что жмется к моей койке:

— Вы тоже свадебный?

— Ах нет, что вы! Я — Яша Фирсов. Может, слышали, мой отец при старом режиме прозывался московским королем горчицы? Я только на минуточку в церковку заглянул из любопытства.

Виленкин кивнул на свободную постель и ушел. Кажется, ему не по душе пришелся холеный купеческий сынок. Тот покосился на парашу: как располагаться, когда воняет?

Подошел Рубис. Мы заговорили о своих делах, неторопливо отхлебывая из кружек остывший чай.

Яша постоял, постоял и спросил, куда перевели человека, что лежал на этой койке. Рубис грустно улыбнулся, как на молитве, поднял голову и вознес руки. Яша как стоял, так и повалился на койку. Мы посмотрели на неподвижного Яшу — и к Виленкину.

Староста засуетился. Очень скоро пришел фельдшер с санитарной сумкой и ящичком с лекарствами (да, в те времена еще были в тюрьме доктора и лекарства. Фельдшер с лекарствами ежедневно обходил камеры).

Фельдшер возился с Яшей недолго. В глаза заглянул, тронул руку, стукнул раз-другой по коленкам и решил, что у заключенного Фирсова нервный паралич ног. Нужны компрессы и массаж. Рубис тряхнул головой. Как делать массаж, он знает, компресс поставит. Но где же горячая вода и тряпки? «Будут!» — начальственно буркнул фельдшер. Сумку за плечи, ящичек в руку — и ушел.

Рубис принялся массировать больного. Должно быть, Яша почувствовал себя лучше, оттолкнул Рубиса и попытался встать, но стал валиться. Я его подхватил за плечи, Рубис за ноги — и уложили.

Появилось ведро с горячей водой и чистые тряпки. Рубис завозился с компрессом, а я неподвижно стоял у изголовья Яши. Он двумя руками держал мою руку, прижимал к груди и все время вопросительно глядел на меня, как будто ждал утешения. Но ласковых слов у меня не было. Все-таки я старался внушить, что его скоро отпустят домой.

Как Яков Фирсов выбрался из «камеры смертников», я не помню. Только в 1920 году я встретился с ним в Варшаве, в столовой Русского Политического Комитета. Он был жив, здоров и радостен. Собирался поступать в университет. И поступил. Потом я долго не встречался с ним. В сутолоке жизни даже не интересовался, где он и что с ним. И вдруг вновь встретились. Он шел с друзьями и был рад-радешенек, увидев меня. Бросился обниматься, сказал, что уезжает в Москву: его зовет отец. Он опять «король горчицы» и денег прислал. Расстались мы холодно. Яша уехал. Что с ним стало, не знаю. А вот Рубис, ухаживавший за ним, из Таганской тюрьмы в 1918 году ушел «с вещами по городу» и не вернулся...