ПРОФИЛАКТИКА

 

Месяц после первого вызова меня не трогали. Томила неопределенность. «Скорей бы все решилось—все равно, как», — думал. И вот в один из дней дверь камеры неожиданно распахнулась.

— Дьяконов!

— Я.

— На допрос.

 

— А сколько сейчас времени?

— Сколько надо.

Привели.

Кабинет начальника Котельнического районного управления НКВД Огородникова.

Еще месяц назад на его месте был Гельман. Теперь Гельмана нет. Его посадили. Он — «враг народа» и сидит там, где и положено сидеть врагам.

Вхожу в кабинет с высоко поднятой головой. «Наконец-то. Все объясню. Все расскажу. Про отца — что не враг. Про себя. Про мать».

Начальник в мундире цвета хаки. Материал не наш, коверкот, а тонкое заграничное сукно. Большие мельхиоровые пуговицы. Весь в ремнях. Из-под стола — бурки на пробковой подошве. Все новенькое. Все подогнано до миллиметра. Блеск.

— Садитесь.

Подал какую-то бумагу. Читаю: «антисоветская агитация...», «социально вредный элемент...», «контрреволюционное мышление...».

— Что скажите по существу обвинения?

— Оно для меня непонятно. Оно несправедливо!

— Это нам лучше знать!

Перечитываю. Ошибки чуть ли не в каждом слове. Не знаю, что нашло на меня. Взял ручку, начал исправлять ошибки. Начальник поднялся.

— Что ты делаешь, сволочь?

— У вас здесь ошибки.

— А-а, сволочь, грамотный!

Выхватил он ручку — в лицо мне метнул. Я заслонился. Ручка в локоть попала, от него отскочила — и прямо на гимнастерку цвета хаки. Безобразное фиолетовое пятно поползло по груди начальника.

— Гад!

Удар в челюсть смел меня со стула. В кабинете возник толстый расторопный человек.

— Уберите эту сволоту!

Человек подскочил ко мне и наганом по затылку — тюк!

Два дюжих архангела подхватили под руки.

— В камеру!

Еще недели три передышки — и снова допрос.

Очень вежливый сержант Горев. На «вы» обращается. «Где родились?». «Назовите, единомышленников». «Адреса, адреса назовите!».

Час за часом одно и то же: «Говори». «Говори». «Говори». Не

 

 

 

выдержал я. «Признался». «Да, была у нас организация. Мы хотели мстить за отцов».

— Хорошо. Вот и хорошо. Говори. Мы с тобой поладим.

— Где встречались?

Надоела мне эта комедия. Дал адрес Дома книги на Невском.

Проверили. И началось. «Не хочешь помогать органам!» «Способствуешь сокрытию преступлений». «С кем связан?». «От кого получал инструкции?».

— Мудак ты! Когда ты от меня отвяжешься!

Ничего такого я не хотел говорить. Само сказалось. Влетели два громилы. Били профессионально и с удовольствием. Каждый хотел отличиться. Закрывал руками лицо, пах, почки. Сбили с ног. И утюжили, как хотели, сапогами, пока не устали. Потом взяли за ноги, потащили по лестнице в камеру. Считал головой ступеньки, думал: «Конец».

Но это было только начало того, что мне предстояло испытать.

В камере коридорный надзиратель облил водой.

— Вставай, вставай! Ничего особенного. Профилактика.

Медленно приходил в себя. Вот она — определенность. Дверь камеры распахнулась. Надзиратель спросил: «Врача не надо?».

— Нет.

— Ты сознайся. Бить не будут.

— Не в чем сознаваться.

— Ну, как не в чем. У нас зря не сажают.

Ушел. Вместо каши на обед дали полселедки и две картофелины. Съел.

Пить нет. К вечеру жажда стала нестерпимой. Ночью не мог сомкнуть глаз.

— Воды! — кричу дежурному.

— Нет воды, — флегматично отвечает он. — Испортился «куб», не будет воды.

— Я умираю.

— Терпи.

Горю. Полыхаю. Ползу в угол камеры. В углу бетон, сырость. Лижу его. Прижался горячим лбом.

Начинаю понимать свое положение: «Мне отсюда не выйти. Возможно все. Могут забить».

Не забили. Вечером, после отбоя, вызвали:

— Выходи! С ведром!

Напился я. До болей в сердце.