Смена жилья

 Сестра Леонида только что вымыла волосы. На голове у нее был платок, свежее лицо в смущении, которое превратилось в испуг, когда она увидела мою бородатую физиономию, увенчанную лохматым комом волос.

— Не бойся и не волнуйся! Это Иван Леонтьевич! — успокоила ее Валя. — Как видишь, он жив и здоров! А жить он будет у нас. Нам одним тяжело. Мы с мамой не справляемся со всем хозяйством, да еще зимой — со снегом, дровами, очередями...

И начались расспросы, как я выбрался из тюрьмы. Когда выяснилось, что мы пришли за раскладушкой, начались розыски по всей квартире. Все в ней было завалено вещами скрывшихся

 

друзей. Кругом пыль, и все оставленное на хранение имущество выглядело серо и дряхло.

Комната Леонида была под ключом. Она не открывалась с момента исчезновения брата. Заглянули туда и сразу увидели прислоненную к письменному столу раскладушку. А когда подошел в столу, то в колеблющемся свете жиденькой свечки, что была у меня в руке, увидел на нем тот самый паспорт, что взял у меня на лестнице Леонид для «левой» прописки.

Прихватили раскладушку и на минутку присели в кухне поговорить о новых порядках в столице. Всем нужно рано вставать, да и свечи — товар дефицитный, их трудно доставать даже на Сухаревке. Богоявленские очень удивились, что в общежитии всю ночь горит электричество. Им приходится рано ложиться спать. Но зато утром милостиво светит с потолка электрическая лампочка. С вечера не выключают ее, и свет заменяет будильник.

Но не дай Господь, если среди ночи включится свет. Это значит, что явились с обыском чекисты. Окружат освещенный район солдатами и пойдут греметь по квартирам, искать, кого им надо. Свет на улицах и в домах погаснет. Наступит обычная темнота, и утром ее не разгонит лампочка под потолком. Одевайся, мойся, собирайся при свечке. И не опоздай на работу, а то в саботажники попадешь, в сибирские лагеря укатишь.

Повздыхали мы, поохали, вспомнили, что уже поздно, и пошли к себе. У двери Богоявленских остановились. Окончательно решили, что завтра я непременно к ним переезжаю. Я внес раскладушку, простился и вышел на пустырь. Глаза скоро привыкли к мглистой темноте. Ночь угрюмая, молчаливая, ни ветерка, ни шороха. Иду и прислушиваюсь. Все кругом спит или делает вид, что спит.

Завиднелись живые огоньки общежития. Слава Богу! Благополучно прошел не совсем спокойную дорогу!

Проснулся я чуть свет. Собрал пожитки, со всех сторон оглядел койку: ведь, если что-нибудь уронишь или забудешь, никто тебе потерянного не вернет. Закинул за плечи тючок и пошел в контору отметиться, что выбываю из общежития. Мне было некогда: хотелось пораньше доставить свое имущество к новому жилью и махнуть на Сухаревку. Может быть, дадут кусочек колбаски с хлебушком за мои рубли керенские.

Торопился я и совсем не заметил милиционера, что в крапиву и лопухи как бы за нуждой присел, а на деле — чтоб кого перехватить на тропинке с колбасой, маслицем — с чем придется.

Вот к нему в лапы я и попал. Но нечем ему поживиться, ничего «преступного» у меня не оказалось. И отпустил меня милицейский, а сам дальше пошел. Я в свою сторону шагу надбавил.

Перед дверью Богоявленских свое имущество оставил и готов был «улетучиться», да нечаянно задел сапогом веревочку от тючка. Тючок и раскрылся, верхнее имущество (Красного Креста) свалилось

 

с нижнего (тюремного) и какой-то железкой стукнуло в пол. А в это время дверь открылась, и в растворе появилась Валина мама. Ничуть не заспанная, седенькие волосики в папильотках, сама в стареньком халатике.

— На лестнице ничего нельзя оставлять, — зашептала себе в ладошку. — Теперь не царский порядок, все моментально унесут и следа не оставят!

Я перекинул имущество в кухню, по старой привычке козырнул и собрался идти. Да не тут-то было: радушная хозяйка меня за рукав да к столу — чайку попить. Под ее шепоток я скоренько опорожнил стакан, хлебушком закусил и поднялся. В два маха был на трамвайной остановке. Вскочил в вагон, и заскрипело на заворотах старое подва-гонье.

На Пречистенке, куда мы духом домчались, не было обычной спешки. Как всегда, сновали люди, говорили, смеялись и не торопились — было очень рано. На бульваре присел я на скамейку. Меня потянуло ко сну. Готов был уже подремать, да спохватился: могу проспать входное время на работу. Будет нагоняй от Соколова!

И лениво встал, потянулся — и в свой Центроколхоз.