ЗЕМЛЯ НЕ ВИНОВАТА
Вся команда нашего катера — семь человек — получила штрафной лагерь. Пятеро из него не вернулись: Герасимов, Развожжаев, Готылюк, Назаров, Бонщаренко.
Мне опять удалось спастись.
Я научился выживать даже тогда, когда говорили, что шансов на это нет, когда другие смирялись с судьбой. Я понял, не пропускай случай. Не бойся никогда, никого, ничего. Рискуй. Твой риск — твое спасение. Девяносто процентов пойдут в отход, их спишут по литеру «В», а ты вырвешься из этого литера. Не общая — твоя судьба. Делай ее, держись за нее.
Чтобы не нарваться на неприятность, часто надо слиться с массой, затеряться с ней. Но если речь идет о жизни и смерти, — хоть на полшага вырвись из потока, из серой толпы, чтобы тебя заметили начальники.
«Кто пойдет?»
Все молчат.
«Я пойду».
«Сможешь?».
«Смогу».
Иди. Уходи от тех, кто безропотно подчинился неизбежному, неотвратимому.
Минус сорок мороза. И в пути цепь порвалась у дрезины. А у тебя начальник. Клепаешь цепь. А она не клепается. Сыплется. Одно звено рассыпалось, второе. Кожа с рук липнет к металлу. Ошметками, с мясом, отрывается от костей. Ошметки — мелочь. Мясо нарастет. «Все нормально, гражданин начальник. Все в порядке». Улыбайся. «Едем». «Нет, нет, ничего. Едем».
Тебя заметили. Пригодится. Не сегодня, не завтра. Может, никогда. Но ты смог невозможное. Не опустил рук, не сдался. У тебя от этого уверенность. Она понадобится, очень пригодится еще не раз. И когда эти разы придут, ты встретишь опасность спокойно и найдешь, придумаешь выход из безнадежной для другого ситуации и не умрешь.
Затор на реке в Княжпогосте. Лес закупорил реку. Бревна одно на другом в немыслимом нагромождении высотою в двух-трехэтажный дом. Гудят, ползут вверх. То вдруг взлетают, вздымаются. Ломаются, как спички.
Начальство нервничает. План по молевому сплаву трещит по швам. Чины, награды, премии — нет. Зато светит фронт. Савельев, спец-смельчак, облазил затор. — Будем рвать, кто пойдет со мной?
Мне идти необязательно. Я из другой команды. Но я иду. Это шанс.
Лезем на затор, на стену. Стал на одно бревно — твердо, а другое в десяти метрах запрыгало. Лазим вверх, вниз. Прыгаем. Заряд сюда, заряд туда. Быстро, резко, без суеты. Все надо делать чётко и все видеть, оценивать и двигаться, двигаться.
На лесоповале шансов загнуться намного больше. Но там это происходит медленно, незаметно.
Рванули. Оторвали четвертую часть затора. Краснорожие начальники палят из пистолетов в воздух. Радуются.
Кто лазил по затору, кто разорвал его по частям? Отложилось, запомнилось.
Я полюбил север. Такой мощной, богатой, беспредельной красоты нет нигде.
Я полюбил белые снега. Жаровые сосны. Тайгу. Даже работа на лесозаготовках, если б не пустая баланда, — в радость.
Кто не видел белые летние ночи, когда тишина, покой, великое умиротворение, и вода в реке еще высокая, темна, прозрачна, тот не сможет понять. Я все это видел, чувствовал, понимал,
В бараках пели: «Будь проклята ты...». А я не проклинал. Сроднился я с той землей, на которой столько страданий и унижений пришлось пережить, столько всего перетерпеть. Земля не виновата...
И эта любовь спасала меня, может быть, давая силы и радость, уводя от бесплодных тягостных дум, от химер, сожалений и фантазий, которые только изматывают душу, ничего не давая взамен.
От своих штрафных месяцев я почти убежал. Дней тридцать-сорок в штрафном лагпункте железнодорожников все же хлебнул лиха.
К концу срока едва себя носил. Но выжил, вернулся в мастерские.
Пошел в «свой» барак, в тот, где живут дрезинщики.
— Вот и я.
—Как?
— Так.
— Рассказывай.
— Долго рассказывать.