Разгрузка

 Был конец 1918 года. Большевики отпраздновали первую годовщину своего погромного правления Великой Страной. Должно быть, приустали от жестокого террора над несогласными. Меньше стали уводить «с вещами» в «комнату душ», то есть на расстрел. Тюрьма успокоилась. Но переполнение в ней осталось прежнее. Ведь партии арестованных прибывали изо дня в день. За время моего сидения в Бутырке никогда не было в ней такого многолюдства, как перед концом 1918 года. Когда я сидел, концентрационные лагеря только-только создавались и все арестованные пребывали в тюрьмах.

В последние месяцы 1918 года в камерах, рассчитанных на 25 человек, случалось, помещалось до 35. Спали валетами на столе, на бетонном полу, а то и под койками, случалось, просто сидя на краю койки какого-нибудь счастливца, долго сидящего в этой камере или просто купившего у тюремного бедняка его койку.

Днем в запертой камере была невозможная толчея. Споры, крики и брань начинались с раннего утра и не унимались до поздней ночи. Голова кружилась от тяжелого воздуха, а в ушах звенело от непрерывного шума. Прибавьте к этому голод, который донимал заключенного, не получавшего с воли передач. Да еще холод царил в не отапливаемой камере (часто с вывалившимися стеклами в оконных рамах), тягостный для тех, кто не имел теплой одежды. Наконец, прибавьте то повышенное нервозное состояние, которое никогда не покидало заключенных. Потому что, несмотря на кажущееся затишье, вот-вот в дверях может появиться надзиратель с записочкой, по которой вызовет и уве-

 

дет «с вещами» в «комнату душ» означенного в ней человека. Тогда, может быть, представите наше тогдашнее душевное состояние!

Конечно, по тюрьмам продолжали носиться самые нелепые слухи. Слухами тюрьма всегда богата, но тогда (в октябре — декабре 1918 года) их было особенно много. Возможно, что слухи «радиопараши» с надеждой на лучшее будущее предотвратили тюремный бунт, который, временами казалось, вот-вот вспыхнет. Однако все угомонилось, когда по тюрьме прошел слух, что сам председатель всемогущей коллегии ВЧК, товарищ Дзержинский, арестован Петерсом и сидит в «одиночке». Среди нас нашлись такие брехальщики, которые с пеной у рта уверяли, что видели в тюрьме Дзержинского «собственными глазами».

Мы, старые сидельцы 40-й камеры, никаким слухам не придавали значения. Но как-то инстинктивно чувствовали, что так продолжаться тюремное бытие не может, что условия нашего сидения должны быть изменены, так как бурливое настроение заключенных нарастало и нарастало.

О нашем кипении, вероятно, знали на верхах ВЧК, и, кажется, 25 ноября, после ужина, прошла по нашему коридору весть, что в тюрьму приехал сам Скрипник (тогдашний начальник контрреволюционного отдела ВЧК) с целой толпой следователей. Ходит он по камерам и всех опрашивает. Вовсе не допрошенных (а в большевицких застенках часто случалось, что арестованный без всякого допроса сидел два-три месяца, а то и больше) тут же допрашивают следователи.

У нас в камере поговорили о предстоящем визите Скрипника, повозмущались и с тревогой стали ждать его прихода. Однако никто не являлся.

В 7 часов, как обычно, пришел старший. Произвел поверку. Все сошлось. Сделал отметку у себя в книжке и ушел. Дежурные внесли дополнительную парашу, и камера заперлась на всю ночь.

Мы опустили койки, посидели, поговорили... Еще подождали. В коридоре тишина. Некоторые улеглись, другие собрались кружком посредине камеры, в световом пятне потолочной электролампы, и с усердием стали искать и давить многочисленных жителей своей одежды. Это занятие администрацией поощрялось...

Было около 12 часов ночи. Для тюрьмы время позднее. Тихо в камере. Вдруг послышалось лязганье замка. Кто-то отпирал камеру. Явление необычное. Ведь ночью даже в «комнату душ» забирали очень редко.

Стало жутко. Все, в чем были, повскакивали и замерли. Еще момент — и к нам ввалилась толпа вооруженных людей в кожаных куртках. Не было сомнения, что это явился Скрипник со своей ватагой.

Сесть за стол, бегающими глазами окинуть камеру и наши лица было для него делом минуты. Возле него, здесь же за столом, расположилась часть его свиты, другая часть — следователи ушли в коридор и устроились там у стола.

 

Начался допрос арестованных в хронологическом порядке. Вовсе не допрошенных Скрипник посылал в коридор, где их опрашивали (очень торопливо) следователи.

Когда один из не допрошенных отказался было давать показания, ссылаясь на декрет об амнистии, по которому все не допрошенные до 7 ноября должны быть немедленно освобождены, Скрипник не задумываясь с насмешкой сказал:

— Извольте, вот вам обвинение: вы белогвардеец. Бедняга побледнел, опал и пошел давать показания. У тех, кто был в свое время опрошен, Скрипник торопливо спрашивал: когда, где и по какому делу арестован.

Опрос начался с нас, арестованных в мае 1918 года, так как мы были чуть ли не первыми политическими узниками ВЧК.

— Результат узнаете послезавтра! — объявил Скрипник. К счастью, мы результата на этот раз не узнали. Со Скрипником был и небезызвестный чекист-латыш Эйдук. Он заведовал только что народившимся Особым отделом ВЧК — военным — и тогда одному из «майских» сказал:

— Молодых, может, возьмем к себе в Красную армию. Они нам там пригодятся. Остальных отправим в «штаб Духонина».

(Генерал Духонин был последним Верховным главнокомандующим старой русской армии. Он был убит большевиками-матросами в ставке, на платформе у своего вагона, после того как отказался подчиниться назначенному Лениным красному главковерху, прапорщику 13-го стрелкового Финляндского полка Крыленко.

В 20-х годах у чекистов, да и вообще у большевиков, было в большом ходу выражение «отправить в штаб Духонина». Это значило — прикончить, расстрелять.)

Тем временем Скрипник всех опросил, потянулся и, отпустив в наш адрес несколько тяжеловесных шуток, неторопливо встал, начальственно козырнул, и со всей своей свитой вышел из камеры.

Дверь захлопнулась. Камеру заперли. Мы стояли, не шевелясь, и молчали. Надежд было мало.

Стали ждать. Результаты обозначились скоро.

Заседания президиума ВЧК по делам каэров были по вторникам и пятницам, поэтому больше всего брали на расстрел по средам и субботам. В первую же субботу, в «опасное время», перед ужином, из нашей камеры взяли «с вещами» в «комнату душ» поручика Туровцева, возвращавшегося с Кавказского фронта домой и арестованного чекистами в поезде под Курском.

По словам надзирателя, всего в «комнату душ» насобирали человек до тридцати. Всех увезли и, должно быть, расстреляли.

Арестованных незадолго до амнистии потихоньку выпустили.

В тюрьме стало свободнее. Надежд не оставалось. Жизнь пошла без просвета впереди и в ожидании, что вот-вот тебя вызовут «с вещами» в «комнату душ».

Так кончилась разгрузка каэров Скрипником.