УПУЩЕНИЕ МИНИСТРА ФИНАНСОВ

 

У нас денежки завелись. Подвезешь пассажира — расплатится. Собралась стопка тридцаток. На купюрах других достоинств — подпись министра финансов, а на этих, новых, — нет. Упущение. В один из вечеров, когда делать нечего и отлучиться с дрезины нельзя, взял я и подписал тридцатки, красиво, кудряво на каждой расписался. Сложил в стопку л положил ее в тумбочку.

А возили мы в ту пору больших начальников. Случалось — и на расстрелы. Все они держались друг с другом запросто, много ели, пили, говорили. Только один, Медведев, держался особняком. Даже ел отдельно от всех. В углу сядет, спиной ко всем повернется. Жует. Всех остерегается. Молчит. Волк среди шакалов.

Оживлялся он только после расстрелов. Обычно все хмурые сидят, друг на друга не смотрят, а он веселый, на разговоры его тянет. Сидит, руки потирает. И вот этот жизнелюбивец заметил мои тридцатки.

— Ну-ка, дай!

Пересчитал. На подпись обратил внимание. Бровь вверх поползла. Увидел маршрутный лист над столом. И на нем — такая же подпись. Снял лист со стены. Завернул в него стопку тридцаток, положил себе в портфель. Все — молча.

Доехали до места. Сходит.

— Что деньги взял, — никому.

Ну, думаю, все — вышка за то, что деньги испортил. Похолодело все внутри.

День, два прошло после этого случая. Снова везем Медведева. У станции Весляна — переезд. Через него лесовоз катит. И вдруг — заглох у него мотор, встал он.

Я — по тормозам. Несет. Несет. Прицеп сзади, жмет нас, колеса скользят. «Конец, — думаю. — Выбить дверь, выпрыгнуть? А пассажир? За него расстрел». Летим на лесовоз, на бревна. Тяну, затягиваю винтовой тормоз изо всех сил. Рву жилы.

Разбились. Стекло брызгами. Скрежет, лязг. Тишина.

 

Вылазим из-под обломков, приходим в себя. У Медведева ни одной царапины. Шофер с машины что-то говорит, оправдывается.

Через некоторое время вызывают меня в управление НКВД, в Киров.

«Ну, хана», — думаю. Явился. Дорожки. Люстры. Диваны. Ковры. Привели к какому-то кабинету.

— Тебе туда.

— Разрешите войти? За столом — Медведев. — Здравствуйте, гражданин начальник.

— Здравствуй.

Посмеивается. Молчит. Достает из ящика тридцатки.

«Так, приехали, значит».

— Пересчитай. Пересчитал.

— Все? — Все.

— Сожги.

Бросил тридцатки в печь. — Зачем расписался?

— Механически. Сидели. Делать нечего. Вечером. Ручку взял и...

— Дурак!

— Да.

—Знаешь, что мать умерла?

— Нет.

— В 39-м, в «Севжелдорлаге». Я видел, ты хотел выпрыгнуть. Почему не выпрыгнул?

— Помирать — так всем.

— Правильно. Потому и жить будешь. Я тебя позвал, чтоб сказать: повезешь двух наших. Один — Аккодус, ты знаешь его. Вот так окончилась история с тридцатками. Возвращался на станцию, на плакат глянул:

«Иуды Троцкого бородка

Промокла бешеной слюной.

Гад этот — мерзопакостный — находка

Фашистам, бредящим войной».

На плакате — «иуда» с бородкой. Вспомнил, что я «троцкист».

У Аккодуса это была последняя командировка. Расстреляли его. Что пришили, не знаю. Пришить всегда что-нибудь можно. «Севжелдорлаг» большой. А Аккодус в нем — начальник отдела общего снабжения. А если все же ничего не шьется, а посадить или расстрелять надо, выручит иуда Троцкий. Важно создать образ иуды, а сподвижников ему найти — дело техники.