«ЕЩЕ ДЕСЯТЬ Я НЕ ВЫТЯНУ»
Для нас, зеков, время как будто остановилось. Война кончилась. Победа. Не наша Победа. Не наш праздник. Где-то смеются и плачут, а нам нельзя. Нас вычеркнули из жизни, из страны. Нас нет.
Пришлось по делам быть на мостозаводе в Котласе, брал там путеизмерительные инструменты. Увидел знакомое лицо. Ваня Турков!
— Ты?
— Трактористом здесь работаю. Пригласил к себе на дрезину.
— Ты вырвался из шестого?..
— Я один.
— Как живешь?
— В похоронной команде подрабатываю. Иначе и не жил бы уже.
— Рассказывай.
— У нас в команде еще прицепщик, экскаваторщик. За лазаретом — склад для покойников. Экскаваторщик ров сделает. Мы с прицепщиком погрузим их. Голова, ноги — р-раз! — в прицеп-санки. Отвезем. Покидаем в ров, разровняем.
— Часто возишь?
— У нас немцев много. Они легко умирают. Пеллагриков почти нет. Быстро гаснут. 5—7 раз в месяц по полста, считай, трупов.
— Платят?
— Два куска сахара, буханку хлеба килограмма на полтора за каждый рейс.
— Дерябнешь?
— Да ты что!
— Ладно. Давай.
Налил ему рюмашку. Еду достал, какая была. Он выпил. Ест, не наедается. Руки дрожат. Торопится.
Ваня! Ваня! Каким ты был! Каким стал. Что они с тобой сделали.
— На гору еще ездим. По ночам. Прихораниваем. Шестьсот граммов хлеба дают за дополнительную работу.
Говорил, а сам подсмеивался, дергался. Весь, как на шарнирах. Виноватая, заискивающая улыбка кривила губы. В глаза не смотрел. Все время про еду речь вел.
— Иван! Ты помнишь наш буксир?
— Когда это было, Валя! Только никому не говори про то, что я тебе оказал. Никто не знает — про гору. Он был крепким, сильным.
— До свидания, Иван!
— Даст Бог, свидимся.
Не свиделись. Не довелось.
Так же, как и с Яшей Кулибякиным. С ним я на КОЛПе познакомился.
Шесть часов вечера. Работе конец. Все спешат в бараки. А Яша прилип к мотору. На мотор тот все плюнули. Списали мотор. А Яша воспротивился. «Он будет работать!». И до темноты возится с железками. Я его понимаю.
Моторы, отремонтированные Яшей, работают лучше новых.
Яша — человек рассудительный, спокойный, основательный. Только когда говорит о своем сроке, выдержка покидает его:
— Я напишу письма! Я добьюсь! Это несправедливо!
Он окончил институт гражданского воздушного флота. На выпускном вечере подвыпил, брякнул в разговоре: «Наши самолеты никуда не годятся. Вот французские...».
Утром его забрали.
Яша заканчивает работу поздно вечером. К стрелку обратится:
— Отведите меня в жилую зону.
Стрелок зевнет:
— Иди сам. Я позвоню...
Яше доверяют.
Он десять лет отсидел. Им заинтересовались. Хороший работник. Нужный кадр. Надо придержать. Яша помог и в этом. Высказался: «В отношении наших пленных администрация поступает неправильно. И французы, и англичане от Красного Креста получают помощь. А наши ничего не получают. Зря».
Ему влепили вторую десятку. И он сник. Как-то ко мне подошел:
— Бежать хочу. Помоги! Одежда есть, деньги. У меня племянник в Мантурово лесником работает. Спрячусь у него.
Я ответил:
— У меня три побега. Я знаю, чем это оканчивается. Ты один, и все тебя ловят. Весь мир против тебя. Подожди. Не время.
Он настаивал.
— Еще одну «десятку» я не вытяну. Повешусь. Мои железки меня не спасут.
И мы договорились. Я довез его до станции Опарино. Попрощались. Уехал. Потом узнал. Поймали его на станции Свеча. Забили в станционной КПЗ насмерть. Моя вина — не отговорил. По неписаному лагерному закону — нельзя отказывать в помощи человеку, который собрался бежать из лагеря и открылся тебе. Не смог я переступить этот закон.