«НЕ ЖАЛЕЙ!..»

 

Перебрасывают меня на катер-буксир «Печорец» мотористом. По Вычегде, Печоре, Сысоле, Северной Двине таскаем мы баржи с грузами — сеном, солью, пиломатериалами.

Везде бываем, все видим. На одну тему постоянно думаем: как бы подкормиться.

Нашли способ. Идет вверх теплоход с баржами. Причаливаем к нему, ведем переговоры.

 

— Нас потащи.

— Что дашь?

— Керосин. 20 ведер.

— Идет!

Мы, если бы пыхтели вверх своим ходом, двадцать бочек этого керосина сожгли. Сэкономленное топливо меняем на солезаводе на соль. Соль в верховых селах — на другие продукты.

Живем. Детский этап однажды поручили доставить в сельхоз «Межог». В сельхозе — лагпункт. В нем больше тысячи детей. Мы везем еще двести.

Мальчики. Девочки. От двух до восьми лет. С ними двенадцать «мамок»^[1].

Дети с разных лагпунктов, в основном — политических заключенных. Дети насилия.

Приказ по ГУЛАГу: разлучать малолеток с матерями, содержать отдельно от преступниц. Значит, их будут воспитывать не мамы — врачи, учителя, инженеры, музыканты, домохозяйки, рабочие, крестьянки, а профессиональные проститутки, воровки, подруги убийц, налетчиков, блатарей, воров.

Пристали к берегу высокий пригорок, лес, длинная песчаная отмель, пляжик.

Ребятишки с барж сошли на берег. Охрана с «мамками» ушла в лес. Пьют, ругаются, поют песни. «Мамки» визжат. Отдыхают.

А детишки купаются на мелководье. Август. Вода теплая. Солнце нагрело песок. И трава зеленая, цветы. И кудрявые облака на небе. Дети дурачатся, смеются.

Подошел я к ним. Они побаивались, сторонились меня. Заговорил. Что тут началось! «Па-па-а!» — кричат. Виснут на руках. Плачут. «Па-поч-ка». Обнимают. «Ты мой?», — спрашивают. В глазах-глазенках — надежда и тоска. Жажда ласки. С баржи «мамка» кричит:

— Не жалей! Не жалей их! Ты сегодня пожалеешь. А им каково будет завтра? Ты об этом подумал? Они же от тоски зачахнут, от воспоминаний!

Принесли кашу в термосах. Дети тут же выстроились в очередь. Дисциплинированные. Послушные. У каждого в руках мисочка и кусок хлеба. Без капризов. С одним желанием — ласки. Что с ними сделали, не понимают.

Едят сосредоточенно, быстро, серьезно. Ни крошки на землю не уронят.

 

 

Привезли их в лагерь.

Бараки. Зона. Вахта. Вышки. В бараках — грязные, худые дети лохмотьях, коленки — голые. Кричат, дерутся.

Обслуга — женщины, растрепанные, в рванье, из которого вываливаются груди, с синяками под глазами. Дышат перегаром.

— А-а. Еще привезли.

Наши жмутся друг к дружке. Молчат. Там, где их содержали до перевода в сельхоз, наверное, было лучше.

Начальник лагеря, хвастливый толстяк, рассказывает нам без предисловий, как застрелил двух пьяных возчиков.

— Овес воровали. На месте кончил. Оформили как нападение на начальника.

На ребятишек не глянул. Зато на «мамках», на каждой, задержал взгляд. Остался доволен.

— Спасибо. Хороших привезли. Своих теперь на свеклу отправлю. Проучу сук.

Зашел я перед отходом в барак.

— Стоять!

Дети стоят.

— Можно сесть!

Дети садятся на табуреты.

—Раздеться!

Раздеваются.

— Отбой.

Легли на нары.

Ушел на катер. Копался в машине. Смотрел на проплывающие мимо зеленые берега. А в ушах все стоял крик «мамки».

«Не жалей!».