МАДОННЫ
Третий год шла война.
Заканчивалась навигация. Уже «сало»[1] плыло по реке. Мы торопились из последнего рейса домой, на зимнюю стоянку. А зима обгоняла нас. Морозило. Вьюжило.
[1] Тонкий лед
Вечером к берегу пристали. Вдали огоньки деревеньки. Пошли на них, керосин на молоко менять: ведро керосина — два ведра молока.
Подошли к крайнему дому. Товарищи спрятались — на всякий случай. Я — к дому.
В окне свет теплый, мягкий. В дверь постучался. Нет ответа. А дверь-то приоткрыта. Вошел в сени. Из сеней — в горницу.
Остановился, замер.
На столе — лампа, 40-линейная. У лампы женщина в белом белье: свежая, ясноглазая, золотоволосая. Задумалась о чем-то, забылась. Безмужняя мадонна.
Переступил С ноги на ногу. Она голову повернула.
— Кто там?
— Керосин на молоко поменять.
Ее ничуть не смутил мой неожиданный и поздний приход.
— Садись. Шаньги делать будем.
— Какие шаньги! Молоко!
— У тебя товарищи есть?
— Двое.
— Зови.
Пока мы так разговаривали, еще две женщины подошли. Видно, только что из бани: румяные, во всем чистом. Сами сбегали на улицу, выкликали моих товарищей, привели их в дом. Стол накрыли.
— Останьтесь. Останьтесь. Скажете: сломалась машина. У нас зазимуете. Кормить вас будем, поить будем.
— Нельзя. Нельзя ни часу оставаться. Лед давит. Со дна поднимается. Вмерзнем — крышка нам. Подходят еще женщины, еще.
— Ребятки!
— Ребятки!
Полдеревни собралось. Провожают до катера. Выкатили мы бочку керосина.
— Берите. Делите, как хотите.
Отчалили.
Бегут за катером, кричат, машут платками.
— Весной приходите! Ждать будем.